- А я не сказал... Да потому, что до последнего в себе не был
уверен. Вдруг испугаюсь, просто раздумаю. Переступить-то я переступил,
как Раскольников выражался, но все время думал, не остановиться ли? На
что руку поднимаю?... Вся ведь жизнь "этому" отдана.,
- Честно ответили. Ценю. Значит - идем до конца. А про дальнейшее
пока говорить не станем, от греха.
Власьев, явно собравшись еще что-то сказать, вдруг замолчал начал
закуривать.
Так и ехали молча не меньше получаса, каждый думая о своем.
Шестакову по-прежнему не совсем понятны были резоны Власьева.
Неужто просто оттого, что случайно подвернулся ему на пути старый
товарищ, поднявший руку не просто на нескольких мелких чинов НКВД, на
всю СИСТЕМУ, решился он сломать остаток своей, довольно спокойной и
благополучной по нынешним временам жизни? Такого вот только толчка ему
не хватало, чтобы включиться в борьбу со всем коммунистическим
государством? Или же?..
Шестаков, опять будто не своим собственным умом, а как бы заемным,
начал просчитывать варианты. А откуда старлейту знать, что на самом деле
у Шестакова есть возможность, в случае прорыва на Запад, завладеть
хорошими, даже огромными деньгами? Он и сам-то сообразил буквально вот
только что...
А почему, кстати, вообще пришло ему это в голову? Несколько лет
бесконтрольно распоряжался секретными суммами и помыслить не мог, что
можно использовать доллары, фунты и франки в собственных интересах. И
вдруг...
Нет, что, если и вправду Власьев знал? Через свои эмигрантские
круги и связи. Нельзя ведь исключить, что имеются они у него. Эмигранты,
троцкисты - там, "пятая колонна", тоже троцкисты-бухаринцы-зиновьевцы -
здесь, сотрудники ныне разоблаченного и преданного суду Ягоды, которые
не могли не быть в курсе секретных операций с испанским золотым запасом
и нашими встречными поставками...
А если не от троцкистов, а от родного НКВД он это знал? Просчитали
аналитики, что, в случае чего, бежать наркому будет некуда, кроме как к
старому сообщнику.
Шестаков подумал, что так можно зайти слишком далеко. Ни одна душа
в мире не смогла бы просчитать такую комбинацию - попытка ареста, его
неожиданное сопротивление, причем удачное, с убийством чекистов, побег,
тоже удачный, и именно к Власьеву, ночной разговор, мысль об этих
деньгах (невысказанная до сих пор, кстати)....
Стоп, просчитать, конечно, нельзя, а тщательно спланировать,
срежиссировать?
Нет, все это невозможно просто потому, что никто, и сам он в первую
очередь, не мог подставить, будто в состоянии нарком Шестаков уничтожить
целую опергруппу НКВД, да еще столь профессиональной изощренно. Но тем
не менее... Отчего же вообще посещаяют его подобные мысли?
Однако, пусть это и похоже на шизофрению, но за Власьевым нужно
понаблюдать. Отнюдь не вскрывать ему все сразу. Поэтапно, не торопясь, и
по возможности ставя его в такое положение, чтобы егерю приходилось
делать самую опасную и "грязную" работу.
Как там говорил кто-то из народников, Нечаев, что ли: "Любое дело
будет надежно, когда под ним струится кровь"? Если вдруг (во что не то
чтобы не хочется, просто невозможно доверить) он все же провокатору
пусть покажет, до какого края способен дойти. А если вдруг остановится,
станет искать поводы и оправдания - тогда и посмотрим...
В дали наконец завиднелся дым из печных труб над Мытищами, ничем
иным это огромное скопление полудеревенских-полугородских бревенчатых
домов быть не могло.
- Приехали вроде, - привстал, потягиваясь, разминая затекшую от
долгого сидения в санках спину Власьев. - Я все думал - большую вы таки
ошибку сделали, Григорий Петрович. Не знаю, сумел ли я ее компенсировать
должным образом. Если бы вы торговались с нашим возницей и в итоге
заплатили ему разумную сумму, ну, чуть больше общепринятой, он бы уехал
довольный и забыл о нас через полчаса. А теперь ваша тридцатка, пусть и
неполученная, все равно запомнилась, и будет он болтать на каждом шагу,
особенно по пьянке, об очень странных пассажирах. О чем еще на стоянке с
другими такими же разговаривать, которые гривенник в день выручают?
Сейчас ведь не тринадцатый год, когда подгулявшие купчики или лихие
мичмана швыряли деньги без смысла и расчета. В самом лучшем случае нас
посчитают удачливыми ворами...
- И к чему вы сейчас снова об этом говорите?
- Так, рассуждая. Не проще ли... избавиться от такого свидетеля?
Сугробы тут глубокие.
Удивительно совпали мысли Шестакова с предложением егеря.
- Ну, в общем-то вам виднее, - раздумчиво сказал нарком. - Лес
рубят - щепки летят, такова сейчас линия партия. Вам "наган" дать или
ножом управитесь?
Похоже, Власьев ждал иного ответа. Думал, что Шестаков ничтоже
сумняшеся мгновенно исполнит его пожелание? Привык, мол, уже. Где пять
человек, там и шестой без проблем пойдет...
- Да бог его знает. Может, и не стоит лишний грех на душу брать?
Посмотреть сначала, что он делать станет? Сразу в обратный путь тронется
или кинется властям докладывать...
- Если кинется, остановить успеем? - полюбопытствовал Шестаков.
- М-да, интересно вы вопрос ставите...
- Отнюдь, просто - в практическом плане. Мы же только-только
начинаем свой путь. А от начала многое зависит...
- Тоже верно. Тогда, пожалуй, так поступим... Власьев тронул
возницу за плечо. Тот, вроде как задремавший, чисто автоматически
подергивавший вожжи и чмокавший губами, вскинул голову. - Чего изволите?
- Приехали мы, - егерь указал рукой на второй от тракта дом в
переулке, полутораэтажный, окруженный глухим зеленым забором. -
Благодарствуем, быстро довез. Давай на прощанье по чарочке, и ворочай
обратно, а то дотемна домой не управишься... При виде почти полной
бутылки мужик, явно испытывающий сухость во рту и обычное после дневной
выпивки состояние вялой расслабленности приободрился.
- Дак чего же, я с удовольствием. А разве мы не до вокзала
подряжались?
- Какого вокзала, окотись. Здешние мы, артельные, кроликов водим,
шапки шьем. Расторговались в Москве, домой приехали. Забыл, что ли?
При этом Власьев, сделав вид, что хорошо отхлебнул из бутылки,
обтер горлышко рукой и протянул остальное мужику.
- Ага, ну да, как же... - тот, похоже, не вспомнил о недавних словах
Власьева о предстоящем сватовстве, скинул рукавицу, принял угощение,
приложился.
- Ну, бывай. Заезжай, если что... - Власьев как-то очень
естественно и небрежно ухватил лошадь за оголовье, приговаривая что-то,
развернул на широкой дороге.
- Смотри только, недопивай все сразу, ехать еще... и шлепнул лошадь
по заиндевелому крупу.
- Артист вы, однако, - отметил Шестаков, когда они уже споро шагали
в сторону станции. - Если не свалится с облучка и до дому доберется,
пожалуй, и вправду ничего не вспомнит, кроме как кустарей домой
подвозил. Литр без закуски - тяжело, пусть и на свежем воздухе.
Власьев, не ответив, пожал плечами. ...До цели они доехали без
приключений и с комфортом - в почтовом вагоне скорого
Москва-Владивосток.
И сели в него легко и просто, по прежней схеме удостоверение под
нос почтарю, принимавшему с тележки какие-то тюки и ящики. Дождались,
пока тот распишется в ведомости, поинтересовались, не везет ли кого
постороннего, прошлись по отсекам, заглядывая за стеллажи, выгородки и в
прочие укромные места обширного, под завязку загруженного вагона,
пошевелили разложенные в соответствии с маршрутом мешки с письмами и
пачки свежих центральных газет.
Старший вагона, средних лет мужчина в форменной тужурке и с
"наганом" на поясе, и его напарник, спавший в маленьком двухместном
купе, отнеслись к появлению "чекистов" спокойно, привыкли, наверное,
регулярно контактируя с их коллегами, сообщили, что в Москве на
Ярославском их уже проверили.
- Ничего, липший раз не помешает. У тех своя работа, у нас своя.
Следующая остановка где?
- В Александрове.
- Ну, до Александрова с вами и прокатимся. Веселее будет.
- Не положено на перегонах посторонним в почтовом вагоне
находиться, - как бы с сомнением сказал старший. И выглянул в открытую
дверь, словно надеясь увидеть на перроне кого-то, кто мог бы либо
подтвердить непреложность инструкции, либо ее же и отменить.
Шестаков, вновь испытывая легкое возбуждение и нервный подъем,
ответил, не вдумываясь:
- Это где же ты посторонних увидел, браток? Говори, да не
заговаривайся. Чей-то я не слышал, чтобы наш товарищ Ежов вашему наркому
подчинялся. Или пока я из Москвы отлучился, новый приказ вышел?
Выждал короткую паузу, словно действительно надеялся получить
положительный ответ, после чего сам захлопнул дверь, снял шапку и
поискал глазами, куда бы сесть.
- Лучше б чайку сгоношил, а то замерзли мы, с утра мотаемся.
Перекусить есть, а горяченького хочется...
Так и поехали. За три часа пути словно сдружились даже. Попили чаю,
покурили, Власьев вытащил из пачки сегодняшнюю "Правду". - Ну-ка, что
новенького пишут? Писали то же самое, что и всегда. Шестаков хоть и не
думал, что в главной партийной газете напишут про его побеги прочее, а
все же напрягся, пока старлейт вслух зачитывал заголовки и самые
интересные места из статей и заметок.
Причем интересным, на его взгляд, было только то, что касалось
готовящегося в Москве процесса правотроцкистского блока, по которому
проходили и Бухарин, и Рыков, и даже предыдущий всесильный Генеральный
комиссар госбезопасности Ягода.
Суд еще и не начался, а газетные материалы уже кипели яростной
злобой и призывами раздавить гадин и размозжить собачьи головы
предателей и двурушников... Слышать все это Шестакову было жутко. Кто
знает, не для того ли его арестовывали, чтобы добавить еще одну голову
на скамью подсудимых? Усилить, так сказать, картину всеобщей измены еще
одним наркомом, обвинить его, к примеру, в убийстве Орджоникидзе или в
продаже Гитлеру всей советской оборонной промышленности оптом?
А за маленькими зарешеченными окном (но, к счастью, пока еще не
тюремным) мелькали все быстрее и быстрее заснеженные сосны, успокаивающе
громыхали на стыках вагонные колеса, было тепло и уютно.
Шестаков вдруг остро позавидовал железнодорожным почтарям, как
давеча капитану Бадигину.
Десять дней до Владивостока, день-другой там, и столько же обратно.
Почти месяц размеренной, спокойной жизни, в которой ничего совершенно не
происходит. Выгрузи на узловой станции почту, прими новую и снова спи,
любуйся сибирскими и дальневосточными пейзажами, покупай на станциях
местные дары природы - где рассыпчатую вареную картошку с укропом, где
копченого омуля... И никаких более забот. Разве ж не жизнь?
И, главное, никому в голову не придет арестовывать вдруг этого
мелкого служащего с незначительными значками на синих замусоленных
петлицах.
- ...Никак не могу понять, - услышал он вдруг голос этого самого
почтальона, обращенный к Власову. Нарком вот бывший, товарищ Ягода.
Пишут - предатель, агент Троцкого, фашистов, собирался вождей наших
убить. Горького велел отравить, в случае войны нанести удар в спину и
все такое...
Похоже, любит порассуждать о высокой политике, а раз сейчас
пребывает в дороге и на митинге выступить нет никакой возможности, так
хоть со случайными попутчиками мнениями обменяться.
А что сами они из того же ведомства, так даже и лучше.
Честному человеку сотрудников славных органов бояться нечего, а про
своего бывшего начальника они могут объяснить лучше, чем кто-то другой.
Непуганый, выходит, товарищ попался им. Не успевший проникнуться
всеобщими чувствами. Да и то, когда бы и набраться? Месяц в дороге с
малограмотным и не умеющим поддержать душевный разговор напарником,
сколько-то дней отгулов в кругу семьи, и снова в путь.
- И что ж тут непонятного? - приподнял бровь Власьев. - Классовая
борьба, сам знаешь, обостряется, эксплуататоры недобитые спят и видят
поработить советский народ, а эти вот, - он изобразил на лице гримасу
отвращения, - продались и так далее. Чтобы, это самое, нож в спину и
восстановить власть помещиков и буржуев...
Шестакову показалось, что приятель переигрывает. Чересчур уж
издевательски излагает. И тут же до него дошло, что как раз и нет.
Лаконично, просто, максимально доходчиво Власьев и передал суть
многостраничных правдинских статей, докладов на Политбюро и съездах. Мы,
значит, строим, а они, мерзавцы, наоборот, вредят в целях реставрации. И
зачем какие-то полутона и логически непротиворечивые обоснования? Только
почтовому работнику этого показалось мало.
- Да я и сам понимаю, - досадливо отмахнулся тот. - Я другого не
понимаю - зачем оно именно этим? Ты не думай, я сам на Гражданской
воевал, красным партизаном был. Член партии, между прочим, секретную
почту возить другому и не доверят.
Так вот и скажи, пусть он, то есть Ягода ваш, несомненный
предатель, и что там ему суд вынесет, то и будет, а все же зачем он в
предатели пошел? Что вот такого ему Антанта, Гитлер и Троцкий посулить
могли? Как я из политграмоты помню, бывший товарищ Ягода из беднеющих
аптекарей. Дослужился до немыслимых чинов.
Видел я его как-то. Мундир, звезды на петлицах, что у самого
Буденного, сапоги дорогущие. Опять же как писали - беспощадный враг
мирового капитала, верный соратник, каленой метлой...
Теперь Шестакову показалось, что уже почтарь издевается, с
серьезным лицом повторяя штампы советской пропаганды всего лишь
двухлетней давности. Будто не знает, что цитировать даже самого Ленина
без учета очередной смены линии партии весьма и весьма чревато. А
почтальон продолжал:
- Я вот люблю до сути докапываться. И недоумеваю, что еще можно
такому человеку посулить, чтобы он, не боясь смертной казни и всеобщего
презрения трудящихся, в заговорщики подался? Царем же, императором
всероссийским и прочая, и прочая его не посадят, на место Гитлера тоже
не возьмут, а если даже первейшим помощником назначат, так он и так
уже...
Не, чего-то нам не договаривают. Что они враги трудового народа - я
вот ни столечки не сомневаюсь, но вот хотелось бы всю правду знать -
через какой интерес даже наилучший друг товарища Ленина Бухарин и
товарища же Ленина сменщик на посту Председателя Совнаркома Рыков сейчас
под расстрел идут?..
Пока Шестаков думал, что бы такое ответить, не выходя из образа,
Власьев вдруг дробненько, по-интеллигентски рассмеялся. Хлопнул почтаря
по плечу.
- Ну ты даешь, Михеич. Прямо в точку спросил. Зачем, мол, и все
тут... Тебя бы в гособвинители, к товарищу Вышинскому. Он-то, конечно, и
без тебя добьется ответа, а мы потом в газете прочитаем, но мысль
верная. Должно то есть быть что-то такое, что даже человека вроде этих
вот...- презрение на лице старлейта было неприкрытым и абсолютно
искренним, - в какой-то момент оставляет идти против установленного
порядка, не жалея ни чинов, ни больших звезд, ни головы своей...
Власьев помолчал немного.
- Но ты, Михеич, свою голову все же пожалей. Мы с товарищем сейчас
другим делом заняты, и просвещать тебя нам недосуг, сходить скоро, а
другой на нашем месте тебя бы с поезда ссадил. И совсем в другом месте
тебе на твои вопросики ответили бы. И мало тебе, друг ситный, не
показалось бы. Поскольку все, что тебе положено знать, в "Правде" уже
написано, а если ты вдруг захотел узнать неположенное, то это уже
наводит на мысль... Так что впредь, дорогой, как писал русский поэт
Тютчев: "молчи, скрывайся и таи и мысли и слова свои..." Уловил, что я
имею в виду?
Хозяин вагона помрачнел. Мало, что интересный разговор прервали,
так еще и намекнули на нехорошее.
Остальной путь проехали почти что в молчании. Шестаков только
спросил, какая остановка следующая после Александрова.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг