Обезглавленное тело медленно завалилось навзничь.
"Что я скажу, Кавессар, твоему отцу?" - горько подумал Элиен.
Он перевернул тело. Да, все правильно.
Лучший в северных землях доспех был разодран, как пергамент.
Края обугленных ребер. Изуродованные легкие. В чьих руках теперь твое
сердце, Кавессар?
***
Когда на могилу Кавессара был положен последний ломоть дерна,
Элиен поднялся с колен и, прошептав посмертное заклинание Гаиллириса,
поцеловал свой меч. Он не чувствовал страха. Мерзкие человеко-птицы
могли появиться в любую минуту, но Элиен не думал о них.
Элиен помедлил еще немного и уже собрался тронуться в путь, как
еловые лапы за его спиной расступились и слабый голос воззвал к нему.
Элиен спокойно обернулся - если бы его хотели убить, это можно было
бы сделать, не вдаваясь в беседы.
- Милостивый гиазир, я шла по твоим следам, чтобы проститься, -
сказала Гаэт.
Платье ее было порвано и окровавлено, на виске запеклась кровь.
Ногти на ее длинных тонких пальцах были сорваны, а правое плечо
рассечено кинжалом. Остатки одежды на ней были насквозь мокры и
сквозь тонкую ткань белело ее прекрасное тело.
"Главное, она жива!" - подумал Элиен, быстро подходя к девушке.
"Однако, она оказалась удачливее всех моих воинов - кажется, пока
только ей одной удалось переплыть Сагреалу".
- Гиазир Элиен, я не могу теперь говорить с вами долго. Я почти
мертва. Поэтому выслушайте меня, - на лице Гаэт отражалась
нечеловеческая боль, раздиравшая ее бренное тело.
Элиен не мог понять, какая из нанесенных ран может служить столь
внушительным поводом для разговоров о смерти. Все, что он видел - в
общем-то, царапины.
- Говори же, - сказал он, стараясь быть настолько сдержанным,
насколько позволяли ее грустные слова.
- Мне нужно уходить в мир мертвых. Но я не хочу расставаться с
тобой.
Элиен обнял лебединую шею девушки и погладил ее слегка волнистые
цвета воронова крыла волосы.
- Не говори глупостей, Гаэт. Тебе нечего спешить в мир мертвых.
Мы вместе вернемся в Харрену.
Губы Гаэт были бескровны и белы, словно бы покрыты мелом. Ее
дыхание было тяжелым и прерывистым. Чувствовалось, что каждое слово
дается ей с величайшим трудом.
- Не время, милостивый гиазир... Уже поздно думать об этом....
Гаэт сняла с руки браслет из черных камней и протянула его
Элиену, знаком призвав его к молчанию. Элиен повиновался.
- Вот эта вещь. Возьми ее. Если ты действительно хочешь, чтобы
Гаэт пришла, одень браслет на руку понравившейся тебе женщине. И Гаэт
придет к тебе. И Гаэт проведет с тобой ночь, такую же ночь как та,
что предваряла сегодняшний день. День, исполненный смерти.
Элиен взял браслет и принялся целовать девушку. Он целовал ее
перепачканные глиной руки, окровавленные плечи. Он шептал ей слова,
на которые, как полагал, вообще не был способен. Он превозносил ее,
он славил ее, он восхищался ею. Он закрыл глаза, прижавшись лицом к
ее груди. Но он не услышал стука сердца.
Элиен посмотрел в ее искаженное мукой лицо. Глаза Гаэт были
закрыты, уста безмолвны. Элиен отпрянул назад. Девушка, словно
лишенная опоры фарфоровая кукла, упала к его ногам.
Сын Тремгора смотрел на нее, овеваемую ледяным ветром смерти, и
не скоро понял, что же произошло.
В спине девушки торчал неприметный обломок стрелы, едва
выступающий из-под кожи. Рана не была свежей. Кровь уже успела
свернуться, образовав вокруг раны некое подобие крепостных валов.
Сам не понимая зачем, Элиен попробовал вытащить стрелу,
уцепившись за торчащий край древка. Пальцы соскальзывали и срывались.
Из-под ногтей выступила кровь.
На бескровное лицо той, что звалась Гаэт, упала слеза.
Погони все не было.
***
ПУТИ ЗВЕЗДНОРОЖДЕННЫХ
Большое Междуречье, Варнаг
Великая Мать Тайа-Ароан озарила его рождение, но тогда он не знал
этого. Детство он провел в темной лачуге, прилепившейся к варнагским
тесаным стенам, и помогал отцу-старьевщику разыскивать и починять
всякую рухлядь. Они подолгу скитались по лесам, которыми сплошь
покрыто Большое Междуречье, не брезговали ни одной находкой, а потом
возвращались в свою лачугу и разбирались с добычей. Заржавленные
шишаки, отысканные среди болот, редко возвращали себе былую
молодость. Битые горшки, даже и склеенные рыбьим клеем, протекали и
мерзко смердели. За украденную из древнего кургана золотую сережку
могли утопить по обвинению в колдовстве.
Впрочем, золотые серьги в курганах, похоже, давно перевелись,
ожерелье или диковинный кривой меч разыскать удавалось редко, а за
горшки платили смехотворные гроши. К тому же, какой-нибудь веселый
вельможа из царского дворца мог спьяну и расколотить уродливый горшок
на голове незадачливого торговца. А потом отец, злой и упитый
вонючей брагой, колотил на голове сына все, что попадалось под руку.
Семью его соседи не любили, но побаивались. Его деда, Октанга
Сарома, казнили как колдуна с нечистым глазом и это обвинение было
вполне основательным. За умеренную мзду от мужа-ревнивца Саром мог
поугасить любовный пыл неверной жены, за десять золотых от торговца
мехами напустить тьму моли в амбары конкурента, а за так, для своего
удовольствия, приворожить к себе и без того податливую девицу.
Разжилось его семейство тогда вполне неплохо, множество незаконных
детей Сарома разгуливало по Варнагу, а сам он сделал себе вполне
законного наследника, Октанга Парса. Когда Парсу исполнилось
одиннадцать лет, на Сарома наконец донес варанский вольный торговец,
у которого в одну ночь напрочь выдохлись сто пятьдесят запечатанных
бочек первосортного гортело. Саром с камнем на шее отправился кормить
пиявок, его имущество конфисковали в пользу казны, но дурная слава
осталась.
Парс вырос, его жена родила сына, которому дали зловещее имя
Урайн, дела шли паршиво, а потом пошли совсем плохо.
<............................................>
<............................................>
<............................................>
ПУТИ ЗВЕЗДНОРОЖДЕННЫХ
566 г., лето, Лон-Меар
Солнце только что рассеяло мглу над болотами, когда Урайн и его
отец подошли вплотную к Сумеречному Лесу. Сумеречный Лес начинался
там, где Орис и Киад близко подходят друг к другу и образуют Малое
Междуречье, на языке герверитов - Лон-Меар.
Место это у герверитов считалось проклятым и оно действительно
было проклятым. Немногие отваживались войти в колеблющийся туман
Лон-Меара и никому не случалось оттуда выйти. Только беспросветная
нужда и обволакивающая мозг багрово-золотистым туманом алчность
толкнули Парса в зыбкую пасть Лон-Меара. Еще в молодости он слышал от
одного болтливого северянина страшные и манящие россказни о Малом
Междуречье, которые тот, якобы, в свою очередь вычитал в каменных
недрах Башни Оно. Там, дескать, возвышался в незапамятные времена
Град Того, Кого Хуммер Лишил Значений, а потом, как обычно, все
небывалое могущество пало в прах и от него ничего не осталось.
Парс не верил ни в древние письмена в башне, ни в существование
самой Башни, ни уж тем более в Того, Кого И Так Далее, он вообще не
верил ни во что, кроме денег, и именно поэтому все-таки решился
сейчас, уже на склоне своих лет, идти в Лон-Меар. Что бы там ни был
за Град, а золотишко-то в земле точно разыщется.
Сумеречный Лес почти не отличался от обычного. Деревья. Трава.
Но кругом стояла полная тишина, какой никогда не бывает в летнем
лесу. Не считая этого, все было даже лучше, чем в предыдущие три дня,
потому что болота кончились и Парс с сыном ступили на твердую землю.
Они пошли вперед. Парс все время держался за рукоять длинного
грютского кинжала, которому когда-то давно возвратил прежний блеск
долгой и кропотливой возней с соком бузины, молоками налима и мелким
просеянным песком. Урайн волок на себе всю путевую поклажу, недобро
косился на отца, но почему-то совершенно не боялся. Тогда в нем
впервые зародилось чувство, что он находится там, где должен и делает
то, во имя чего рожден.
В первый день им не повстречалось ничего интересного. Они шли и
шли, а кругом был все тот же умиротворенный тишиной лес, под ногами
была все та же трава, солнце неспешно совершало свой путь над их
головами. С востока на запад.
Ночь прошла спокойно.
На второй день им тоже не открылось ничего интересного. Ничего,
если не считать скелета, очень старого скелета, одежда на котором
давно истлела и только заржавленный контур полуторного меча в
сгнивших ножнах выдавал в нем человека из просвещенного народа, а не
дикого лесного крикуна. С ним не было ничего, способного
удовлетворить алчность Парса и он, сплюнув на лысый ощеренный череп,
бросил: "Идем". В остальном все было точно так же. Они шли с севера
на юг, солнце - с востока на запад.
Ночь прошла спокойно, точно так же, как и следующие восемь ночей.
У Парса не было с собой карты, да и не существовало в мире карт
Сумеречного Леса, но он был опытным ходоком, много говорил с
варанцами, плававшими по Киаду мимо Лон-Меара, и знал, что они уже
давно должны были выйти к месту слияния Ориса с Киадом. Давно - то
есть три дневных перехода назад. Вода в их флягах закончилась и они
собирали росу с листьев. Запасы пищи подходили к концу, а поживиться
в этом безжизненном лесу было решительно нечем. Здесь не было ни
зверей, ни птиц, ни съедобных грибов, ни ягод - ничего.
На десятый день они набрели на очень старый скелет, одежда на
котором давно истлела и только заржавленный контур полуторного меча в
сгнивших ножнах выдавал в нем человека из просвещенного народа. На
его черепе отвратительным желтоватым пятном засох чужой плевок.
Стояла изумительная ясная погода, свойственная венцу лета, и
Парс, воздев глаза к полуденному солнцу, хрипло прорычал:
- Когда-нибудь я доберусь до тебя, желтый обманщик, ведущий
кругами! И тогда я сожру тебя, как лепешку с сыром!
Урайн неодобрительно нахмурился. "Старик совсем выжил из ума", -
подумал он, косясь на рукоять грютского кинжала у пояса отца.
Пищи оставалось совсем немного. Доели последний ломоть вяленого
мяса, закусили пригоршней сушеных ягод боярышника и пошли опять - на
этот раз на север, надеясь покинуть Сумеречный Лес до того, как он
навсегда оставит незваных гостей в своем на первый взгляд безобидном
чреве.
Второй круг оказался значительно меньше первого. Заночевать им
пришлось неподалеку от все того же истлевшего кладоискателя,
пролежавшего в этом пустом лесу по меньшей мере пять столетий. Очень
хотелось пить, но воды не было ни капли, царила удивительная для леса
сушь и они удовлетворились тем, что пожевали горькие листья вязов.
Облегчения это не принесло и они легли спать. Парс все еще не терял
надежды бежать из Лон-Меара, но его более дальновидный сын уже
понимал, что Лес жаждет жертвы.
Во втором часу пополуночи, когда Парс крепко спал, Урайн
неслышной лаской подкрался к отцу, извлек из его ножен грютский
кинжал и одним не лишенным изящества движением вспорол ему горло.
Урайн припал губами к свежей ране и пил кровь, пока не
почувствовал, что голод и жажда отступили, сменившись сладким
дурманом и приятным теплом, разлившимся по всем закоулкам его
уставшего тела. Потом он заснул глубоким и беспробудным сном.
***
566 г., Пятый день месяца Эдар
Урайн вышел из Лон-Меара круглым сиротой. Но теперь он знал, в
чем смысл его существования, он знал свою избранность и знал, что
Великая Мать Тайа-Ароан пометила его чело своей багровой печатью и
только благодаря этому он допущен к своему новому знанию и оставлен
жить. Жить волею Хуммера и во имя воплощения воли Хуммера.
Из Лон-Меара вышел отнюдь не шестнадцатилетний подросток, еще не
сбривший своей первой бороды. Сумеречную Черту переступил
тридцатилетний человек в темно-пурпурном плаще, его единственное ухо
украшала серьга с ярко-зеленым камнем, он был перепоясан мечом в
строгих ножнах из черненного серебра, а его глаза, утратившие
постоянство цвета, переливались всеми оттенками серого, зеленого и
голубого. Второе ухо он оставил в залог Хуммеру и оно продолжало
слышать, слышать древний язык, слова которого смертельно опасны для
любого из живущих. Только Звезднорожденные способны слышать его,
понимать его и после этого оставаться в живых. Но чтобы говорить на
нем, Звезднорожденный должен постичь многое.
На раздавшихся вширь плечах Урайна болтались две переметные сумы.
Урайн шел через подмерзшее болото, на его непокрытую голову падали
первые колючие снежинки, но он не чувствовал холода, ибо отныне в его
жилах бушевало ледяное пламя.
А другое, яркое и горячее пламя, в это время возносилось к
небесам над капищем Гаиллириса в Ласаре. Второй Звезднорожденный
поклонился Старшему Жрецу и, приняв из его рук кубок, полный до краев
Медом Поэзии, испил веселящий напиток до последней капли.
<............................................>
<............................................>
<............................................>
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЛОН-МЕАР
<............................................>
<............................................>
<............................................>
ГЛАВА 20. ДЕНЬ ИЗМЕНИВШЕГОСЯ СОЛНЦА
562 г., Первый день месяца Вафар
Элиен пробудился очень рано от ощущения неотвратимости грозных
событий, которые вот-вот обрушатся на них сокрушительным потоком.
Выйдя на остатки балкона, под которым громоздились обломки
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг