Обычно-то в снежную пору все войско торчало по домам. Эта зима был второй
на памяти Зверды, когда баронским дружинам пришлось без роздыху шастать по
Фальму туда-сюда, словно был разгар лета. Проклятый Вэль-Вира!
- Фоманх, скажи: что ты должен был делать, отправляясь вместе с Лидом
встречать своих хозяев?
- Ежеутрене и ежевечерне свершать то, что было вами велено, госпожа.
- Лучше и не скажешь, - Зверда устало усмехнулась. - Ты в точности
придерживался моих повелений?
- Да, госпожа.
Велено же Фоманху было выполнять простую, но достаточно эффективную
процедуру по отводу от отряда запредельных взоров. А равно и по
растворению вероятных мороков.
Для этой процедуры нужны были лишь несколько предметов, составлявшие
Пятерик Верной Дороги. Этому Пятерику Зверда перед отъездом сообщила
определенные свойства. Требовались еще несколько слов-знаков, которые
склоняли предметы к соответствующему поведению. В итоге, собственно
магических талантов все это требовало от Фоманха немногим больше, чем
разделывание оленьей туши.
- Фоманх, ты знаешь, что я всегда и везде, даже на смертном одре, даже в
образе своего посмертного изваяния почую твою ложь.
- Да, госпожа. Но я в самом деле ни разу не отошел от ваших указаний.
Зверда лукавила. Белый снег на черных ветвях казался ей сейчас темно-серым
песком на бурых водорослях. Зрачки баронессы постепенно утрачивали
типическую остроту человеческого восприятия. Вслед за ними и другие
признаки гэвенг-формы человек готовились выродиться безвозвратно. Поэтому
баронесса сейчас не могла различить лжи и правды привычными гэвенгу
способами, то есть - безошибочно.
- Верни мне все, что я оставляла тебе.
Фоманх вынул из притороченной к седлу сумы меховой мешочек, в котором
перестукивались амулеты.
Зверда высыпала их на ладонь. Пять фигурок, вырезанных из тюленьего бивня.
Два потешных зайца, стоят на задних лапах, потрясают круглыми щитами, на
которых нарисованы недремлющие, нечеловеческие очи. Медведица с
выпученными, гипертрофированными глазами. И два горбатых человечка. Один -
слепец, шагает себе вперед, опираясь на посох. Второй - одноглазый, сидит,
скрестив ноги, и смотрит прямо над собой, вверх. Пятерик Верной Дороги,
весь в сборе.
Эти вещицы должны были проглядеть вероятный морок, буквально провертеть в
нем дырку. А запредельный взор должен был сгинуть без возврата во чреве
слепца с посохом.
С этого - с осмотра амулетов - и надо было начинать. Чем сильнее
смазывалась для баронессы действительность, в которой обретала свою
реализацию гэвенг-форма человек, тем явственней проступали контуры
нескольких сопредельных ветвей бытия.
Чей-то небрегающий расстоянием перст прикоснулся к этим вещицам
приблизительно неделю назад. Под круглыми очами на заячьих щитах Зверда
чувствовала пульсацию двух враждебных острых зрачков, от пристального
внимания которых покалывало в затылке.
Зверда с изумлением почувствовала, что этот взгляд нельзя назвать злым или
смертоносным. Скорее, он сообщал об изумлении невидимого мага, о плотском
желании, о внезапно вспыхнувшей нечистоплотной влюбленности в ту, которая
сейчас изучает свой искаженный Пятерик Верной Дороги.
Да, другие фигурки тоже были искажены, каждая по-своему. В лучшие времена
Зверде достало бы искусства, чтобы выдавить невидимому мерзавцу глаза,
выломать всепроницающие персты, наконец, загнать обсидиановой остроты
когти под череп далекого мага-незнакомца. О, да еще сегодня утром, окажись
Пятерик Верной Дороги в руках у баронов Маш-Магарт, кудесник Вэль-Виры (а
мерзавец, несомненно, служил именно барону Гинсавер) прямо за завтраком
приправил бы своими мозгами мозги с горошком.
В том, что враг завтракал именно мозгами с горошком, Зверда почти не
сомневалась. На Севере почти все человеческие маги следуют одной и той же
диете.
Он был удивительно силен, этот мозгоед, если ему удалось в свое время
превозмочь защитные свойства амулетов. И, одновременно - уязвим,
поскольку, обратив Пятерик Верной Дороги против отряда Лида, он
раскрывался сам и позволял зеркально обратить себе во вред силу
собственного дальнодействия.
Зверде оставалось только печалиться или злиться - на выбор - по поводу
того, что еще по меньшей мере полные сутки она не сможет использовать эту
превосходную возможность уничтожить врага в его собственной трапезной. А к
тому моменту, когда силы к ней вернутся - далекий враг наверняка оставит
Пятерик, не настолько он глуп, этот неведомый мерзавец.
Лид и Фоманх хранили почтительное молчание и даже не позволили себе
обменяться друг с другом хотя бы взглядом. Оба готовились к самому
худшему.
Баронесса засыпала Пятерик Верной Дороги обратно в мешочек и протянула его
Фоманху.
- Вы свободны, сотник. Возвращайтесь к своим людям. А вы, Лид,
продолжайте. Как вам в конце концов удалось выйти к Южному замку?
- Это самое удивительное, - смиренно вздохнул воевода, проводив
завистливым взглядом Фоманха. Этому, похоже, удалось отвертеться. Ясное
дело - сотник из местных, потомственный вояка баронов Маш-Магарт. А ему,
иноземцу, сейчас достанется за двоих. - Мы теряли направление еще два
раза. Приметная развилка, которую мне вроде бы удалось признать по карте,
оказалась лишней, вовсе не той, и мы свернули преждевременно. В другой раз
дорога, сузившись до тесной тропы, закончилась между глубокими оврагами с
буреломом. И вот когда я уже начал подумывать, удастся ли нам вообще
когда-либо покинуть этот столь явно заколдованный лес, мы услышали такие
раскаты грома, какие редки и по весне. Грохотало над юго-восточным
пределом чащобы, тем самым, который был недостижим для нас из-за
непролазного бурелома.
- Когда это случилось?
- Позавчера на закате, госпожа.
"Это была Большая Работа. Которая совершилась не "позавчера на закате", а
с моей точки зрения - сегодня вечером. Хотела бы я знать, куда сгинули для
нас эти два дня."
- Это мы с бароном стучались в небеса. Понимаете? - спросила Зверда с
наивозможнейшей проникновенностью. Она пошарила рукой под меховым
покрывалом, нащупала баклагу с земляным молоком и не отрывалась от нее в
продолжение всей Лидовой тирады:
- Понимаю. И стоило вам постучать в небеса, баронесса, как из земли вверх
ударил столб не то серой жидкости, не то мельчайшего песка. Мы видели его
на горизонте. Признаться, столь мрачная картина была уже несколько
избыточным впечатлением. От этого столба многих солдат поразил столбняк.
Простите за невольный каламбур, баронесса.
Земляное молоко ударило Зверде сразу и в ноги, и в голову, и во чрево.
Блаженство! Баронесса знала, что через пять минут будет спать глубочайшим
из снов. То есть делать то, что барон Шоша не погнушался предпринять сразу
же при встрече с отрядом Лида, предоставив супруге самой проявлять
подозрительность, проводить дознание и - в случае чего - карать виновных.
Зверда не ответила Лиду. Помолчав с полминуты, он приободрился и продолжил
излагать недооформленными риторическими периодами в духе "Ре-тарских войн"
Хаулатона:
- Всю ночь мы провели в палатках. Земля вокруг ходила ходуном. В чаще с
протяжным стоном гибли древесные исполины. Я произнес речь о том, что
солдатам не пристало бояться извержений подземного огня. Я сказал, что
ученые мужи моей страны уже давно объяснили подобные катаклизмы игрой
бездушных природных сил. Мое красноречие возымело определенное действие.
По крайней мере, дружина не разбежалась. А утром мы все будто прозрели.
Местность претерпела некоторые изменения. И хотя по-прежнему слева и
справа пролегали глубокие овраги, но за одним из них, между деревьями,
что-то темнело. Это был древний межевой камень с затертым именем
владельца. То есть, как вы догадались, граница заветных владений
Неназываемого замка. Совсем недалеко от камня сыскалась и дорога. Стоило
лишь разобрать несколько завалов, засыпать фашинами овраг и проложить
просеку до большака. Наличие межевого камня вполне совпадало с показаниями
карты, да и в дальнейшем дорога вела себя согласно "Фальмскому
Толковнику".
- На этом ваши злоключения окончились, - кивнула Зверда.
- Истинно так.
- По законам Варана вас, Лид, следовало бы обезглавить, даже не
предоставив возможности оправдаться. Формально, вы наш приказ не
выполнили. Вы опоздали.
Воевода Лид понимал, что баронесса совершенно права. Однако по ее
улыбающимся глазам - а глаза Зверды определенно улыбались - он понимал
также, что голова его осталась бы на месте даже в том случае, если б он не
смог предъявить вообще никаких доказательств своей невиновности. Потому
что чете баронов Маш-Магарт досталось, похоже, настолько крепко, что даже
запоздавшая помощь в лице Лида и его отряда была желанна, уместна и даже -
совершенно необходима.
- Да, баронесса.
- Но поскольку мы не в Варане и поскольку ваш отряд стал жертвой игры
превосходящих, гм, бездушных природных сил, я милую вас до дальнейших
распоряжений.
- Можете поцеловать, - ответила Зверда изумленному взору Лида, который
таращился на выпростанную из-под мехов ручку баронессы. Ручка оканчивалась
пальчиками, а пальчики - серповидными когтями в два вершка.
ГЛАВА 3. ОБЪЕКТ ВТОРОЙ СТЕПЕНИ ВАЖНОСТИ
"- Элиен?
- Я.
- Тот самый Элиен? Из Ласара?
- Ну.
- Вы арестованы."
Олак Резвый. Прозаическое переложение "Геды о Элиене"
1
Эгин бросил прощальный взгляд на утопающий в низких облаках Ит и вздохнул
с облегчением. Немыслимый город, город-призрак, город-художник был,
наверное, прекрасен. Вероятно, какую-то другую свою жизнь ему хотелось бы
прожить там, в Ите. Но Эгин не стал обманывать себя: покинув это
пристанище магов и авантюристов, он почувствовал себя почти счастливым.
Не без иронии Эгин отметил, что теперь похож на персонажа волшебной сказки
более, чем на самого себя. Пожалованный Есмаром (который теперь - ни много
ни мало - Царь Озера и Города!) каурый жеребец, облаченный в шикарную, но
с большим вкусом выделанную сбрую, степенно шествует по мощеной дороге.
Уже виднеется застава, обозначающая границу владений вольного города.
Несколько недель - и он в Пиннарине!
В сарноде у него звенит золото, выданное итским казначейством вместе с
благодарственным пергаментом. Назначение золота объясняется в пергаменте
веселящей сердце формулой: "На обеспечение беспечального возвращения".
В кожаной суме, висящей на груди на коротких ремешках, свернулся зародышем
чуда белый лотос на мясистом стебле - главное волшебство Ита. А в лотосе,
между его колдовских лепестков - сам гнорр Свода Равновесия, милостивые
гиазиры!
Правда, это пока не совсем материальный, маленький и прозрачный гнорр, но
все-таки это гнорр, говорящий самым настоящим голосом. Правда, он, Эгин,
слышит его не ушами, а как бы сразу мозгом.
Сума, притороченная за седлом Эгина, туго набита подарками, соперничающими
между собой в изысканности и диковинности.
"Нахватался, как Серко блох", - вполголоса хмыкнул он. Однако теперь с ним
не было никого, кто мог бы разделить его иронию героя-скромника.
Верный маленький попутчик Есмар, не по-мужски и уж тем более не по-царски
порыдав на плече уезжающего "гиазира Эгина", остался царствовать в Ите в
обществе своей неземной жены.
Да и галантный бандит Милас, бывший неплохим попутчиком и компаньоном, а
ныне ставший самым обыкновенным другом, тоже остался в "распечатанном"
городе. Милас, хоть и был бандитом, спьяну расчувствовался как простой
обыватель.
- Вот так всегда, Эгин! Только найдешь друга, как сразу его потеряешь.
Грустно. Может, и правы философы - ну ее к Шилолу, эту дружбу?
- Что это за философы такие? Уж не те ли самые, которые уверяют, будто
этот мир существует только в нашем воображении? - спросил тогда Эгин,
чтобы покрасоваться ошметками былой образованности.
- Не важно... А, впрочем, ведь говорил же мой дед в непомнюкакой поэме:
"Вот она, наша жизнь! Семь расставаний, восемь встреч!"
- А что, Эриагот Геттианикт и правда твой дед, Милас? - шепотом спросил
Эгин.
- Не сомневайся! Он мне такой же дед, как ты - сын своего отца, -
загадочно улыбаясь, ответил Милас.
Это могло означать и "да" и "нет".
В том, что он - "сын своего отца", Эгин не сомневался. Сомневался он лишь
в том, что у него когда-либо был отец, не в телесном, конечно, но скорее в
юридическом смысле. Он считал себя сиротой, ибо знал: за редчайшими
исключениями в Свод не берут детей, о родителях которых простой смертный
сможет узнать что-либо кроме того, что их уже нет на свете.
Однако, он не стал настаивать на ответе. Он уже усвоил: невольных
признаний из Миласа не вытащишь и пыточными клещами.
Да и сам Милас почувствовал неловкость. Ему не нравилось казаться
авантюристом. И он постарался замять вопрос о знаменитом деде, вынув как
будто бы из воздуха резной футляр из черепных костей местного
ската-водолета. Футляр был величиной с две ладони.
- Открывай, не бойся.
В футляре лежала ключ-улитка, улитка-дирижер. Рядом с ней покоилась
музыкальная игла.
- Это на память. Сейчас она спит. Соберешь ей компанию, прицепишь к дереву
и насладишься музыкой! Рекомендую сосну, не слишком старую. Неплохо звучит
весенний кипарис. Хотя с непривычки может показаться немного приглушенным,
таким, знаешь ли, занудным, - прокомментировал Милас.
Почему-то Эгин был совершенно уверен, что никогда не станет использовать
эту ключ-улитку по назначению. Уж очень неприятно было вспоминать оба
предыдущих столкновения с музыкальной магией.
Сопливая царица каким-то чудом прознала о подарке Миласа и, кажется,
решила перещеголять его.
- Я подарю тебе, чужестранец, нечто такое, чего никогда не продают на
дрянных аукционах в Волшебном театре, - церемонно сообщила она.
Эгин не понял, была ли это колкость в адрес Миласа или просто вступление.
Он счел за лучшее промолчать.
- Это дорогой подарок. И мне жаль отдавать его тебе. Но, с другой стороны,
что это за подарок, которого не жаль отдавать? Тогда это не подарок, а
мусор.
Упоминание о том, что подарок "дорогой", несколько смутило Эгина. Он и так
получил более чем достаточно для скромного спасителя города. Он спас жизнь
гнорра Свода Равновесия!
- Но позволь, царица... Ты уже сполна наделила меня от своих щедрот... -
запротестовал Эгин, имея в виду Белый Цветок с заключенным в нем семенем
души Лагхи.
- Это был не подарок. Это была так... благодарность. Лотосом я с тобой
сквиталась за добро. А теперь - просто подарок, не плата. Он будет сам по
себе, - дала путаные объяснения царица. Как всегда - в тоне, не терпящем
возражений.
Эгин сдержанно потупился. Дари, мол, если так решила.
Итская дева протянула к Эгину свою узкую ладошку, на которой стоял
флакончик, похожий на огромный желудь с массивной шляпкой.
Присмотревшись, Эгин понял, что флакончик сделан из гигантской черной
жемчужины, внутри которой была, видимо, высверлена полость. Вторая
жемчужина служила флакончику пробкой. Судя по всему, пробка была пригнана
с точностью филиграннейшей и плотно, насмерть притерта. Почему-то Эгин не
сразу решился взять флакончик. Чем-то серьезным и печальным веяло от него.
- Что это? Неужто слезы магдорнского Тритона? - попробовал пошутить он.
- Нет, - без тени улыбки отвечала царица. - Это духи.
- И какой же запах у этих духов?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг