Александр ЗОРИЧ
Рассказ дается в редакции от мая 2000 г.
ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
1
Если только верно, что все имеет конец, то тогда точно: срок моего
заключения еще не кончился, увы. Прокричать это "увы" из окна да во двор,
где полосатым уроборосом гуляют другие зеки, мне не с руки.
Кричать здесь нельзя, а кричать на языке немых - затея для безработных
мимов, которые, как правило, лет на десять меня моложе.
Все знают, что я здесь из-за женщины. И даже не скажешь "как обычно",
поскольку обычно сидят из-за денег.
2
Не буду врать, что меня не предупреждали. Меня предупреждали. Когда я
впервые требовательно обнажил свой правильный по здешним понятиям, без
единой лишней складки уд, и попросил ее сделать что-нибудь с этим
избытком, с этим напряжением и, чего уж там, с этой похотью, она сказала
что-то вроде "ладно", а потом, близоруко сощурившись на предмет своего
предстояния, сказала, что я буду разочарован. Как будто даже пообещала.
Мне тогда было невдомек, как в принципе можно разочароваться в таком
ожившем порнофильме: принцесса сдается чудовищу сразу, сдается легко, без
уговоров и не капризничая, принцесса соглашается и покорно отделяет от
кожи последние оплоты приличия, делай что хочешь, и если чего-то нельзя,
так это продлить этот ласковый дурдом хотя бы на сутки. Тогда я не понял.
Теперь ясно: она имела в виду не сейчас, а вообще. Тогда я был настырен
как заяц, я струился по времени как шелк, это сейчас мир выточен из халвы,
в то время как к этому вину подают маслины. В общем, после трех дней
сплошных минетов и мытья, мытья и минетов она уехала, а я остался ждать.
Ширли обещала вернуться через неделю, но я-то всегда считал себя
реалистом, я-то проницательно подумал "нет, за неделю она не обернется", и
настроился на месяц.
За этот месяц наш город брали дважды. И оба раза в нашей гостинице под
ногами клиентов кипели ковровые дорожки - все бежали прятаться в подвалы.
Канонада стала чем-то вроде боя часов. Выскочки-полководцы, выдвиженцы и
прочая военная грязь обрадовались нашей гостинице больше, чем победе.
Вроде бы неравнозначно, но на самом деле можно понять. Ни у кого из них до
войны не было денег на то, чтобы так жить, а после войны может и их самих
уже не будет. Стараниями чьих-то (я не следил за газетами) артиллеристов
был поврежден величественный охряной акведук, который строил приемный внук
Цезаря Юлия, сердечный друг нашей провинции, и теперь моя гостиница
осталась засыхать без воды, но тогда меня это даже радовало, в кои-то веки
в гостинице чего-то не хватает, а нехватка - это всегда первое время
экзотика. Но радовало не только поэтому, но еще и потому, что теперь
никаких душей, слышишь, родная, теперь никакой гигиенической паранойи,
теперь все по старинке, тазик и кувшинчик, ну не плачь, от тебя всегда
хорошо пахнет, это не нужно доказывать, просто опустись ниже, еще чуть...
ниже и не плачь, вода нам даже не нужна, потому что я умою тебя своими
губами... - вот такие желтобульварные монологи курсировали обыкновенно по
моей голове, когда я поднимался на четвертый этаж в номер к полководцу F.,
порядочной суке, с пустой ночной вазой и полным кувшином, от которого, как
и от воды в нем, разило старым бурдюком. Когда я спускался, все было
наоборот - ночная ваза была полной, а кувшин пустым. Как вдруг я
обнаружил, что с водой - это надолго, а с момента исчезновения Ширли (а
она именно исчезла, в смысле не попрощалась, не успела) пролетело
шестьдесят два дня. Шесть раз по десять и еще два.
3
За четырнадцать лет я привык говорить о гостинице в залоге
принадлежности: она - моя, а я принадлежу ей. Юридически ни то ни другое
не является правдой, зато по сути - так. Логично поэтому, что женщины,
которые появлялись в ней, также расступались на два мирка - те, что
принадлежат гостинице и те, что принадлежат мне. Первых было больше, зато
Ширли была из вторых. Кто из каких определялось обычно в первый же вечер,
когда я приходил к ним задернуть на ночь шторы. С теми, кто говорили "ой,
как стало темно!" нужно было вежливо прощаться, у тех, кто говорил
"спасибо", можно было внаглую оставаться до утра.
Ширли сказала "это еще зачем?", она едва-едва меня не оттолкнула, я уже
собрался уходить с пожеланиями спокойной ночи, но вдруг она попросила
снотворное, которое снимает заодно и головную боль, и переутомление, и
температуру, кюхенмейстер, описывая подобные случаи, в таких местах обычно
говорил "намек я понял", но здесь это не подходит, потому что это был не
намек, она сидела на кровати, деревянная, бледная и застегнутая на все
пуговицы, и ее, кажется, сильно знобило, а я просто автоматически,
служебно, положил ладонь на ее белый лоб - я совершенно серьезно померял
ей температуру, которая у нее, да, была - как вдруг она вставила ногу в
крюконосой туфле между двух моих и серьезно сказала "хватит!". И тогда я,
уже можно сказать, окрыленный, хотя мне до сих пор не понятно, к чему
относить это "хватит", положил руки ей на плечи (она все еще сидела, надо
же) и, поскольку эгоизм у меня стал больше, чем сердце, а трахаться с
этими шторами уже вошло в привычку, каждый день кто-нибудь говорил
"спасибо", я честно попросил у нее поцелуй, не в губы, конечно, нет, а она
сказала, что подумает.
Думала она долго. Что-то около получаса. И думала бы дольше, но я
самочинно открыл дверь ее номера ключом (у меня ведь дубликаты всех
ключей, даже от двери собственной комнаты), а дальше было что было.
Она снова спросила есть ли снотворное, а я был тут как тут со своими
искусительными "о да, мадам, есть одно патентованное средство", и со
своими дежурными "не бойся, милая", а она со своими "нет" и со своими
"пожалуйста, осторожней" (сначала все было на "вы") и со своими
трогательными опасениями, что я ее собой разорву напополам, действительно,
опасность была, и со своими ошалевшими улыбочками, а когда я ей предложил
поцелуй со своей стороны, конечно, не в губы, нет, хотя потом было и это,
она сказала, что не желает моих контрибуций, и так на все специальные
предложения - только крутить носом и черт побери где таких недотеп
воспитывают, хотя теперь это все равно, что рукоблудие - вспоминать о
таких вещах, это все равно, что вытирать саваном пот, словом, чувствуешь
себя неловко и в горле стоят слезы.
4
Довольно скоро наш полководец F., дешевый фат, практик прицельной
стрельбы и усач, словом, типический диктатор и персонаж отрицательный,
выразил желание со мной поговорить за обедом. Обедали они в половине
третьего, что меня лично возмущало - здесь, у нас, в гостинице, по
правилам обедали в половине второго и никто никогда не посягал на это
святое время, ни разу со времен Марка Аврелия время обеда не передвигали -
особы ультраголубых кровей, меценаты и женщины в душных манто мялись у
дверей трапезной уже в двадцать минут второго, непринужденно ожидая, пока
два лакея распахнут двери.
А теперь нет. F. сказал, что старые порядки не ложатся под новый стиль,
что эти порядки надо ломать. Короче говоря, этот унтерменш F.
издал приказ, и теперь обедать накрывали на час позже. С горя я
распорядился, чтобы мне сервировали отдельно, в моей комнате в привычное
мне время. Поэтому не удивительно, что на беседу я пришел сытым,
рассеянным и чуть взведенным. Это для меня нормально после кофе.
F. как раз что-то жевал, низко склонившись над тарелкой. Я, кстати,
поинтересовался у кюхенмейстера, что F. готовят - он сказал, что как
обычно, т.е. наше стандартное разнообразие, но каждый день - обязательно
паровые котлеты из индюшки. Вот как раз эту индюшку он и ел. Сначала он
склонялся к самой котлете, осторожно брал ее зубами за край, потом
прижимал другой край вилкой и тянул на себя.
- У вас хорошая гостиница. Жена мне еще давно говорила, что это шик,
как сейчас говорят - люкс. Я никогда ничего такого не видел, не было
возможности, - сообщил мне F., спрятал в кулак отрыжку и предложил мне
сесть, как будто это я у него в гостях.
- Спасибо, - сказал я и, беззвучно отодвинув стул, сел напротив.
Жена ему, видите ли, говорила. Небось, прочитала в газете - вот и
говорила. Можно себе представить эту жену. На лице - косметическая маска,
толстые пальчики напитаны золотом самой поганой пробы, бигуди под
косынкой, - подумал тогда я.
- Только картинки мне не нравятся.
- Вот как? - опешил я.
- Замените.
Мне понадобилась одна семьдесят четвертая секунды, чтобы вспомнить, что
висит у него в номере. Вспомнил. "Последнее искушение Руми"
(подлинник) и "Плод граната" (копия семнадцатого века).
- И гранат тоже заменить?
- И его тоже. Похож на какашку, - хохотнул F.
Я бы тоже хохотнул, если бы было хоть немного похоже.
- Наша гостиница недалеко от штаба. Вам удобно добираться, ведь верно?
- Мне? Вообще-то ничего. Кстати, я вас как раз и позвал, чтобы этот
вопрос обсудить.
- Всегда к вашим услугам.
- Я тут своим в штабе рассказывал про все эти ваши дела, про оранжерею,
про кухню тоже рассказывал, про здешних кралечек... Они все так и охали.
- Мне очень лестно, - сказал я, чтобы дать ему возможность прожевать,
не впадая в конфузы. Я, конечно, насторожился.
- Да, так вот, - продолжил F., облизывая губы. - Они попросили, чтобы я
их тоже сюда устроил. Платим мы им мало, должны уже за три месяца, а
кампания сами понимаете - смертельная. Так вот я и думаю, а что если
правда штабных сюда устроить?
- Пожалуйста, - пожал плечами я. - А сколько их?
- Да что вы заладили: "сколько-сколько", - раздраженно перебил меня F.,
хотя я ничего такого не ладил.
- Извините.
- Вы главное скажите, сколько здесь номеров всего.
- Всего семнадцать.
- А сколько коек?
Эти "койки" меня покоробили, но я сосчитал довольно быстро.
- Около двадцати пяти.
- Мама родная! - вытаращился на меня F. - Так мало?! А чем же вся эта
громадина занята?
"Громадина" - это, конечно, гостиница. И она, конечно, велика.
- Ну как... сады... вы же мне говорили, что оранжерея вам нравится...
купальня... то есть, пока была вода, была купальня...
комнаты прислуги... потом прачечная, кухня, скотный двор, у нас ведь
только проверенное мясо готовят... мечеть...
F. подпер подбородок сплетенными пальцами и смотрел на меня с
псевдопедерастической тоской во взоре, пока я перечислял. Грязная тарелка
- кстати, он все валил в одну, и мясо, и десерт, и салаты, - так и стояла
перед ним. Официант не спускал с тарелки глаз - он не решался ее забрать
или поменять потому, что у нас такое правило:
ничего не забирать, пока грудь клиента не отодвинется от тарелки на
расстояние в 30 сантиметров. А грудь F. пока не сделала и двадцати.
F. о наших правилах не догадывался.
- Знаете, я что подумал? - сказал наконец F.
- Что?
- Что можно штабных поселить вместо вашей обслуги. То есть они с
удовольствием будут выполнять ту же работу, лишь бы здесь пожить.
Думаю, они быстро научатся. Просто если их распределить по номерам, они
чего доброго станут со мной запанибрата. А так, как говорится, и овцы, и
волки... А? Как вам моя идея?
- Это приказ? - спросил я, потому что это в конечном счете было главным.
- Ну... можно сказать, что да, - расцвел F.
Он достал несвежий носовой платок, промокнул рот и начал тщательно, по
одному, вытирать пальцы, как если бы шла речь о маникюре. А потом вдруг ни
с того ни с сего спросил сколько мне лет. Я сказал, что тридцать.
5
и... я боюсь, ты подумаешь, что я идиот, поскольку только идиоты и
начинающие поэты могут путать значениями люблю и трахаю, может ты решишь
даже, что я намеренно ввожу тебя в заблуждение, чтобы ты позволила мне это
или это, но я не лгу, я да, я жду и люблю, и за экстатическую подачку -
всего лишь снова обцеловать твою ногу со сморщенной от воды шкуркой на
пяточке - всего лишь за эту малость, я отдаю... я отдаю... да что угодно я
отдаю, и эту гостиницу - тоже.
Вот типическая стенограмма моих стенаний, а Ширли все не ехала.
Наверное, если бы я знал ее дольше, я бы волновался, что с ней что-то
случилось. Если бы раньше, в перемирие, я имел возможность видеть ее на
рынке или в парке, я бы мог представить себе, как теперь там, на рынке,
лихая конная бригада проносится метелицей, переворачивая клетки с птицей,
лотки с лежалыми фруктами и столики с серебряной бижутерией, я мог бы
вздрагивать среди ночи, представляя себе, как какой-нибудь конник,
которому Ширли приглянулась, приложившись к фляге для куражу, подхватывает
ее в седло и увозит прочь, она энергично отбивается, зовет, но никто,
конечно, и не думает геройствовать, все боятся получить по шее. Но в
том-то и дело, что я не видел ее на рынке, да и едва ли она туда ходит,
зато я видел ее, разомлевшую, лукавую и распутную до целомудрия, у себя на
животе с лицом, перепачканным спермой, и это, наверное, судьба -
вздрагивать от этого и только от этого. Я разлепил клейкие веки и зажег
свечу - от этого и только от этого. Гостиница много мне дала и, как
водится, кое-что отняла - я разучился обходиться без женщин больше чем
неделю. Просто-таки как без еды. Обмороки, к которым я имел склонность с
раннего детства, участились и даже как-то что ли углубились.
Раньше, то есть сразу после того, как Ширли уехала, женский вопрос был
по сложности сродни детскому мату - я поднимаюсь в номер, задергиваю
шторы, мне говорят "спасибо" или там "благодарю", я подхожу к ней, тень в
густо-синем контражуре, и просто веду вниз жестяную петельку
разъезжающегося зиппера. Теперь, после того, как штаб полководца F.
перебрался сюда, традиция стагнировала. Некому сказать мне "спасибо",
потому что в тот же день все наши клиентки были депортированы из гостиницы
на нейтральную полосу. Женщины из штаба привыкли все делать сами, а уж
задернуть штору им вообще раз плюнуть. Если раньше наши клиентки были
просто материальными фантомами, суррогатами Ширли, и меня это устраивало,
по крайней мере, не угнетало, то теперь моя кожа зудит от нерассекреченной
энергии кундалини. Штабные бляди не годятся в суррогаты - не то
воспитание, не та походка, из-под купальных трусиков торчит недобритая
шерсть и запах, как от куклыбарби. Они заигрывают со мной, подмигивают и
якобы случайно роняют на паркет у моих ног кошельки-приманки. Им кажется,
они, видите ли, слышали, что в таких гостиницах, как эта, самое то для
эротики, они не знают, что наши настоящие, честные клиентки не заигрывают
- а отдаются, не кокетничают - а раздвигают ноги, и что это не танцульки и
не кабак, что здесь, в моей гостинице, настоящий разврат освобождает место
для настоящей любви, а не так, как они привыкли, когда эрзац-любовь только
предлог для неумелого разврата.
Тем временем, вокруг происходили несуразные вещи. Штабные испортили
железного дракона для колки орехов, что означало минус половина фирменных
блюд. Двое молодых офицериков поспорили с третьим, что челюсти дракона с
легкостью раздавят столько кокосов, сколько поместится в зеве. Они
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг