выпросили у кюхенмейстера (единственного, кроме меня, кто остался от
старого персонала) семь орехов - по числу голов во враждебной F. хунте и
на каждом написали черным углем имя смутьяна. Сложили орехи пирамидкой,
словно ядра в музее, во рту у нашего чудовища. А потом все втроем
повесились на рычаг, будто школьники в гимнастическом зале. Полководец F.
даже не устроил придуркам выволочки - ему, видите ли, было забавно, он
всегда гордился тем, что не суеверен, а вот я да. Я - да. Поэтому, когда
на имя F. пришла открытка, подписанная "Ширли", конечно, от другой Ширли,
не от моей, я не знал, что и делать, потому что трактовать такие
метафизические опечатки мое суеверие еще не научилось. Это значит, уроду
F. его Ширли (дочка, что ли?) пишет, а мне моя Ширли - нет. Вообще, Ширли
- довольно распространенное имя.
Штабные с шакальим достоинством прохаживались по этажам, изображали
барство в шезлонгах у высохшего фонтана. Они шумели внизу, обжирались,
пользуясь свободой, в кладовых, не забывая прихватить с собой сухпайка,
некоторые прыгали на кроватях как на батуте, и даже сквозь закрытые двери
я слышал ритмичный всхлип пружин. Лицензионные финки лейтенантов
хирургически рассекали линованные обивки сдобных диванов. То и дело без
нужды они запускали механизм для чистки ботинок, но ботинок, понятно, они
под щетки не подставляли, просто смотрели, как оно щерится и вертится, у
штабных была в ходу сакральная формула "они чистые", которая годилась на
все случаи жизни, и с руками, и с гениталиями, и с намерениями.
6
- Они еще не освоились, - умилялся F.
Я пришел к нему жаловаться на его милитарную шантрапу, но он подумал,
что я просто шел мимо его номера и зашел поболтать.
- Это не может продолжаться долго, - сказал я, не отступившись от
своего намерения.
- Вы знаете, да! - воодушевился тот. - Им очень тяжело! Посудите сами,
теперь им приходится работать на двух работах! Полдня в штабе, полдня -
здесь.
- Да, это не легко, - согласился я.
Я думал, F. ведет к тому, чтобы возвратить хотя бы половину моих
подчиненных на свои места. Я видел, что гостиница умирает, запах печенья и
парадиза вытеснен запахом носков, и тяжелые облака от невынесенных
мусорных ведер стелются над вылинявшими клумбами.
- Вот именно! Поэтому я хотел с вами посоветоваться...
Я уже заметил: F. всегда приуготовлял свои приказы закидыванием удочек
дешевого политеса, это у них называлось "работа с людьми".
- ...Я хотел спросить, что вы думаете насчет того, чтобы штаб переехал
сюда. А?
- Я боюсь, все не поместятся. Комнаты заняты, просто кроватей больше
нет, - в моем голосе дребезжала тревога.
- Да это не беда! Во-первых, потеснятся, можно спать на полу, валетом,
а во-вторых, главное - это как раз где заседать. У вас тут есть что-нибудь
для собраний, зал, а?
- Мечеть.
- Не подходит.
- Ну тогда холл.
- Тоже не подходит. Вы вообще думаете своей головой?
- Думаю.
- А вот вы подумайте лучше! - раздраженно предложил F., но мое молчание
его немного остудило. - Вы подумайте сами - шпионы! Это же штаб! Мы
связаны с армией, армия - наша надежда. А вы предлагаете устроить мне штаб
в холле! В холле, который просматривается и прослушивается со всех сторон.
- Тогда - в трапезной.
- А что - это идея, - всерьез обрадовался F. - Да, это идея. Кушать
можно и в комнатах - какая разница.
- Действительно, для вас разницы нет.
Мое укрупненное "для вас" к счастью проскользнуло незамеченным.
- Тогда у меня к вам еще один вопрос. Вот снова-таки связанный с этим.
- Весь вниманье. С чем?
- С переездом. С рабочими я уже договорился, так что завтра утром весь
наш скарб будет здесь. Это касается вас.
- Меня?
- Ну да. Вы понимаете, здесь будет штаб. А в штабе не должно быть
посторонних лиц.
- Я не постороннее лицо. Вы что думаете, я шпион?
- Нет... чего вы так сразу, - F. обиженно надул губы. - Я этого не
говорил. Я просто говорил, что вы постороннее лицо. А посторонним лицам,
даже патриотам, находиться в штабе нельзя. Тем более, такое положение...
...залететь, от меня? Ширли, родная, кто загипнотизировал тебя этой
фикцией, Ширли, это невозможно - залететь от меня, потому что того свинга,
от которого у девушки обычно получаются дети, ты мне как раз и не
позволяешь, мы же ни разу не были с тобой как муж и жена, ты же не
даешься, скажи, что я не прав, да ты же моешься через каждые девять минут,
ну и что, ну и что, да не реви же ты не реви не реви, а что еще оставалось
говорить, и я поймал себя на неприглядной вещи - оказалось, мне нравилось
смотреть, как она плачет. Нет, мне не доставляла удовольствие ее боль,
Боже упаси, и здесь я честен - греческие радости задней дружбы я даже ей
не предлагал - именно из сострадания к телу, все-таки, здесь она была
права насчет быка и Пасифаи, просто ее слезы были как оттепель, как
ксилофоновое таяние сосулек - слезы были пресными и холодными,
неприкаянного огня в них не было совсем, зато глаза Ширли обретали от слез
невещественное сияние, они как бы умывались изнутри и обновленно оживали,
да, кстати, и кончик носа у нее никогда не краснел (когда смотришь на
женщин, которые плачут, эти малиновые пятна на лице обычно делают из
живописи момента случайную фотографию для дешевого проблемного журнала), и
ничего в ее лице не менялось - разве, может, уголки губ дрожали куда-то
вниз, но главное, что с ее стороны эти слезы уравновешивали мое семя,
которое точно так же, как и ее слезы, проливалось на нее и оставалось
понятым неправильно, думаю, если взвесить то и другое на скрупулезных
аптечных весах, получится поровну с точностью до миллимиллиграмма...
- ...да-да, все хорошо... вот так... все в порядке, - F. стоял надо
мной, согнувшись в три погибели, и размахивал у меня перед носом записной
книжкой в порепанном коленкоровом переплете. - Вот так.
"Создает вентиляцию", - сообразил я. Прядь у меня на лбу ходила
туда-сюда в унисон записной книжке.
Я лежал на полу, широко раскинув ноги, под головой у меня стараниями F.
была продолговатая подушка с дивана. Как только я сообразил, что именно
случилось, мне стало нехорошо. Неловко. Конечно, всему виной Ширли, но
такое случалось со мной и раньше. Я слышал, у многих бывают обмороки возле
утреннего писсуара.
- Не ушиблись? - спросил F. с наигранным участием.
- Нет, извините меня, - совершенно искренне попросил я и поднялся.
Рубаха на моей груди была расстегнута, змейка на гульфе, кстати, тоже.
Осознав этот факт, я стал спешно застегиваться, затягиваться и
заправляться. Губы были тоже вроде как в слюне: я вытер их тыльной
стороной ладони, замер и довольно красноречиво вперился в F. Тот сразу
отвел глаза.
- Вы нуждались в свежем воздухе, вы задыхались, вы носите слишком
тесную одежду, - сказал он в свое оправдание. - Кстати, а почему вы не
надеваете такой вот ваш национальный платок, такой... в гусиную лапку...
как все?
- Я не мусульманин, - сказал я.
- Во-о-на как, - с досадой протянул он. - Впрочем, это дела не меняет.
Все, о чем мы с вами тут договорились, остается в силе, - F.
поднялся и стал надевать поверх крахмальной рубахи мундир с эполетами.
Весь его вид свидетельствовал о том, что аудиенция окончилась и я
должен выметаться. Только я и не думал идти на поводу у своей догадливости.
- Все так. Только я не уйду из гостиницы, потому что она моя, - сказал
я, застегнув последнюю пуговицу. - Это моя гостиница, понимаете?
- Но помилуйте, сейчас война, какие могут быть разговоры!? Я же вам
объяснил ситуацию! Вы же постороннее лицо, я же вам доходчиво все
объяснил! Не вынуждайте меня на крайние меры, молодой человек.
- Если нужно, я вступлю в армию, - нашелся я. - И буду служить под
вашим началом... Тогда я уже не буду посторонним лицом, а буду одним из
вас, одним из штаба, а?
Судя по тому, как разом просветлилось лицо F., как расправились морщины
на его лбу, я нашелся очень кстати.
- Да? Так это вы серьезно, или что?
- Серьезно, - подтвердил я.
В тот момент я старался не думать о том, что может статься, если я уеду
и не дождусь Ширли. Я боялся, мне снова станет дурно.
Я пристально посмотрел на F. Судя по озабоченной скобе его рта, над
эполетами кипела напряженная работа следственной мысли. Наконец F.
посмотрел на меня, подозрительно склонив голову.
- Назовите имена наших врагов, - сказал он торжественно и тихо.
Вот тут кокосовые орехи пришлись очень кстати. В моей памяти вспыхнули
нужные имена, все семь нужных имен, ведь дракон их даже не испортил, все
орехи остались целыми, и я продекламировал эти имена, одно за другим,
медленно, как на мемориале, и внятно, как катехизис.
- Умница... вы зачислены, - сказал наконец F. и, дохнув мне в лицо
гнилью, поцеловал меня в лоб.
Я едва поборол гадливость, но не отстранился. Я понял - так надо.
7
Я по-прежнему ходил в гражданском - формы мне не выдали, к счастью, не
было моего размера. "Не переживай, - утешал меня F., - кого-нибудь убьют -
и тебя переоденем".
Но я не переживал. На правом предплечье у меня была повязка с эмблемой,
а на голове - отвратительный мотоциклетный платок с патриотической
аббревиатурой. Все это вместе с очками стоимостью в орловского рысака (без
них я был почти беспомощен) составляло странный ансамбль. Среди штабных
ходили слухи, что F. ко мне благоволит и, наверное, это так и было - мне
разрешили быть караульным и фактически я целыми днями сидел в холле, я
даже спал там, положив ноги на журнальный столик. Было неудобно и ныл
хребет, зато я был относительно спокоен: если Ширли приедет, если только
она приедет, для меня это единственный шанс ее встретить и объяснить, что
здесь происходит.
Да, судя по всему F. мне протежировал, потому что кюхенмейстера
выставили на следующее же утро, причем даже пропустили сквозь строй,
понятное дело, как шпиона. Для кюхенмейстера я сделал все, что мог - как
только F. записал меня в свое битое войско, я опрометью бросился на кухню,
меня переполняли инструкции, я прошептал ему на ухо имена с кокосовых
орехов и объяснил, как себя вести. Потом, уже к ночи, несчастный простак
явился к F. с челобитной зачислить и его тоже, но F., порасспрашивав его о
житье-бытье минут эдак с пять, вдруг в неожиданно грубой форме велел ему
убираться. По словам F., все, что говорил кюхенмейстер, было
"неубедительным подхалимажем", а сам кюхенмейстер - провокатором и
"временным попутчиком". Кюхенмейстер заклинал F. индюшиными котлетками,
дескать, никто не сможет их для F. приготовить, если его уволят, но F. был
неподкупен - он сказал, что перебьется. Выходило, что служить под началом
F. престижней, чем служить в гостинице? Без комментариев.
8
Наверное, раз в день обязательно я представлял себе, как это будет
выглядеть, когда Ширли возвратится. А на самом деле гораздо чаще. Во время
своих ночных бдений в обездвиженном, бархатном холле, одно видение меня
просто-таки преследовало. Девушка в москитной сетке - это, конечно же,
Ширли - ссыпает в ладонь рикше очень мелкие монеты, тот любезно подносит
ее саквояж к стеклянным дверям гостиницы, над которыми, как и везде у нас,
выбито "Salve!", и исчезает. Ширли поднимается по ступеням и дергает
ручку, но дверь не открывается.
Она громко зовет лакея, но лакей, конечно же, не идет, здесь у нас
теперь нет ни господ, ни лакеев, тогда Ширли зовет меня по имени, потом,
зло и отчаянно, зовет еще раз, но и я не могу ей отозваться, потому что
меня нет и не будет. Ширли приникает к стеклу лбом и пытается разглядеть,
что там внутри аквариума, но ничего, кроме забранных латаными холщовыми
чехлами кресел и фосфорной пары кошачьих глаз, там не разглядишь, и она
уходит. Не раз и не два я, очнувшись от забытья, мчался к входной двери и,
очумелый, выскакивал на ступени, покрытые рассветной росой, надеясь
застать там Ширли, уж больно все это реалистически подавалось в моих снах.
Рикши, по старой памяти, а может просто от нечего делать, дежурившие
внизу, обыкновенно махали мне руками, а потом, когда я снова скрывался за
дверью, крутили у виска и группкой надо мной посмеивались, они думали я не
вижу. Но плевал я на рикш, потому что именно так однажды все и случилось,
то есть чуть не случилось. Сквозь сон я услышал, как неуверенно ходит
ручка входной двери, и кто-то окликнул меня, меня? ну да, привет, деточка,
привет, свершилось.
Глупым вещам мы предпочли умные. Я подхватил ее и ее дорожный саквояж
и, стараясь не скрипеть половицами, мы пошли в мой номер.
Почему так долго? Где ты была? Все в порядке? Всего этого я у нее не
спрашивал. Я чудовищно боялся не успеть сделать главного и от возбуждения
мое дыхание стало неровным и шумным. Тот, кто скажет, что конкубинат - это
единственное, что меня влекло к Ширли, будет идиотом, который не понимает,
что счастье любить Ширли плотью было единственным счастьем, которое только
может быть недоступным.
Говорить с ней можно было и в ее отсутствие, и телефон здесь не при
чем, то же касается и, так сказать, любви высокой. Единственное, чего
нельзя, когда ее нет - это вот это, вот оно, и я даже сам не заметил, как
на дворе полностью рассвело. А когда Ширли, мятая, счастливая и
осоловевшая, пошла натягивать платье, дверь задрожала так, что едва не
слетела с петель, а затем распахнулась настежь.
- Вы самовольно покинули пост, - процедил F. - Вы нарушили устав.
Тихо всхлипнула Ширли, она закрывала грудь скомканным платьем и
выглядела очень смущенной, тогда я не понимал почему, ну что тут такого,
кого тут стесняться, не этого же кастрата, честное слово? В общем, даже
тогда я ничего не заподозрил.
- ...вы регулярно саботировали работу штаба и форму его одежды, вы
пытались внедрить шпиона в наши ряды, обманом вы склоняли наших работников
и сотрудниц к интимной связи...
- Чего-чего? - переспросил я, усаживаясь на кровати. - Кого и кого?
Но F., неколебимый как автоответчик, и как автоответчик же глухой,
продолжал:
- ...поэтому тюрьма, молодой человек, это самое меньшее, что я могу для
вас сделать при всей любви к вам и вашей даме.
F. говорил все это, глядя в упор на Ширли, та стояла ко мне спиной.
Ее задик был покрыт гусиной кожей. Тогда я отнес эту "любовь ко мне и
моей даме" на счет общего косноязычия F., но, кажется, любой на моем месте
впал бы в тот же герменевтический соблазн. Ширли, со всеми признаками
эмоционального обморожения, обернулась ко мне, ища защиты или, может,
поддержки. И я ей эту поддержку конечно же устроил.
- Выйдите, - потребовал я. - Вы что, не видите, она одевается?
Но F. не сдвинулся с места, сверля меня своим алюминиевым взглядом.
Он так увлекся, что, кажется, не понимал, чего я от него хочу.
Тогда я встал с кровати и, нисколько не стесняясь ни своей болтающейся
наготы, ни заряженной винтовки в руках у полководца F., подошел к двери,
вытолкал F. за порог и закрыл дверь на засов. Лицо Ширли перекосилось от
испуга, она задрожала и стала лепетать что-то про своего мужа
(оказывается, есть и такой!), потом что-то из серии "как мне тебя жалко",
я терпеть не могу такие вот сцены, поэтому мне ничего не оставалось, как
натянуть штаны. Когда мы с Ширли наконец вышли, мне в грудь смотрела
крупнокалиберная половина штабного арсенала.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг