перегружен, и ожидания неимущих переселенцев об улучшении их положения
могут быть обмануты.
Из Санкт-Петербурга сообщали, что обер-прокурор Святейшего синода
Победоносцев пожалован в статс-секретари. По случаю Нового года пожалованы
ордена министрам: народного просвещения графу Делянову - орден Андрея
Первозванного с бриллиантами; иностранных дел Гирсу - орден Андрея
Первозванного (без бриллиантов); министру двора графу Воронцову-Дашкову -
орден Владимира первой степени; внутренних дел Дурново - Александра
Невского с бриллиантами; товарищу министра народного просвещения князю
Волконскому - Александра Невского с бриллиантами; главноуправляющему
собственной Его Величества канцелярии по учреждениям императрицы Марии
Протасову-Бахметьеву - Александра Невского; министру Великого княжества
Финляндского Дену - орден Белого Орла; министру финансов Витте - Анны
первой степени. В Императорском Болшом театре артистами Императорских
театров представлено будет в 393-й раз "Жизнь за царя", опера в 4-х
действиях с эпилогом (в 2-х картинах), сочинение барона Розена. Музыка соч.
М. И. Глинки.
В Императорском Малом театре представлено будет "Аррия и Мессалина",
трагедия в 5-ти действиях в стихах, Адольфа Вильбрандта.
В театре Корша. "Столичный воздух" - комедия в 4-х действиях
Блюменталя и Кадельбурга (50-е представление). Участвуют госпожи Мартынова,
Кошева, Куд-рина, Красовская, господа Сашин, Людвигов, Визовский, Светлов,
Яковлев. "Школьная пара" - комедия в одном действии Бабецкого. Участвуют:
госпожа Домашева, господа Орленев, Яковлев 2-й.
Театр "П а р а д и з". Труппой русско-малорусских артистов под упр. Н.
К. Садовского дано будет представление. Подробности в афишах.
В Московском Экзерциргаузе (гор. манеже) большие денные и вечерние
рождественские гуляния.
В цирке Саламонского (Цветной бульвар, собственный дом) большое
представление. Подробности в афишах.
III
- Газетку читаем, землячок?
Антошин оглянулся. Справа от него пристроились на скамейке двое
молодых людей - гимназист и студент. Оба в форменных шинелях и фуражках,
свежие, оживленные, добродушные и любопытные.
- Пытаюсь, ответил Антошин.
- Трудно небось? - посочувствовал гимназист.
- Да не так чтоб очень.
- Хорошо, значит, грамотный?
- Более или менее, - сказал Антошин. Его забавлял и чуть-чуть
раздражал мальчишески-снисходительный тон гимназиста.
- Сам на эту газету подписываешься или у хозяев одолжаешься? -
продолжал свои расспросы гимназист.
- А вы, господин гимназист, со всеми незнакомыми людьми на "ты" или
только с простонародьем? - полюбопытствовал Антошин, не повышая голоса.
Студент глянул на Антошина с приятным удивлением. Гимназист покраснел.
- Я так для доступности, - пробормотал он, все больше краснея, - для
простоты обращения...
- Я нашел ее на снегу, у скамейки, - протянул ему Антошин газету. -
Если это ваша, то пожалуйста... Гимназист вспыхнул:
- Ни один приличный русский человек не читает "Ведомостей Московской
городской полиции"!.. Ни один уважающий себя русский человек не опустится
до того, чтобы...
Очевидно, он сел на своего любимого конька, потому, что студент
бесцеремонно перебил его.
- Хотелось бы узнать, - обратился он к Антошину, какое она на вас
производит впечатление, эта газета?
Студент был серьезен, благожелателен и, видимо, искренне заинтересован
таким редким явлением - крестьянским парнем, читающим газету.
Тут мы считаем нужным еще раз подчеркнуть, что в тот день Антошин еще
склонен был относиться ко всему, что так неожиданно и непонятно на него
навалилось, не задумываясь и шутливо.
- Других газет я пока ке видал, - сказал Антошин. - Сравнивать поэтому
не могу. Но... - тут он вдруг, сам того не желая, ухмыльнулся, - но
информация в ней неполная, это факт.
Вряд ли во всей Московской губернии, включая стольный град Москву,
можно было в тысяча восемьсот девяносто четвертом году насчитать десяток
простых, только что распростившихся с деревней крестьянских парней, которые
знали бы значение, а тем более свободно пользовались такими редкими и
учеными заграничными словами, как "информация" и "факт". Если раньше
студент заинтересовался Антошиным, то теперь он уже был явно заинтригован.
- Информация, говорите, в ней неполная? - протянул он, казня
презрительным взглядом совсем присмиревшего гимназиста. - А почему вы
считаете фактом, что информация в ней неполная?
- А вы судите сами, - без тени улыбки отвечал Антошин и ткнул пальцем
в обширную заметку на третьей полосе "Ведомостей". - Вот сообщают,
например, что вчера прибыли в Москву тайный советник Шмит, действительные
статские советники Зилов, Лестушевский, Пупешников - самые что ни на есть
замшелые чинуши, бюрократы, канцелярские крысы, какой-то камердинер
высочайшего двора Никифоров...
- Не камердинер, а камергер, - поправил Антошина гимназист, который
следил за его указательным пальцем, водившим по строкам заметки.
- Одна дрянь! - сказал Антошин. - И камердинер холуй, и камергер -
холуй.
- Э-э-э, братец! - покосился на него гимназист. - С такими словечками
надо, братец, поосторожней!.. За такие словечки, братец, раз-раз и
быстренько туда, куда Макар телят не гонял!
- Какой русский не любит быстрой езды! - беззаботно усмехнулся
Антошин.
Теперь студент смотрел на Антошина со смешанным чувством восхищения и
недоумения.
Было легко догадаться по выражению его лица, что он никак не мог
понять, кто этот одетый мужичком загадочный парень, который цитирует, да
еще так рискованно, "Мертвые души".
- Ты, Дима, не перебивай! - остановил он гимназиста и снова обратился
к Антошину: - Значит, говорите, камердинер высочайшего двора Никифоров? -
Вот именно, - невозмутимо подтвердил Антошин. - И откуда они прибыли,
сказано, и где остановились. А вот что в тот же самый день, тридцать
первого декабря, прибыл и остановился на Большой Бронной улице, в доме
Филимоновой, на квартире у своей тетки Ефросиньи Авксентьевны, такой
удивительный человек, как Георгий Васильевич Антошин, об этом, представьте,
ни слова.
- Действительно, получилось не совсем прилично, - в тон ему подхватил
студент. - Но, может, Георгий Васильевич поздно прибыл? Тогда сообщат в
следующем нумере.
- Да, вот этого я, пожалуй, не учел, - сурово согласился Антошин, -
Георгий Васильевич прибыл вчера в двенадцатом часу ночи.
- Ну, вот видите! - сказал студент, откровенно потешаясь над
гимназистом, который поначалу слушал их разинув рот. - Значит, читайте в
следующем нумере. Надеюсь, это вы и есть господин Антошин?
Антошин не привык еще к тому, что обращение "господин" в Москве, в
которую он попал, лишено и тени презрительности. Но в данном случае в слове
"господин" нельзя было усмотреть ничего обидного. Просто принято так
говорить, и все!
- Не буду скрывать, - чуть улыбнулся он, - я и есть этот самый
Антошин.
- Синельников. Тезка ваш. Тоже Георгий. Только Викторович. - Студент
привстал и пожал Антошину руку.
- Воронич Дмитрий... Кирилловлч, - в свою очередь представился
гимназист и снова залился краской, - Ученик седьмого класса... Мы с вами,
оказывается, почти соседи... Мы проживаем на Малой Бронной, в домах
Гирша... Я так и думал, что..
Но ни Антошину ни Синельникову нисколько не было интересно, что думал
гимназист седьмого класса Воронич Дмитрий, к Синельников снова без
церемоний перебил его.
- Впервые в Москве? - спросил он Антошина...
- Да как вам сказать, - замялся Антошин не подго-товленный к этому
вопросу. - Вроде и был я здесь раньше, а вроде и не был. Во всяком случае,
теперешнюю Москву я, считайте, не знаю вовсе. - Та-а-ак, - протянул
студент. - Та-а-ак!.. А видели вы уже наши Новые Верхние торговые ряды, на
Красной площади ? Я бы даже сказал, не новые, а новехонькие. - Только
месяц, как их построили. Прекраснейшее, доложу я вам, здание. Такое и в
Париже не стыдно было бы поставить. Длина по фасаду сто шестнадцать
сажен!.. Стеклянная крыша на головокружительной высоте!.. Фонтан,
представьте себе, как в сказочном дворце... И магазины, магазины, магазины!
На обоих этажах сплошь магазины... И роскошь электрических ламп!.. Вы уже
видели электрическое освещение? Если вы не видели, то...
- Гога! - перебил его гимназист. - Смотри, кто идет.
Со стороны Никитских ворот неторопливо, вразвалочку приближался
студент лет тридцати с лишним, небритый, в потрепанной шинели и видавшей
виды фуражке блином.
- Это мой друг! - обрадованно объяснил Воронич Антошину. - Вяльцев.
Вечный студент... Хотите, я вас познакомлю? Он любит интеллигентных
крестьян.
И они с Синельниковым замахали Вяльцеву, приглашая разделить с ними
компанию на скамейке. "Вечный студент" отрицательно мотнул головой, развел
руками. Дескать, рад бы, да не могу. Дела.
По-прежнему не торопясь, он вскоре поравнялся с памятником и
остановился, потому что Синельников, а вслед за ним и гимназист кинулись
поздравлять его с Новым годом. Потом Воронич стал что-то восторженно
шептать ему, кивая на Антошина. Антошин из скромности снова уткнулся в
газету, но краешком глаза заметил, как "вечный студент", очевидно не
разделив восторгов своего молодого коллеги, помрачнел, насупился и стал
вполголоса, но очень резко в чем-то выговаривать обоим своим знакомым. До
Антошина долетело слово "провокатор", потом "Полицейские ведомости", потом
что-то насчет "типичного идиотства и ребяческой доверчивости". Потом
Вяльцев нарочито закашлялся, обращая тем самым внимание молодых людей на
то, что Антошин прислушивается к их разговору. Они опасливо и, возможно это
только показалось Антошину, с отвращением на него оглянулись. Потом
Синельников из-за памятника крикнул: "До свидания! Мы очень торопимся!" И
чтобы сбить с толку Антошина, если тот вздумает за ними увязаться, "вечный
студент" повернул налево, к Триумфальным воротам, Синельников - назад, к
Никитским, а гимназист Воронич Дмитрий махнул напрямик - к Петровским.
Чего обижаться? Во сне чего не бывает? Антошин заставил себя
усмехнуться и снова углубился в газету. Но, говоря по совести, ему стало
немножко не по себе. Даже во сне противно, если тебя принимают за
провокатора. Он встал со скамейки, сложил газету вчетверо, не торопясь сбил
ею снег, налипший на штаны, вздохнул и повернул направо, на Тверскую,
которую он всю жизнь знал как улицу Горького.
Тверская хмуро поглядывала из-под вывесок на редких прохожих
заспанными белесыми глазками своих невысоких витрин. Вывесок-то, вывесок
сколько было понавешано на приземистых, все больше двух-, трех-, а то и
одноэтажных зданиях удивительно неширокой Тверской! От коньков крыш до
самых тротуаров они висели тяжко, как вериги, разнокалиберные,
разноцветные, с сусального золота буквами, с ятями, твердыми знаками и
фитами; с двухглавыми орлами на вывесках "поставщиков Двора Его
Величества"; с красным крестом на вывеске "Депо медицинских пиявок"; с
роскошными дамами в ротондах и мужчинами неземной красоты в блестящих
цилиндрах - над мужскими и дамскими конфекционами; с дамами в
умопомрачительных прическах и молодыми усатыми джентльменами со
скульптурными эспаньолками - над парикмахерскими; с виноградными гроздьями
- над ренсковыми погребами; поразительные вывески с фамилиями владельцев
этих торговых и промышленных заведений!.. Частников!..
Над крышами курчавились дымы из кирпичных невысоких труб: голландские
и русские печи отогревали поостывшие за ночь квартиры.
На Тверской площади, в которой Антошин не сразу узнал Советскую, у
подъезда тогда еще двухэтажного генерал-губернаторского дворца поблескивали
лаком нарядные сани, запряженные тройкой серых в яблоках лошадей. На
облучке восседал неподвижный и грузный, как памятник, кучер в щегольской
шапке с павлиньим пером. Несколько казаков с молодеческими чубами из-под
папах застыли на своих до блеска начищенных конях. На противоположном углу,
у гостиницы "Дрезден", где во времена Антошина было кафе "Отдых", скопилось
человек двадцать зевак, ожидавших появления генерал-губернатора. Антошин
стоял сначала позади, потом, когда зеваки заволновались, он пробился и
успел увидеть, как из подъезда вышел высокий, совсем еще молодой офицер с
незначительным, но красивым лицом, младший брат царя, великий князь Сергей
Александрович.
Большинство зевак смотрело на великого князя с благоговением,
некоторые - с любопытством, кое-кто - со скукой. Были среди них, возможно,
и такие считанные люди, которые смотрели на него с хорошо скрытой
неприязнью. Но только Антошин, один во всем мире, знал в этот ранний зимний
час, что Сергей Александрович - брат предпоследнего и дядя последнего
русского царя и что ровно через десять лет он будет убит. И он не только
знал, что Сергей Александрович будет убит. Он знал место, где это
произойдет, имя и фамилию того, кто его убьет, и даже улицу в Москве,
которая после революции будет названа Каляевской - по имени этого
революционера.
А августейший генерал-губернатор, пока у Антошина мелькали эти мысли,
подошел к саням. Камер-лакей ловко отстегнул и приподнял край драгоценной
меховой полости, пропустил под нее августейшего, снова ее застегнул, кучер
дернул вожжи, тройка легко рванулась с места и под звон бубенцов понеслась
вниз, к Моисеевской площади, что на перекрещении Моховой, Тверской и
Охотного ряда, к Красной площади и дальше вниз, под гору, в Замоскворечье,
прогуливать его только что опохмелявшееся императорское высочество.
А Антошин пошел вниз по крутой и узенькой Тверской пешочком, спокойным
шагом, неторопливо оглядываясь по сторонам, заглядывая сквозь оттаявшие
глазки в расписанных изморозью витринах внутрь лавок, магазинов,
мастерских, пивных, кофейных и ресторанов. У низенькой трехэтажной
гостиницы "Париж", что на углу Охотного, насупротив "Национальной"
гостиницы, он повернул налево, к Параскеве Пятнице, и пошел по Охотному
ряду.
Из птичьих боен тянуло смрадом гниющего мяса...
IV
Дверь в подвал была заперта: Малаховы еще не вернулись из гостей. Надо
было ждать.
Антошин присел во дворе на лавочке. Ветер утих. Над белыми крышами
столбом стояли в морозном сером небе белые дымы из печных труб. На дворе
было по-праздничному тихо и безлюдно. Редко-редко кто выбегал по нужде,
торопко похрустывая по свежему снегу. На Антошина никто внимания не
обращал: примелькался, видно, за два предыдущих дня. Пробежит человек
наискосок, к дощатому нужнику, пробежит обратно, поеживаясь от холода, и
снова становилось совсем тихо. Только слышно было сквозь форточку на втором
этаже, как кто-то из Зойкиных постояльцев терпеливо, но бесталанно
разучивал на мандолине песню "Чудный месяц плывет над рекою". До колена
"ничего мне на свете не надо" все шло более или менее сносно, но на этом
месте он роковым образом застревал и с бычьим упорством все начинал
сначала. Это унылое и беспросветное единоборство с музыкой уже порядком
надоело Антошину, когда из подъезда, над которым висела вывеска "Военный,
духовный и гражданский портной П. И. Молодухин", выскочил с кошелкой в руке
человек лет сорока с небольшим, в синем халате, из-под которого желтели
широкие бязевые исподники, завязанные ниже щиколоток тесемками, в опорках
на босу ногу. Он был кривоног, тощ, небрит и счастлив. Его сразу прохватило
морозом. Он остановился, запахнул потуже халат, подмигнул Антошину, как
человеку знакомому и понимающему, ликуя раскрыл перед ним большую
желтоватую ладонь, в которой тускло блеснуло несколько двугривенных,
пятиалтынных и гривенников и порядочно медяков. Его распирало от счастья.
- Гулять будем!. ох, паря, нагуляемся! - крикнул он Антошину и нырнул
в полутьму подворотни.
Не прошло и десяти минут, как он на рысях, подгоняемый морозом,
вернулся с полной кошелкой.
- Держись, Москва! - снова крикнул он, приоткрыв кошелку, чтобы были
видны Антошину бутылки с водкой и пивом, баранки и соленые огурцы. -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг