распознавший в своем ученике способность к аналитическому мышлению,
глубокий интерес к географии и истории. С помощью Анучина Щербатов еще до
отъезда в экспедицию опубликовал несколько статей о географических
взглядах ученых классической древности.
Морис Вийон был старше Щербатова. По сведениям, сообщенным мне его
внуком, он родился за год до Парижской коммуны, а отец его даже участвовал
в боях с версальцами. Вот эти семейные воспоминания и традиции,
по-видимому, наложили свой отпечаток на молодые годы Мориса Вийона: он
занялся политикой, но скоро понял, что ничего дельного не добьется, и
предпочел жизнь полярного исследователя - уехал в свою первую экспедицию в
Гренландию... Что влекло Мориса Вийона в полярные страны-сказать трудно,
но мне кажется, что в какой-то степени его путешествия были бегством от
того общества, в котором разочаровался Вийон, и внук его согласился со
мною.
А теперь обратите внимание на такое обстоятельство: Щербатов-горожанин,
гуманитарий, знаток античной литературы! - был в экспедиции .. каюром.
Очевидно, он учился управлять собачьими упряжками не в Александровском
саду перед Московским кремлем.
Столь же очевидно, что Морис Вийон покупал ездовых собак не на
Елисейских полях в Париже.
И - простейший вывод: в жизни Щербатова произошло нечто такое, что
забросило его на север, где он и овладел искусством каюра и где позднее
встретился с Морисом Вийоном.
Я написал в Париж-попросил Анри Вийона сообщить, где покупал собак его
дед, и он ответил, что на Белом море - либо в Мезени, либо в Онеге.
Не теряя времени, я познакомился с отчетами различных экспедиций на
Белое море и убедился, что имя Щербатова в них не упоминается.
И тогда я вспомнил, что в дневнике Щербатова мне встретилась ссылка на
"Капитал" Карла Маркса. И я подумал, что студент Московского университета,
наверное, не по своей воле оказался на берегу Белого моря, что знакомство
с марксистской литературой однажды побудило его перейти к активным
действиям, и кончилось это для студента ссылкой в небольшой северный
городок - Онегу.
И теперь я знаю, что именно здесь, в Онеге, Щербатов встретился с
Морисом Вийоном.
Их встрече не предшествовали никакие выдающиеся события - просто Морису
Вийону нужен был переводчик, и Щербатову разрешили помочь экспедиции
приобрести собак. Он оставил-думая, что ненадолго-небольшую метеостанцию,
им же созданную в Онеге, и перешел, как говорится, в распоряжение Мориса
Вийона.
...Я размышлял об их встрече, об их взаимоотношениях, сидя на берегу
Онеги.
Не знаю, как другим, но мне в моих раздумьях помогает вид тех мест, где
некогда побывали мои герои, да и раздумья при этом обретают подчас
необходимую писателю теплоту, лиричность, если хотите.
Онега при впадении в Белое море - река широкая, светлая. Длинные черные
нити бонов расчерчивают ее на прямоугольники, в которые заключен
сплавленный молем лес. Было начало отлива, вода устремлялась в море, и
бревна напирали на нижние боны, стараясь вырваться на свободу. Боны,
изгибаясь, сдерживали напор, и я, наблюдая за рекой, пытался мысленно
представить себе разговор, который неизбежно должен был произойти между
Щербатовым и Морисом Вийоном,- разговор о прошлом Антарктиды.
Щербатов закончил свою статью в ссылке, в Онеге и, конечно же, не мог
не поделиться своими выводами с человеком, который отправлялся в
Антарктиду.
Наверное, услышав о странной на первый взгляд гипотезе, Морис Вийон
попросил у Щербатова разъяснений.
"Прямых доказательств, как вы сами понимаете, у меня нет, - надо
полагать, ответил ему Щербатов. - Но косвенные, основанные на изучении
античной литературы, я могу привести. Вернее, я могу объяснить, почему
задумался о прошлом Антарктиды и какая цепь умозаключений привела меня к
столь поразившему вас выводу...
Известно, например,- продолжал Щербатов,- что еще за две с половиной
тысячи лет до нашей эры к фригийскому царю Мидасу явился некий
путешественник и рассказал ему о далекой Южной Земле, населенной
великанами, богатой золотом..."
"Я знаю эту легенду",-перебил, наверное, Вийон. "Она достаточно широко
известна, - должен был согласиться с ним Щербатов.-Но я напомнил ее лишь
для того, чтобы подчеркнуть древность первых сведений о загадочном
материке... А вот забавный исторический парадокс. Вы уж извините, но мне
вновь придется напомнить общеизвестное. Как вы знаете, в двух сочинениях
Платона, "Тимэе" и "Критии", упоминается Атлантида. И этого упоминания в
трудах лишь одного ученого древности, написанных, кстати, в форме
утопического романа, оказалось достаточно, чтобы в наше время сотни людей
размышляли об Атлантиде, искали её следы... А в том, что существует Южный
материк, были убеждены все античные географы, - я подчеркиваю - убеждены и
все,-но никому из современных ученых не приходит в голову проверить, на
чем основывалось их убеждение!"
Уж не знаю, как реагировал Морис Вийон на высказанные примерно в такой
форме соображения Щербатова, но, мне кажется, они должны были его
озадачить.
А Щербатов продолжал развивать свою гипотезу.
"Напомню вам еще одну историческую несообразность. Если не считать
Европу, Азию и Африку, издавна известных средиземноморским народам, то все
остальные материки были открыты случайно. Северную и Южную Америку
открыли, когда искали морской путь из Европы в Индию, случайно наткнулись
на Австралию... А о Южном материке тысячелетия думали ученые, сотни лет
мореплаватели сознательно, целеустремленно искали его и, что уж совсем
удивительно,-нашли!.. Не согласитесь ли вы со мною, мсье Вийон, что
слишком легкомысленно все сводить к легендам и недоразумениям?.. Я лично
убежден, что за мифологическими напластованиями скрываются подлинные
знания древних о Южном материке..."
Как видите, в рассуждениях Щербатова, - а я инсценирую его разговор,
основываясь на некоторых документах, - зазвучал мотив, уже знакомый мне и
Березкину по прежним расследованиям: нельзя пренебрегать памятью народной,
нельзя бездумно отмахиваться от мифов и легенд...
"Но от кого же узнали древние о Южном материке?.." - вправе был
спросить Вийон.
"От самих антарктов, жителей Южного материка..."
"Я не допускаю мысли, что вы не слышали о походах Шеклтона, Амундсена,
Скотта. Сплошной лед..."
"А тогда не было сплошного льда. Я исхожу из предположения, что
ледниковый покров возник примерно десять тысяч лет назад, когда
заканчивался ледниковый период в Северном полушарии. Влага с Северного
полюса перенеслась к Южному..."
"А где доказательства?"
"А у вас есть доказательства, что ледяному покрову, допустим, миллион
лет?..
Нет у вас таких доказательств, и, стало быть, любое предположение
одинаково гипотетично!"
...Начало отлива-самое оживленное время на реке. Тарахтят небольшие
доры-так почему-то на Белом море называют моторные лодки, - деловито
трудятся маленькие катера, разводя боны - с отливом бревна сами двинутся
вниз по реке к лесобирже, к лесопильному заводу, где земля смешана со
щепой, где в болоте вместо торфа-щепа, где повсюду висят предупреждения,
запрещающие курить, - поплывут не к тихой, пропахшей свежим сеном Онеге, а
к другой, дымной и шумной, изъезженной автобусами и лесовозами, к городу
Онеге, где кончается зеленая жизнь леса...
В тысяча девятьсот четырнадцатом году, в канун первой мировой войны,
для Щербатова началось главное в его жизни: Морис Вийон полушутя предложил
ему лично познакомиться с антарктами... Надо ли говорить, что предложение
было с радостью принято? Осуществить его было не просто, но бдительность
властей удалось усыпить, и Онега вынесла шхуну "Ле суар" в Белое море,
откуда она начала свой путь.
Глава третья,
в которой коротко рассказывается о походе Мориса Вийоиа и Александра
Щербатова во внутренние районы Антарктиды, а также описываются
обнаруженные ими загадочные скульптуры
В тот вечер, когда мы с Анри Вийоном медленно брели по набережной Сены
к его дому и я любовался ажурным силуэтом Эйфелевой башни за мостом Альма,
Вийон вдруг остановился и, чуть усмехнувшись, сказал; - Морис Вийон и
Александр Щербатов, конечно, не раз прогуливались по набережной, как
сейчас мы с вами. Семья наша уже лет сто живет неподалеку от Сены... И
где-нибудь здесь они прощались с Парижем, чтобы не встретиться с ним
больше никогда...
Я кивнул в знак согласия, но про себя подумал, что Александру Щербатову
пришлось еще прощаться с Россией. И теперь я знал, с каким уголком ее...
Может быть, потому, что я сам люблю русский Север, я думал о прощанье с
грустью, которую вряд ли испытывал Щербатов, бежавший из ссылки к новой
жизни.
Но Онега и тогда была хороша, как хороша она поныне. Те же высокие, с
подклетями для скота, стояли дома на улицах городка, такие же деревянные
тротуары были настелены над глубокими дренажными канавами, и на таких же
коромыслах, похожих на половинку хомута, и тогда носили воду в ведрах... И
такие же разнотравные луга цвели за околицей, и та же тайга с голубикой,
морошкой, княженикой тянулась по берегу реки, и так же звенели в ней
комары, и такие же белоголовые ребята пасли в тайге коз, скармливая им
нарубленные сосновые ветки...
И потому, что Онега запала мне глубоко в душу, и еще потому, что дни
стояли необычно теплые и ясные, по всем этим причинам по-особому думалось
о Щербатове, некогда бежавшем из Онеги, о его последних месяцах и днях,
проведенных во льдах и снегах Антарктиды.
Короткого антарктического лета едва хватило Морису Вийону, чтобы
пробиться к побережью Южного материка и выстроить жилые дома и служебные
помещения. Но осень в том году неожиданно выдалась поздняя, теплая, и
шхуна "Ле суар", выполняя распоряжение начальника экспедиции, прошла вдоль
побережья на запад, и в условленном месте ее экипаж успел выстроить
промежуточную базу.
А затем наступила долгая зима. Впрочем, едва ли стоит описывать
подробности зимовки: раз уж мне не посчастливилось побывать в Антарктиде,
то точнее, чем очевидцам, мне все равно этого не сделать.
Подумаем лучше вот о чем: размышлял ли Щербатов в течение долгой
антарктической зимы о своей гипотезе?
Если верить дневнику-почти нет, и мне кажется, что так оно и было. Одно
дело фантазировать об антарктической цивилизации за тридевять земель от
Южного материка - даже в северной Онеге! - и совсем другое, когда ты сам
живешь на леднике, бродишь по снежным тоннелям и с почтением смотришь на
термометр, показывающий пятьдесят градусов при штормовом ветре.
Я не хочу, чтобы эти строки были поняты так, будто Щербатов отказался
от своей гипотезы. Нет, он от нее не отказывался. Просто за время зимовки
он понял, что у него нет даже слабой надежды как-то подтвердить ее. И
поэтому в Антарктиде чаще, чем об антарктах, он вспоминал о
товарищах-студентах, о профессоре Анучине, с которым однажды поделился
своей догадкой, о Московском университете, в который мечтал вернуться...
Когда Морис Вийон, метеоролог Гюре и каюр Щербатов собрались в санный
поход в глубь материка, они, конечно же, не планировали поиски следов
древней цивилизации,- они стремились лишь уточнить карту своего района.
Такая же цель стояла и перед второй партией, которую возглавлял геолог
Ришар.
После того как будут опубликованы дневники Мориса Вийона и Щербатова,
читателям станут известны подробности их похода с описаниями снежных бурь,
холода, рискованного перехода через зону трещин, во время которого погиб
метеоролог Гюре... Я же сразу перейду к рассказу о последней,
заключительной части перехода, когда Морис Вийон и
Щербатов-изголодавшиеся, обмороженные, потерявшие всех собак, - продолжая
упорно идти по намеченному маршруту к промежуточной базе, вдруг увидели
впереди небольшое кучевое облако, неподвижно застывшее в синем воздухе.
Они знали, что кучевое облако не могло образоваться над ледяным куполом,
что лишь нагретая солнцем земля могла породить его, - и они пошли к этому
облачку, пошли к своей смерти и к своему бессмертию... Они шли долго, и
облако все манило их, а потом на горизонте возникло черное пятно -
обнаженные скалы, и измученные путники заторопились, почти побежали к
ним...
В те годы никто не подозревал, что во внутренних районах Антарктиды
встречаются свободные ото льда оазисы. Не удивительно поэтому, что
исследователи были поражены видом бурой, "теплой", как записал в дневнике
Щербатов, земли, или, точнее, скал и красноватого, причудливой формы
незамерзшего озера.
Но скалы не только имели "теплый" цвет-солнце по-настоящему нагрело их,
и Вийон со Щербатовым, бросившись на выветренные, покрытые коричневатой
коркой камни, долго лежали, всем телом впитывая тепло, блаженствуя,
отдыхая... В последние дни мысль о возможной гибели не раз приходила им в
голову, но теперь, когда пальцы их перебирали угловатые обломки щебня,
скопившегося в пазах между камнями, когда с криком кружил над ними снежный
буревестник,-теперь они чувствовали себя спасенными!
Приподнявшись, чтобы еще раз оглядеться, Александр Щербатов увидел
метрах в ста от себя огромного каменного барана. Щербатов легонько толкнул
Вийона и по изумленному выражению лица своего спутника понял, что ему не
померещилось. Да, перед ними стояло изваяние могучего, крутолобого с
кольцеобразными рогами барана, а дальше, за ним, виднелось изваяние
безрогого быка с высокой холкой.
- По-моему, мы оба в здравом уме,- тихо, словно боясь спугнуть
животных, сказал Щербатов Вийону.
- Как будто бы, - ответил тот.
Сам не зная, для чего он это делает, Щербатов взглянул на часы: они
показывали двадцать три часа тридцать пять минут.
Прошло еще несколько минут, и что-то неуловимо изменилось в странном
мире оазиса: бык и баран вдруг утратили четкие контуры, они как бы
растворялись, превращаясь в бесформенную каменную массу, в обычные, ничем
не примечательные скалы... Но в те же минуты другие, столь же обыкновенные
и ничем не примечательные скалы, словно под резцом невидимого скульптора,
стали обретать еще неясные контуры. Чудилось, что пластичный камень
делается упруже, собранней, сбрасывает с себя лишние куски породы,
мешающие проявиться скрытой сути вещества.., Таинственное движение
огромной глыбы ни Вийон, ни Щербатов не могли объяснить, но оно
совершалось и закончилось появлением слоноподобного животного, прочно
стоящего на земле Антарктиды на коротких тумбах-ногах... Яркий солнечный
блик упал на выпуклое плечо гиганта, и тогда случилось нечто еще более
фантастичное: Морис Вийон и Щербатов увидели тонкую женскую фигуру,
прильнувшую к ноге слона и молитвенно протягивающую руки к нему,
владыке... Щербатов вскочил, порываясь броситься к фигурам, но Вийон
остановил его, и не напрасно: через несколько мгновений женская фигура
исчезла, причем исчезла моментально, будто ее убрали...
И вновь Щербатов непроизвольно взглянул на часы: они показывали ноль
часов тридцать минут.
- Галлюцинация, - сказал Щербатов; он дышал тяжело, как после долгого
бега.
- Нет, - возразил Вийон.
Они постарались взять себя в руки. Каменный слон уже медленно
растворялся в лучах низкого солнца; лишь на секунду возникла неподалеку от
него гибкая кошачья фигура какого-то хищника и исчезла.
Морис Вийон и Александр Щербатов продолжали всматриваться в очертания
скал, но загадочная жизнь их уже прекратилась.
- Причуды выветривания,- сказал Щербатов, которому, наверное, было
страшно произнести вслух мысли, пришедшие ему в голову.
- Нет, - снова возразил Вийон; он произнес это подчеркнуто твердо, -
Нет!
И тогда они посмотрели в глаза друг другу.
- Я думаю о вашей гипотезе, - сказал Вийон. Солнце висело совсем низко,
и холодный ветер, скатываясь с окрестных ледников, проносился над оазисом.
Зябко поводя плечами, Щербатов занялся палаткой и долго ничего не
отвечал.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг