блошками, - передвигал капитан по ладони зерна платины. - И я голову даю
на отсечение, что это та самая платина, о которой я вам рассказывал,
Виктор Дмитриевич. Та, что братчики через границу несут. Такая же
обработанная, скатанная, аллювиальная.
В окно вдруг постучали, и невнятный голос крикнул что-то с улицы. На дворе
залаял Женька.
- Кто это? - насторожился капитан.
- Обхожие стрельцы приказ дают гасить печи и огни, от пожару. - Истома
задул чадик. - Да и поздно уже. Скоро первые кочета запоют.
- Выйдем во двор. Поговорить надо, - сказал Ратных.
2
На дворе навстречу им обрадованно бросился Женька. Над Ново-Китежем висела
зеленая луна. Скупо тлели в городских избах лучины и чадики и гасли один
за другим. Только в Детинце не гасли окна. Немую тишину всколыхнул вдруг
жалобный, отчаянный крик. Грабят кого-нибудь или убивают? Но никто не
откликнулся на призыв о помощи, не щелкнула ни одна щеколда. Только
стрельцы на стенах Детинца начали протяжную перекличку, возглашая славу
русским городам.
- Сла-авен!.. - кричал невидимый в ночи стрелец, постукивая древком
бердыша в бревенчатый настил стены. - Славен город Вязьма!
Крик замер где-то далеко в тайге. И тотчас закричали другие голоса:
- Славен город Тула!.. Славен город Рязань!..
- Триста лет в памяти названия городов хранят, - тихо сказал Ратных
- Да, триста лет, - так же тихо откликнулся Косаговский. - Изучаем
галактику, на подводных лодках плаваем, на самолетах летаем, Сережка на
Марс собирается лететь, а здесь жизнь остановилась на древнем веке. Здесь
часы истории пошли назад, вернулось далекое прошлое и стало настоящим. А
выберемся ли мы отсюда, из этой могилы?
- Верно говоришь, брат. Могила, - тоже тихо, печально заговорил Истома. -
Запсовели, заматерели мы здесь в преданьях древних да уставах старинных.
Тайга стеной нас обступила, стережет нас Прорва смрадная, отпевают нас
волчьи песни, и леший через плетень смотрит. Истинно могила!
Капитан спокойно почесывал за ушами замершего от счастья Женьки. Вдруг он
резко оттолкнул собаку.
- Побольше бодрости и уверенности, Виктор Дмитриевич, поменьше
безнадежности! - недовольно и строго сказал Ратных. - Платина мне глаза
открыла. Платина та самая, приметная. Значит, мы в Советском Союзе. Это
главное! Значит, под ногами у нас наша, советская земля, и власть наша, и
народ наш. Должны мы его вывести из этого векового плена. А с народом и мы
выйдем
- Я и говорю! - весело согласился Птуха
- Ниточка есть, должен быть и узелок! Платину здесь начали добывать и
выносить в мир, по моим подсчетам, в конце тридцать восьмого, а вернее, в
начале тридцать девятого года. Два года этим занимаются. А мы наблюдаем
случаи переноса платины через границу тоже два года. Вот и связаны два
конца, и получился узелок! Это еще не все. Мичман, у вас, кажется, спичких
остались?
Капитан вытащил из кармана гимнастерки окурок и поднес его к зажженной
спичке. Все увидели золотое клеймо "Бр. Лапины. Харбин".
- Откуда это у вас? - заволновался Косаговский.
- В алтаре древней таежной церкви нашел. Близ нее стрельцы меня схватили.
Как видите, следочек не обрывается, а дальше идет. В Харбин след идет! А
кто из Харбина сюда ходит? Платину мы на убитых братчиках находили. Люди
майора Иосси сюда приходят, вот кто.
- Тю! Это, значит, мы здесь на взрывчатке будем сидеть! - сказал с
беспокойством мичман. - Узнают братчики, что мы здесь, и вдребезги нас'
- Опасность большая, - серьезно ответил капитан. II вдруг глаза его
блеснули под луной. - А разве мы здесь одни? С нами Будимир Повала, Алекса
Кудреванко, Пуд Волкорез, весь народ посадский! И прямой опасности пока
что нет, потому что и братчиков сейчас нет в Ново-Китеже.
- Братчиков нет в городе! - уверенно сказал Косаговский. - Помните, Степан
Васильевич, после нашего допроса в Детинце Нимфодора сказала посаднику,
что, мол, не они будут решать, как с нами поступить. Кто-то другой это
будет решать. Вы понимаете, конечно, о чем я говорю.
- Очень хорошо понимаю! Есть в Ново-Китеже кто-то, кому послушно
подчиняются и самодержавная старица, и посадник, и вся Верхняя Дума. А
разгадка всему этому там! - показал капитан на Детинец, на негаснущие окна
терема. - И тайна Прорвы там. Есть у старицы карта прорвенских троп.
Словно услышав капитана, терем откликнулся негромким, тягучим хоровым
пением. Печальный напев плыл в воздухе, как ладан.
- Нимфодора с монашками молится, вечерню поют, - тихо, со страхом
проговорил Истома.
Глава 8 ПЕРВЫЙ ГОЛ
- Вам нравится эта страна, сэр?
- Вовсе не нравится, - послышался ответ.
Чарлз Диккенс, "Жизнь и приключения Мартина Чезлвита"
1
Сережа почувствовал, что задыхается, и проснулся. Лавки были пусты:
старшие уже встали и ушли из избы.
В жерле печи полыхал жаркий огонь. Вошел Истома, с грохотом бросил на пол
охапку дров, постучал ухватом по полатям:
- Слезай, дед, печь буду топить. Угоришь!
- Ничего. Я привычный. - Савва свесил с полатей голову и сердито посмотрел
на Сережу. - Ты, псёнок, угоришь, а меня угар не имет. Горести дымные не
терпев, тепла не видати.
Поп сменил Истому у печи и начал кухарить, двигая в пламя горшки. Печь
разгоралась, дым хлынул в избу, потянулся к открытой двери и к волоковому
окну*, прорезанному почти под потолком. Но тяга была плохая. Поп,
освещенный ярким пламенем из печи, стоял невозмутимо, опершись на ухват, а
теплый пахучий дым клубился вокруг него, как волнующееся море, поднимаясь
до плеч. А затем захлестнул и его голову.
* Волоковое окно - отверстие для дыма в курной избе.
Сережа мучительно закашлялся и стремительно выбежал из избы.
Капитан, Виктор и мичман сидели на завалинке и тихо о чем-то беседовали.
Виктор указал Сереже на висевший около крыльца смешной глиняный
умывальник-чайничек, носик с одной стороны и носик, с другой. Рядом стояла
кадка с водой;
в ней плавали две лучинки крестом: чтобы черт в кадку не влез.
- Умывайся скорее. Ждем тебя завтракать.
На земле у их ног на разостланной дерюжинке лежали толстые ломти хлеба и
стоял глечик с молоком. Топка по-черному заставила их завтракать во дворе.
С умыванием получились сплошные неприятности. Умывальник-чайник оказался с
норовом, лил воду нехотя. Сережа подставил под носик голову, наклонил
умывальник. Вода потекла по шее и по ложбинке на спину. Сережа вздрогнул и
рассердился. Как будущий исследователь Марса, он, конечно, должен
закаляться, но он терпеть не может, когда холодная вода льется по спине.
Спина сразу покрылась гусиной кожей. А мыло, разве это мыло? Грязная,
вонючая смесь топленого бараньего сала с золой и щелоком. От такого мыла
нестерпимо защипало все ссадины и царапины на лице и на руках. И
полотенце, как наждачная бумага, толстое, жесткое, царапает кожу.
Позавтракали быстро.
На крыльцо вышел Истома, и капитан обратился к нему:
- В какой стороне Кузнецкий посад? Найдем мы туда дорогу?
- На берегу Светлояра церкву с зеленой маковкой видишь? Это и есть
Кузнецкий посад. Там сейчас, чай, одни бабы. Кузнецов на огульные работы
выгнали, в Ободранный Ложок.
- И посадского старосту Будимира Повалу тоже?
- Старосту на работы не гоняют. Капитан встал с завалинки, подтянул сапоги
и сказал Птухе:
- Пошли, мичман.
- Есть! Берем пеленг на церковь с зеленой маковкой! - понимающе ответил
Птуха и подмигнул Сереже.
Они с капитаном вышли за ворота и с места взяли быстрый, крупный шаг.
- Зачем капитану кузнецы понадобились? - спросил Сережа брата.
- Подковать кое-кого надо, - улыбнулся загадочно Виктор, поглядел на брата
пристально, с нежностью и вдруг горячо прижал к себе.
А Истома положил на плечо мальчика легкую руку:
- Нравится тебе, отроче, наш град богоспасаемый?
- Вообще-то меня Сережей зовут, а не Отрочем. А город ваш мне не нравится.
У нас лучше.
Глаза Истомы стали печальными, но он ничего не ответил. Они с Виктором
ушли в боковушку, где Истома жил и писал иконы. Сережа остался один.
Тоскливо стало на душе. Сел на большой приворотный камень. Сидел
понурившись, в глазах под пушистыми ресницами были тоска и недоумение.
Казалось бы, радоваться надо - он стал героем настоящего приключенческого
романа. Словно уэллсовской машиной времени перенесен он в древние времена.
А радости все же нет. Неприятно, неуютно в этих древних временах! В
исторических романах древние времена нарядные, яркие, веселые: терема,
разукрашенные, как игрушки, цветные бархатные кафтаны, шелковые девичьи
сарафаны, звон сабель, блеск лат и щитов, все такие храбрые, великодушные,
добрые. А здесь грязные лапти, рваные дерюги и сермяги, грязь, вонь, злые
лица, злые голоса, и все какие-то робкие покорные, даже противно! Еще
спрашивают, нравится ли ему этот город. А какой же это город? Магазинов
нет, кино нет, не видно ни одной антенны, значит, и радио нет. Ни
трамваев, ни автобусов, тащись по колени в грязи. А мороженое они небось
никогда в жизни не ели. Электричества в избе нет, только чадик. Света
мало, а в носу черно от копоти. И полно тараканов, огромных, как сливы,
нахальных. Хлеб кислый, колючий, мыло вонючее, падалью пахнет. А если
начистоту говорить, жутко здесь. Поп Савва все время шипит, псёнком
называет, на базаре палач кнутом людей бьет и виселица, а на ней
удавленник висит. А вчера, когда шли из Детинца в попову избу, Женьку чуть
было собаками не затравили. Какие-то мужики, пьяные, мордастые и
горластые, вдруг начали созывать собак и натравливать их на Женьку:
"Пестряй!.. Терзай!.. Тявкуша!.. Пылай!.. Бери мирского пса!.. Ату его!..
Взы!.." Из всех подворотен и калиток вымчали дворовые псы и оравой
кинулись на Женьку. А он, .добрый, доверчивый, проделал хвостом
приветственную сигнализацию и заулыбался, перекосив нос. Но от здешних
собак благородства и рыцарства не жди. Всей оравой налетели на одного.
Женька, храбрый до отчаянности, до глупости, не побежал, не зажмурился от
страха, а сам кинулся навстречу врагам. Его тотчас сбили, начали рвать за
бока, за ноги, за уши. Он все же отбился, поднялся потрепанный, искусанный
и беззвучно оскалил белозубую пасть, ожидая нового нападения. И быть бы
Женьке загрызенным, если бы дядя Федя и бородатый кузнец камнями и палками
не разогнали трусливых псов.
Храбрый, верный пес растянулся у ног Сережи. Лежа на боку, вытянул в одну
сторону все четыре лапы, а лапы дергаются судорожно, ходят мускулы под
кожей, веки часто-часто дрожат. И тоненько тявкает во сне. Видно, и во сне
сражается с подлыми ново-китежскими собаками.
Нет, плохо жить в древних веках! Взял бы и убежал на свою веселую
Забайкальскую улицу. А попробуй убеги! Кругом тайга загадочная, темная,
сырая, а еще Прорва какая-то непроходимая. Даже капитан, Виктор и дядя
Федя призадумались, невеселые ходят. Дела неважные, прямо надо сказать. А
все же они с Женькой и вида не подадут, что порядком-таки напуганы. Они же
настоящие мужчины!
- Карамба! Разлегся, и горя тебе мало! - сердито толкнул Сережа ногой
спящего Женьку. - Пошли куда-нибудь!
2
На дворе ничего интересного не было. Заглянул в бочку - пустая, попробовал
покатать колесо - тяжелое и грязное. Вот тощища-то! И вдруг вспомнил о
футбольном мяче. Побежал в избу, заставил Виктора надуть мяч (у него это
здорово получается!) и, выбежав на двор, для начала дал хорошую свечку.
Мяч весело прозвенел под ударом и взлетел вверх, тугой, нарядный,
ярко-желтый. Приняв свечку, ударил в стену - стена отпасовала мяч, ударил
второй раз - и увидел мальчишечью голову, высунувшуюся из-за косо
повешенного полотнища ворот. Заметив, что Сережа смотрит на него,
мальчишка показал язык и спрятался, но скоро опять высунулся. Сережа,
прижав мяч к боку, пошел к воротам.
Мальчишка не убежал, только зажмурил глаза, замерев от страха перед
мирским поганцем. Паренек был крепенький, налиток, такого о камень бей -
не расшибешь, от такого и мороз отскакивает. И смешной очень! На лице
крупные красные веснушки, брови выгорели, их и не видно почти, а нос,
такой курносый, что из ноздрей хоть стреляй, как из двустволки. Был он
бос, но в меховой ушанке. Одно ухо ее торчало вверх, другое болталось.
Вылитый лопоухий заяц! Посконная рубашонка подпоясана высоко, почти под
мышками, мочалой. Под рубашкой выпячивалось пузо. Сережа дружески ткнул
мальчишку в пупок:
- Тебя как зовут, оголец?
Мальчишка вздрогнул, еще крепче зажмурил глаза и ответил басом:
- Митьша.
- А меня Сережа. А сколько тебе лет?
- Не ведаю. - Митьша осмелился открыть глаза, грустные, неулыбчивые. -
Годам бог счет ведет.
- А где ты живешь?
- Эвон! - указал Митьша на полуразвалившуюся избу на противоположной
стороне улицы.
- Значит, ты с нашей улицы? А книжки у тебя интересные есть?
- Не.
- А ты читать-то умеешь?
- По псалтыри кое-как бреду. Я одну зиму только учился, буквы учил и
цифири.
- А почему больше не учишься?
- А на кой? Учатся только поповичи, чтоб попами стать. А простым людям на
что грамота? - Митьша запыхтел и сердито добавил: - В школе розгами дерут.
Сережа свистнул:
- Надо же! А за что дерут?
- Для подспорья. А тебя в школе драли розгами?
- Скажешь! Попробовали бы!
К мальчишкам подошел Женька. Митьша потянулся было погладить его, но
Женька зашипел, сморщив черный нос, обнажив залитые слюной клыки. Повернув
голову к Сереже, пес посмотрел на него с бесконечной преданностью, любовью
и обожанием: вот, мол, кто мой друг и хозяин!
- Ты, Митьша, никогда так больше не делай - укусит. Женька с высшим
образованием. А что у тебя в кулаке зажато?
Митьша разжал кулак. На ладони его лежал пустой спичечный коробок,
выброшенный ночью Птухой.
- Что глаза пялишь? Завидно, чай? Ни у кого такой нет. Отымать будешь, в
ухо дам!
- Эх ты, чудик-юдик! - засмеялся Сережа и швырнул об землю подпрыгнувший
мяч. - Давай в футбол играть. Умеешь?
- Какой футбол? Как играть?
- Ногами. Становись в ворота, я буду бить, а ты не пропускай.
Митьша посмотрел на свои расчесанные, в цыпках босые ноги и решительно
подтянул штаны.
- Давай!
Он встал в поповских воротах, разведя руки и растопырив ноги, будто не
пускал в ворота корову. Но от мяча, пробитого Сережей, шарахнулся в
сторону.
- Гол! - закричал Сережа. - Первый гол в Ново-Китеже!
Он пробил по воротам еще раз, еще и еще раз, пробил десять, двадцать раз,
но ни одного .мяча Митьша не задержал. Он испуганно жмурил глаза и пятился
от пролетавшего мяча.
- Фиговый из тебя вратарь, - поставил Сережа ногу на мяч. - Давай я в
ворота встану, а ты бей. Ну, наподдавай!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг