- Станция Пекша, в смысле - город Кольчугино там. Потом Тейково и
уже за ним Иваново.
...Солнце почти село за сероватые, подсвеченные снизу алым тучи,
угрожающие очередным обильным снегопадом, а пока стряхивающие на землю
сухую и жесткую, похожую на алюминиевые опилки крупу.
Назад и вперед, изгибаясь, убегали блестящие подсосы рельсов,
приколоченных к черным, воняющим креозотом шпалам. Белыми и фиолетовыми
огнями светили фонари на стрелочных переводах. Попыхивал, внезапно
окутываясь облаками пара, зачуханный маневровый паровозик на боковом
пути.
Справа, по ту сторону насыпи, пологий склон опускался к хмуро
чернеющему лесу, и на нем в несколько порядков теснились одинаковые
бревенчатые избы, дружно дымившие из кирпичных труб столбами синего дыма
в неподвижном воздухе.
Картина сама по себе спокойная, мирная, обещающая вроде бы
отдохновение от предыдущих смертельных опасностей столичной жизни. Но в
неподвижный, чистый, вымороженный воздух неприятным диссонансом
вторгался удушливо-острый запах только что вываленного из паровозной
топки шлака.
Деревянная лестница вывела к невзрачному, еще, наверное, при купце
Кольчугине сооруженному вокзальчику. От него круто вверх шла улица, -
образованная домами более цивилизованного вида, по преимуществу -
двухэтажными, где низ был кирпичный, а верх бревенчатый. Так здесь было
принято строить в прежние времена.
Внизу - магазины и лабазы, с маленькими окнами покованными
полосовым железом дверями, над ними - жилье хозяев, удобное, просторное,
теплое и сухое.
Перед угловым, сплошь каменным зданием с синей жестяной вывеской
"Желдоркооп" вытянулась очередь. Длинная, мрачная и угрюмая.
Люди теснились в ней, поразительно похожие друг на друга одетые как
один в серо-черные телогрейки, хоть мужчины, хоть женщины. Что
удивительна - не слышно было препирательств, ругани и даже просто
разговоров. Только похрустывание снега под йогами, кашель, глухое
бормотание, обращенное как бы в пространство, а не к соседям.
Это наркому показалось странным, все же в таком маленьком городе
люди должны быть знакомы друг с другом, и отчего бы не поговорить на
общие темы в общем же ожидании?
А егеря ничуть не удивило. Раз магазин железнодорожный,
прикрепленные к нему станционные рабочие за долгий день и наговорились,
и намерзлись досыта. Сейчас бы отовариться скорее, и домой. Какие
разговоры.
- За чем они стоят? - спросил Шестаков Власова, проходя мимо.
- Захлебом, наверное, пожал плечами старлейт. Или мануфактуру
обещали выбросить.
- Как выбросить?
Власьев посмотрел на него с удивлением или с жалостью.
- Конечно, в ваших распределителях не выбрасывают. Там - отпускают.
В срок и по норме. Здесь же, как и во всей стране Советов, исключительно
выбрасывают. Что и когда придется. Повезет - поймаешь. Нет - жди
следующего раза... Карточки были - хоть срок отоварки каждый знал, а
теперь свободная торговля. Завезут чего-нито - хорошо, не завезут- такая
у нас планида.
Вновь Шестаков испытал мучительное чувство раздвоения личности. Он
одновременно ощущал себя наркомом, наизусть знавшим показатели растущего
благосостояния народа: "Жить стало лучше, жить стало веселее" и тому
подобное, и главное, на себе испытавшим справедливость этой сталинской
максимы. Но как человек, поживший при царском режиме, отлично понимал,
насколько жалко выглядит это нынешнее "благосостояние" даже по сравнению
с мировой войной. Тогда и на третьем ее году в принципе не существовало
понятия "дефицит", просто кое у кого могло не хватать денег на некоторые
продукты, но они были всегда и в изобилии...
Матросы на стоявших у стенки линкорах получали по фунту мяса и по
два фунта хлеба в день, не считая приварка, а на минной дивизии, не
выходившей из боев и походов, вообще кормили от пуза, включая шоколад,
сливочное масло и рижские шпроты.
А в довершение всего он еще как бы видел себя со стороны,
воспринимал и оценивал собственные мысли как нечто постороннее, хотел,
но не мог на них активно повлиять.
От всего этого на душе делалось совсем муторно.
И в то же время он шел рядом с Власьевым, обсуждал предстоящее,
давал даже советы, как тому вести себя по прибытии к цели.
Они поднялись наконец на взгорок, откуда расходились с понижением
четыре улицы и был виден, собственно, весь городок. Чешуя низких, будто
придавленных к земле крыш, железных и тесовых. Монотонный пейзаж,
прерываемый несколькими высокими, мрачно-массивными, словно в эпоху
феодальных войн поставленными, зданиями. Больница, два заводских
общежития, в просторечии называемых "тысячными", клуб завода имени
Орджоникидзе, сами заводские корпуса, давшие повод существованию города,
ряды кирпичных труб над ними.
Дежурная по гостинице, расположенной тоже в обычном здесь
двухэтажном, полукирпичном-полудеревянном строении, только длиной в
добрые полквартала, приняла их неласково.
Довольно симпатичная в принципе женщина, которая в других условиях
и в другой должности могла бы, наверное, быть и доброй, и внимательной к
клиентам, сейчас, как только они появились в вестибюле и не успели даже
ничего спросить, начала кричать, что свободных мест нет и не будет, что
об этом написано на двери при входе и нечего тут...
- Нету местов и не будет. Все занято. Если на завод Орджоникидзе
приехали, к директору идите, может, в общежитие подселит, а если на
"Электрокабель", так и не знаю...
То, что мест нет, для планов Шестакова было хорошо. Чем больше
постояльцев, тем больше выбор паспортов и прочих документов. И в тоже
время - а где самим переночевать? Насколько он помнил, вечером поездов в
сторону Москвы не бывает. Спать же хотелось сильно. Ведь встали они с
Власьевым затемно, и дорога, и мороз, и переживания. Часика бы хоть
три-четыре поспать и тепле и покое, а там уж...
И тут же нарком, уставший удивляться сам себе, отреагировал на
агрессивный голос и тон дежурной мгновенно, не задумываясь так,
требовали его внешность и спрятанная в кармане книжечка.
- А ну заткнись, дура! Чего разоралась? Работать надоело? Так
завтра не будешь! - И после короткой паузы, когда сам не знал, что ей
предъявить - документ или сразу "наган" предпочел все-таки первое. -
Видала? Чему тут вас, деревню учат?
Дежурная мгновенно оторопев, опустилась на свой стул, и лицо у нее
приняло выражение выхваченной из воды рыбы.
А Шестаков тут же добавил еще драматического напряжения:
- Мы что, думаешь, поселяться пришли? Мы тебя проверять пришли.
Специально. Чем вы тут занимаетесь? Паспортный режим как соблюдаете? Что
за народ живет?.. - И протянул ей все ту же чудодейственную книжечку, от
которой у каждого нормального человека сердце уходило в пятки независимо
от профессии и должности.
Женщина, на глазах теряя остатки своего провинциального гонора,
только хлопала глазами и переводила взгляде Шестакова на Власьева и
обратно. Не соображая, кто из них главнее.
- Ну-ка предъявите нам списки в данный момент проживающих, листки
учета по форме два, и заодно проверим соответствие наличия паспортов и
броней на заселение...
Женщина неожиданно быстро успокоилась. Заулыбалась даже,
демонстрируя природное добродушие.
- Ох, Господи, напугали как! Сразу бы и сказали. Да меня наши,
местные милицейские, почитай, каждую неделю проверяют. А что это вы без
Михаила Артемовича пришли?
- Кто таков? - спросил по-прежнему сурово Шестаков.
- Да наш же оперуполномоченный. Он у и проверяет все списки, и
паспорта смотрит, и карточки я ему передаю.
- Он - ваш. А мы - из Москвы. Волг сейчас и разберемся, как вы тут
с ним бдительность проявляете.
И, тоже мгновенно сменив амплуа, нарком превратился в любезнейшего,
по провинциальным нормам, бонвиана, только что не попытался ущипнуть
дежурную за пышный, едва помещающийся на стуле зад.
- Тебя зовут-то как, красавица? А то разговор у нас пошел
наперекосяк сразу. Мы ж тебе не звери, работа у нас такая. Велено
проверить, мы и проверим. Давай все списки, все паспорта на стол,
посмотрим, потом и чайку можно попить, если угостишь, и чего покрепче
тоже. Есть где закуски взять?
- Любовь Михайловна меня зовут. Давно я тут работаю. С самого
тридцатого года. И никогда ко мне от власти претензий не было. Разве ж я
порядка не знаю?
- Раз знаешь, давай начинать...
Перебирая стопки затрепанных паспортов, командировочных
удостоверений, исполненных то на хорошей белой бумаге с типографским
текстом, а то и на тетрадных листах в клеточку, написанных фиолетовыми и
черными чернилами от руки, сверяя все это с карточками поселения,
Шестаков старательно балагурил, выяснял обстановку в городе с
продуктами, промтоварами, осведомлялся о мелких подробностях здешней
жизни, и все это происходило так легко и естественно (в рамках, по
Станиславскому, "предлагаемых обстоятельств"), что и самому Шестакову
делалось весело.
Стоявший рядом Власьев, не слишком понимая собственную роль, только
крутил головой и усмехался время от времени, вот, мол, дает старый
товарищ.
А Шестаков, будто всю жизнь этим занимался, стремительно
пролистывал паспорта, примечая подходящие по месту прописки, с
пригодными для переделки фамилиями и фотографиями, которые в случае
нужды можно использовать без переклейки.
Наконец закончил.
- Ну что, Любовь Михайловна. Пока вроде все в порядке. Однако...
Женщина насторожилась. - Сегодня никого тревожить не будем...
- Да их еще и нету никого, - вставила дежурная. Кто на заводах, кто
в райкоме, а другие в ресторане, глядишь, ужинают...
- Я о том же. А вот утром, часиков в восемь, возможно, устроим
"перекличку". Так что вы документики в несгораемый шкафчик заприте,
сегодня всех постояльцев пускайте, невзирая на время, а вот утречком
прошу прощения. Пока я не сличу каждого, чтоб ни один не вышел за дверь.
Договорились?
Дежурная кивнула, начиная проникаться серьезностью намерений
столичного товарища.
- Вот и ладушки. А теперь скажите, любезнейшая, где мы с товарищем
сможем до утра головы преклонить?
- Ой, - всплеснула руками женщина. - Нету свободных номеров, хоть
что делайте, ни одного нету. Разве кого переселить, по двое на одну
койку, или раскладушки поставить?
- Любовь Михайловна, Любовь Михайловна... укоризненно сказал
Шестаков. - Если вы сейчас скажете, что и личный номер директора
Яблокова занят...
То, о чем говорил нарком, было здешним номером люкс. Как-то раз ему
самому пришлось в нем ночевать. Только дежурную он не помнил, да и не
вглядывался - тогда. Не почину было.
Две комнаты на втором этаже, отличающиеся от прочих только коврами
на полу и на стенах, кроватями с никелированными шарами и хорошо
натянутой панцирной сеткой, а также индивидуальным умывальником и чем-то
вроде параши (приспособленный под это дело двадцатилитровый термос
нержавеющей стали с герметической крышкой) в узенькой прихожей. Чтобы
высокопоставленным гостям не бегать по нужде зимней ночью в деревянную
будку в дальний угол двора.
- Так без директора разве я могу?
Директор завода им. Орджоникидзе был здесь царь и бог. Имя его
произносили с придыханием. До поры, впрочем...
- Можешь, Люба, можешь. А нет - звони... Шестаков подвинул ей
телефон. - Звони, объясни все, а не поймет, мне трубочку передашь...
Отчего-то такой вариант показался дежурной еще хуже.
- Ладно, что мы будем Иван Самойловича беспокоить... Поселю...
Только если что - скажете, что сами распорядились...
- Это уж как водится. Распорядились...
Дважды повернув изнутри ключ в двери, бросив пальто на крючок
вешалки, Шестаков вновь испытал момент расслабления. Будто бы опять,
укрывшись всего лишь за двумя сантиметрами дерева, он отстранился от
угрожающего мира вокруг. Вроде бы и наивно, но, с другой стороны -
психологически это что-то такое значило.
Спускаться для ужина в столовую на первом этаже, громко именуемую
рестораном, никому из них не захотелось.
Перекусили наскоро в номере чем было, улеглись на кроватях поверх
одеял, включив настольную лампу под глухим бакелитовым колпаком,
закурили.
- Обсудим предстоящее, Григорий Петрович? - спросил Власьев.
- Наполеон говаривал, что каждое дело хорошо соображено, если
имеется план действий хотя бы на его первую треть, остальное же следует
предоставить превратностям судьбы. Главное я увидел. Подходящие для нас
документы отложил в отдельное место. Железный шкаф, гордо именуемый
сейфом, открыть не составит труда, если даже вдруг не удастся раздобыть
ключ.
Там же я заметил кое-какие деньги, мелочь, конечно, исходя из наших
потребностей, но взять их надо. В целях подкрепления версии ограбления.
Койка дежурной - за занавеской, там она после полуночи наверняка будет
спать.
Еще я обнаружил самовар. В случае чего - лишнее оправдание, если
бодрствует. Чайку, мол, захотелось...
- Нормально все обдумано. Грамотно. Прямо удивительно, Григорий
Петрович, что вы в наркомы пошли, а не по другой линии. Ничуть не хуже
получилось бы...
- Талантливый человек, как известно, редко бывает талантлив в
чем-то одном, - с усмешкой произнес Шестаков, отчетливо сознавая, что
опять говорит не свои слова.
Ну не знал он раньше такого количества афоризмов, без усилий
соскакивающих с языка при каждом удобном случае. И, чтобы не углубляться
в эту непонятную, а оттого и неприятную для него область, сказал
Власьеву:
- Давайте-ка сейчас соснем пару часиков, поскольку утомился я
сегодня, а когда "умолкнет шумный день и на немые стогны града
полупрозрачная наляжет ночи тень...", тогда и выйдем мы с вами на тропу
войны...
Отвернулся к стене, не ожидая ответных слов товарища, накрыл голову
рукой и действительно заснул сразу же, не успев даже ощутить прелести
погружения в предсонные грезы.
Власьев еще раз удивленно хмыкнули выключил лампу.
Словно бы от внутреннего толчка, без всякого будильника, Шестаков
вскинулся в два ночи. Сел на кровати, мгновенно перейдя в стадию
бодрствования, хорошо отдохнувший и по-прежнему не испытывающий никаких
сомнений.
Осторожно пошевелил шпингалеты оконных рам, разрывая промазанные
клейстером полоски газет, почти без шума открыл выходящее во двор окно
номера.
Подышал морозным воздухом и только потом разбудил напарника.
По темному коридору второго этажа, мимо дверей, из-за которых
доносился многоголосый храп не сдерживаемых никакими внутренними
установками людей, они спустились в вестибюль. Власьев соответственно
плану был полностью одет и держался позади наркома, который с двумя
стаканами в руке, в расстегнутой гимнастерке без ремня шел спокойно, как
человек, имеющий простую и понятную цель.
Любовь Михайловна и в самом деле спала при свете маленького
ночничка. Шестаков еще раз прислушался. Мало ли что - вдруг как раз
сейчас одному из постояльцев приспичит выйти по нужде в расположенную
далеко в глубине двора дощатую уборную.
Однако ночную тишину не нарушал ни один посторонний звук, кроме
осторожного похрапывания дежурной.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг