командир и механик-фоновик с отчаянными лицами что-то выколачивают из
межпланетного фона. Я это вспомнил потом, когда стал все вспоминать. А
тогда я бежал к роботам, и самый большой из них неожиданно схватил меня и
бросился в лифт. Я закричал и стал вырываться, но вы понимаете, что этого
сделать нельзя, если робот выходит из подчинения. Лифт полетел вниз с
ускорением не меньше земного свободного падения, и когда он остановился на
среднем горизонтальном уровне, толчок был слишком силен, и я потерял
сознание.
Собственно говоря, это было все. Что я мог им еще рассказать? Как мне
мерещились их крики, стуки и скрежет металла? Как я боролся с роботом,
мешая ему спасать меня? Как до сих пор...
- Вы были самым молодым на корабле? - тихо спросил меня Джабжа.
- Да, - ответил я, не зная, к чему этот вопрос.
- И он приказал вам выйти первым...
Да, я должен был выйти первым и спуститься в отделение фонотронов. Я
был самым молодым... И меня ждала Сана. Командир знал, как она меня ждала.
Он приказал мне идти первым. Может быть, он еще что-нибудь передавал мне,
но ультракороткие фоны уже молчали. А я даже не успел оглянуться и
посмотреть, вышел ли кто-нибудь следом за мной или нет.
- Я думаю, что никто больше не вышел, - задумчиво сказал Лакост. - Раз
начала отказывать аппаратура, то не могла работать и выходная камера
корабля.
- Можно было вырезать люк изнутри, - предложил Туан, словно это сейчас
имело какое-нибудь значение.
- Нет, - сказал Джабжа, - Время. Они не успели бы этого сделать.
- Почему на буе не было приспособления для мгновенного переноса корабля
к ангарному лифту? - не унимался Туан.
Откуда я знал, почему его не было.
- Теперь это есть везде, - сказал Лакост, - но разве их спасло бы это?
Я кивнул:
- Ангар находился на глубине пятидесяти метров. Они не успели бы выйти
из корабля, как излучение достигло бы смертельной плотности, а металл,
деформируясь, расплющил бы звездолет, как он и сделал это со всем ангаром.
- Но ведь излучение проникло вглубь не мгновенно?
- Достаточно быстро. Меня спасло еще и то, что металл, уплотняясь, сам
становился изолирующим слоем. Да еще защитное поле после каждого
горизонтального уровня - его включал мой "гном".
- Это же смертельно для тех, кто оставался наверху! - воскликнул
Лакост.
- Киберы принимают свои решения мгновенно. Боюсь, что мой непрошенный
спаситель рассчитал, что те четверо мертвы, еще раньше, чем они перестали
дышать. И тогда все заботы были перенесены на одного меня.
- "Непрошенный спаситель", - передразнил меня Джабжа, - вы хоть
сохранили того "гнома"?
- В нем появилось какое-то наведенное излучение, он передал меня
другому роботу, а сам остался в верхнем слое.
- Его сделали хорошие люди, Рамон.
- Я знаю, Джошуа.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Я вдруг понял, что сделал для меня
этот человек.
- Все-таки остается загадкой, каким образом металл приобрел
квазиалмазное кристаллическое строение, до сих пор не известное... -
говорил Туан.
- В вашем "гноме" есть что-то от Леопарда... - говорил Лакост.
Илль молчала, сложив ладони лодочкой и уткнувшись в них носом. Но я
видел, что она не просто слушает меня, а старается, как и все, найти тот
несуществующий путь спасения тех, четверых, который стал бы моим
обвинением, если бы нашелся. Я был уверен, что искали они честно и ни один
не промолчал бы, если бы нашел этот путь.
- Одиннадцать лет иметь над головой эту жуткую толщу, - задумчиво
сказал Джабжа, - и тех, четверых... Как вы справились с этим, Рамон?
- Заставил себя не думать. Я знал, что вырвусь. Работал. Монтировал
роботов. Если бы за мной не прилетели, я все равно вышел бы на поверхность
и послал весточку на Землю.
- Вам можно позавидовать.
- Не совсем, - сказал я. - Как только я вернулся сюда, все началось еще
хуже.
- Сознание вины?
- Да.
- На вашем месте я ничего не мог бы сделать, - твердо сказал Джабжа.
- Я - тоже, - сказал Лакост.
Туан закусил губу и наклонил голову. Он был слишком молод, чтобы так
быстро сдаться. Я знал, что он еще будет приставать к Лакосту и Джабже. Он
был слишком хороший парень, чтобы этого не сделать.
Теперь молчали все, и это молчание было как отдача последних почестей
тем, кто сегодня умер, чтобы больше не воскресать в моей совести. Память -
дело другое. Чем светлее память, тем дольше для нее то, что для памяти
называем мы вечностью.
Вечная память.
- А знаете, - сказал вдруг Туан, - лет четыреста тому назад вам
поставили бы памятник. Раньше такой человек считался героем.
Мы дружно рассмеялись и поднялись из-за стола.
- Тогда они и были героями, - сказал Джабжа, положив руку на плечо
Туана. - А теперь все такие. Разве ты на месте Рамона сошел бы с ума? Или
повесился бы? Ты продолжал бы оставаться Человеком. Это давным-давно
перестало быть героизмом, а превратилось в долг.
- Тоска, - сказал Туан.
Мы снова рассмеялись.
- Дурак, - мрачно резюмировала Илль.
Внезапно раздался протяжный, мелодичный звон. Одновременно все стены
вспыхнули голубоватым огнем.
- Не волнуйтесь, - сказал мне Джабжа. - Это не аварийный. Это
обыкновенный вызов. Кто-нибудь сломал лыжи или уронил альпеншток.
Он вместе с Туаном исчез в левой двери. Через несколько минут вернулся
позеленевший Туан.
- Семьдесят четвертый квадрат? - осведомился Лакост таким безмятежным
тоном, что я понял, что тут кроется какое-то издевательство.
Туан молча пошел к выходу, надевая шапочку с очками.
- Мой глубочайший поклон прекрасным дамам! - крикнул ему вдогонку
Лакост.
Туан хлопнул дверью.
Вошел Джабжа.
- Нехорошо, мальчики, - сказал он, обращаясь главным образом к Илль. -
Неужели его нельзя было заменить? Ведь там самой молодой - восемьдесят
лет. И они вызывают его каждый раз, когда он неосторожно подходит к фону.
Ну, ладно, искупи свою черствость заботой о госте. Спокойной ночи.
Джабжа и Лакост удалились.
- В чем дело? - спросил я.
- Туан мечтает встретить в горах прекрасную незнакомку. А по нему
вздыхают все престарелые красотки, посещающие заповедник. Эта группа
вызывает его четвертый раз. Да, красота - тяжелое бремя.
- И все-таки он у вас хороший...
Илль посмотрела на меня удивленно. Потом медленно ответила:
- Да, он у меня хороший.
С ударением на "у меня".
- А теперь пойдемте, я ведь здесь еще и что-то вроде горничной и должна
с приветливой улыбкой указать вам ваши аппартаменты.
- Жаль, что сейчас не дают на чай. Ваш талант в роли горничной
пропадает даром в буквальном смысле слова.
- А что бы вы мне дали?
- Две серебряные монетки. Каждая по часу.
- Как мало!
- Тогда одну золотую. Золотая - это один день.
- Это значит, двадцать четыре серебряных... Все равно мало.
- Вы маленькая вымогательница. Из вас не вышло бы хорошей горничной.
- А вы предлагаете мне пышный хвост от неубитого медведя. Ведь вы же не
знаете, сколько еще золотых монет бренчит в вашей сумке.
- А вы знаете? Она кивнула.
- И что же, вам принесло это радость?
Она пожала плечами так беззаботно, что сердце мое сжалось. Я болтал
здесь с этой девчонкой, а там, в Егерхауэне, спала та, которая носила
белое с золотом, но все золото, что было на ней, не могло прибавить ей и
одной монетки стоимостью в один день.
- Сколько вам лет? - спросил я Илль.
Она с упреком поглядела на меня:
- Настоящая женщина скрывает не только то, сколько лет ей исполнилось,
но даже и сколько ей остается.
- А все-таки?
Она тихонечко вздохнула, как там, на скале.
- Восемнадцать.
- А сколько еще осталось?
- Мне восемнадцать лет. А вы меня спрашиваете о том, что будет, у-у! И
если я отвечу, то кто будет более бестактен - вы, когда спрашиваете, или
я, когда отвечаю?
У нее было какое-то чутье. Она правильно сделала, что не ответила. Мне
было бы слишком больно за Сану.
- Извините меня. Я и так задержал вас.
- А я не очень дорожу своими монетками. К тому же вы обокрали меня не
больше чем на десять медяшек. Идите-ка спать.
- А вы?
- Я останусь здесь. Я должна быть наготове, пока Туан в отлете.
- Ну и я останусь здесь. Все равно до утра не больше трех часов. Вы не
возражаете?
- В нашей Хижине закон - не мешать друг другу делать глупости.
- Благодарю.
Я растянулся перед потухающим огнем, взбил медвежью голову, как пуховую
подушку, и тотчас же начал засыпать.
"Камин"... - приплыло откуда-то издалека, - это называется "камин"...
Потом надо мною наклонилась Сана и быстро-быстро зашептала: "Не надо...
Не вспоминай об этом..."
Я повернулся несколько раз, и когда это лицо исчезло, я сразу же заснул
- легко и спокойно.
И так же легко проснулся, когда меня разбудил Джабжа.
6
- Илль улетела? - спросил я.
- Зачем? Прилетел Туан, они отправились спать. Если будет вызов, полечу
я или Лакост.
- А форма?
- Трик? Хорош бы я был в нем. Обойдусь так. Кстати, Илль говорила, что
тебе надо быть дома к завтраку.
- Действительно. А здесь мне больше не дадут?
- Знаешь что? Пошли на кухню.
Это была не сама кухня, а крошечный закуток, этакое преддверье рая. Из
соседнего помещения тянуло свежим кофе и еще чем-то пряным.
- Холодного мяса, кофе и земляники, - крикнул Джабжа туда.
Тотчас же металлические руки протянули из-за двери все требуемое.
Джабжа принял тарелки и поставил их передо мной.
- А ты? - спросил я.
- Мы с Лакостом только что завтракали. Ты не стесняйся. В Егерхауэне
тебе не дадут медвежатины.
- А у тебя она откуда? На Венере, кажется, медведей еще не пасут.
- Поохотились, - Джабжа блаженно расплылся. - Мы ведь имеем на это
право, только оружие должно быть не новее тысяча девятисотого года. В
том-то и соль. Через месяц собираемся на оленя. Пошел бы с нами?
- А вы все вчетвером?
- Нет, Илль этого не любит.
- Странно. Можно подумать обратное. А ее брат?
- Какой брат?
- Туан, - сказал я не очень уверенно.
- Какой он к черту брат. Просто смазливый парень. Да они и не похожи. А
стреляет он здорово, у него музейный винчестер. Так договорились?
Я кивнул.
- И вообще, переходил бы ты сюда. Мне позарез нужен еще один
кибер-механик. А? Я покачал головой.
- Нравится в Егерхауэне?
- Да, - сказал я твердо. - Мне там нравится, Джабжа. Он посмотрел на
меня и не стал больше спрашивать. Удивительно понятливый был парень.
Я взял за хвостик самую крупную земляничину и начал вертеть ее перед
носом. Как все просто было в этой Хижине. Ужины при свечах, охота,
винчестер вот музейный... Словно то, что потрясло все человечество, их
совсем не коснулось. А может быть, они и не знают?..
- Послушай-ка, Джабжа, а все вы действительно знаете это?
- А как же, - он прекрасно меня понял и совсем даже не удивился.
- И кому это первому пришло в голову обнародовать такие данные? Самому
Эрберу?
Теперь он посмотрел на меня несколько удивленно.
- Интересно, а как ты представляешь себе это самое: "обнародовать"?
Может, ты думаешь, что на домах списки развесили или повестки разослали:
"Вам надлежит явиться туда-то и тогда-то для ознакомления с датой
собственной кончины..." Нет, милый. Что тогда творилось - описанию не
поддается. Съезд психологов, конференция социологов, фонопленум
археопсихологов, конгресс нейрологов, симпозиум невропатологов;
всеземельные фонореферендумы шли косяком, как метеоритный поток. Страсти
кипели, как лапша в кастрюле. И только когда абсолютное большинство
высказалось против консервации пресловутых данных и за проведение опыта на
строго добровольных началах - только тогда Комитет "Овератора" принял
"Постановление о доступе к сведениям..." - вот такой талмуд. Читался, как
фантастический роман, - сплошные предостережения типа: направо пойдешь -
сон потеряешь, налево пойдешь - аппетит потеряешь, прямо пойдешь - девочки
любить не будут...
- И все-таки ты пошел?
- Дочитал - и пошел.
- Ох, и легко же у тебя все выходит... Но кто-то не пошел?
- Естественно.
- И много таких?
Джабжа слегка пожал плечами:
- Кроме тебя, в Егерхауэне трое. И все знают. У нас тут четверо. И тоже
все знают. Ведь все-таки "Овератор" нес колоссальное Знание. Его надо было
взять и покрутить так и эдак - посмотреть, какой из него может получиться
прок.
- Эксперимент на человеке.
- Зато какой эксперимент! И ты отказался бы?
- Я поставил бы его на себе. Только на себе.
- Ага! Вот мы и дошли до истины - на себе. На деле так и оказалось -
каждый решил поставить его на себе. Читал ведь, наверное, у себя на буе
всякую беллетристику про Последнюю Мировую, и все такое? Помнишь: выходит
командир перед строем и говорит: это нужно, но это - верная смерть. Кто? И
вот выходят: первый, второй, третий, а там сразу трое, четверо, семеро, и
вот все остальные делают шаг вперед - и снова перед комиссаром одна
шеренга. У вас в такой шеренге - трое. У нас - четверо. Где-то, может, и
никого. А где-то - тысячи, миллионы.
- Тогда надо было выбрать из них некоторых.
- Некоторых? Любопытно. Каких же это - некоторых? Кто взял бы на себя
- выбрать Лакоста, а мне сказать: ты, братец, не годишься! Или
наоборот. В том-то и дело, что в этом строю все были равны, слабых не
было. В истории человечества наступали моменты, когда люди, все до одного,
уже что-то умели. Вот они все - абсолютно все - стали ходить на двух
ногах. А вот все начали разговаривать. Все, но с переменным успехом,
потопали по ступеням цивилизации. И вот наступил момент, когда все люди на
Земле стали членами коммунистического общества. И дело тут не в
общественной формации - изнутри человек стал другим. Словно его из нового
материала делать стали. Вот и пришли мы к тому, что для эксперимента
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг