"Назад, все назад!" Я вертела головой, пытаясь разобрать, откуда доносится
этот призыв. Всадники поворачивали коней.
- Извините, - проговорил за спиной прерывающийся голос, и тут же я
получила увесистый толчок в плечо.
- Извините, - поспешно повторил кудрявый парень в потемневшей от пота
безрукавке. В объятьях он тащил какую-то громоздкую штуковину на треноге.
Приглядевшись, я узнала в ней кинокамеру. Так вот что все это значило! Я
была разочарована. А впрочем, где же еще снимать кино, как не в
Ландейле...
Парень поставил камеру и со вздохом вытер пот со лба.
- Что за фильм снимают? - поинтересовалась я.
- Хороший фильм, - он погладил корпус камеры, как всадник любимого коня. -
Называется "Стрела на излете".
- Ка-ак?!
- Ну, это еще рабочее название...
- Приготовиться! - пронесся над улицей гулкий вопль. Парень опять сгреб
камеру и побежал вперед. Я - за ним, вниз по улице, где толпились
всадники, выравнивая ряды и ожидая сигнала.
- Начали! - взревел голос, и я наконец поняла, откуда он доносится. На
крыше дома напротив, за балюстрадой, где цвели в зелени пышные оранжевые
ниневии, восседал человек в такой же ярко-оранжевой рубашке. Только эта
рубашка да лысина, да еще рука с рупором видны были из-за цветов.
Трубач заиграл, и всадники двинулись вверх торжественным шагом. Из узкой
щели между домами выскочила остромордая желто-белая собачонка и побежала
рядом с ними, недоуменно потявкивая. Городские собаки давно уже привыкли
облаивать машины больше, чем лошадей.
- Уберите собаку! - завопил в рупор человек с крыши. - Уберите собаку, я
говорю! Ринкус!
Кудрявый парень оставил кинокамеру и бросился к собачонке. Она,
увернулась, проскочила между копытами, не переставая лаять.
- Стойте! - надрывался рупор. - Стойте! Все назад!
Всадники недовольно зашумели. Парень, пробираясь среди них, нес под мышкой
собачонку. Собачонка лаяла. Я смотрела на всю эту суматоху и думала с
удивлением, что из этой неразберихи, как ни странно, получаются хорошие
фильмы. И жаль, что зрители не увидят потом ни помрежа на крыше, ни
кудрявого оператора, ни переполоха из-за собачонки...
Всадники двинулись в третий раз. Когда они доехали до меня, из-под арки
соседнего дома выскочила девушка в синей юбке с бархатным корсажем и с
красиво распущенными волосами. Я ожидала гневного вопля с небес, но его не
было, стало быть, это явление соответствовало сценарию, девушка подбежала
к крайнему всаднику во втором ряду и с умоляющим видом вцепилась в стремя.
- Проси его, проси! - загромыхало с крыши. - Не так просишь!
- Не возьмет, - с тоской пробормотал кудрявый Ринкус. - Я бы тоже не взял.
- Еще раз! - рявкнул рупор.
Девушка с явным облегчением отскочила от коня и вдруг споткнулась,
наклонившись, стащила с ноги туфлю и, зажав ее в кулаке, на одной ноге
запрыгала к нам.
- Каблук сломался! - радостно крикнула она. Тотчас же к ней неведомо
откуда сбежалось с полдесятка человек. Пока кто-то приколачивал каблук,
девушка стояла с надменным видом, опираясь на услужливо подставленное
плечо. Я услышала ее снисходительный голос:
- Надоело... Меня звали в Кариан на съемки "Шарделя". Там хоть море...
- А на этом булыжнике каблуки горят, - проворчал добровольный сапожник.
Всадники спешивались, явно радуясь неожиданному отдыху.
- Шедевра не будет, - произнес совсем рядом знакомый голос. Я даже
дернулась от неожиданности - Ивар Кундри! Он с интересом разглядывал
съемочную площадку.
- Почему вы так думаете? - огрызнулась я, хотя сама ощущала нечто похожее.
- Такие щиты годятся разве что для парада. Чересчур велики для конных. А
эта красавица... - он пожал плечами.
- Чем вам красавица-то не угодила?
- Да ничем. В самый раз для р-романтического зрелища. Если б я снимал
серьезный исторический фильм... - Он оборвал себя, взглянул на часы: -
Между прочим, уже все давно встали. Стоит ли ради этого пропускать завтрак?
Мне оч-чень хотелось поблагодарить его за заботу, но вместо этого я
повернулась и с гордым видом пошла к гостинице. Сзади взревел рупор,
запела труба, и тут же загрохотал по булыжнику уроненный кем-то щит. Но
мне уже не хотелось оглядываться.
В гостинице у стойки толпилась наша группа. Представительная дама, которая
возмущалась вчера ландейлской неразберихой, выговаривала дежурной:
- Что за порядки? Будят в такую рань! Вечно в этом Ландейле...
Дежурная слабо отмахивалась и пыталась что-то вставить в оправдание. Дама
не унималась. Едва я вошла, ко мне бросилась экскурсовод:
- Где вы бродите? Сейчас едем на завтрак! Внимание, все ко мне! После
завтрака идем в Храм Светлой Матери! Знаменитые витражи... Пошли, пошли...
Мимоходом она покосилась на мои босые ноги.
Посвящение.
В Обрядовом зале Ландейлского магистрата было торжественно и людно.
Конечно, цеховые старшины ворчали, что прежние времена по пышности и
богатству не сравнить в нынешними, но Мэй все равно был ошеломлен. Он брел
по залу, ошалело вертя головой, чтобы, не дай Матерь, не пропустить чего:
ни разноцветных окон, ни шитых золотом драпировок, ни пестрых цеховых
штандартов. Степенно и солидно сходились почтенные старшины в мехах и
сукнах, сломя голову бегали слуги, зажигая свечи и светильники, потерянно
бродили такие же новички, как Мэй. От позолоты, красок, света рябило в
глазах, и Мэй очнулся, только когда дюжий стражник в лиловом плаще с
гербами Торкилсена и Ландейла ухватил его за плечо и бесцеремонно
подтолкнул туда, где под зелено-алым штандартом собирался его цех.
Пропела труба, обрывая беспорядочный гомон, стражники навели порядок среди
цехов и сами вытянулись, салютуя копьями. Распахнулась боковая дверь и
вошли члены магистрата во главе с бургомистром. С важным видом они
поднялись на помост и стали полукругом в его левом углу, бургомистр -
впереди. Тогда еще раз пропела труба, и глашатай прокричал:
- Дама Хель, баронесса из Торкилсена, хозяйка Ландейла!
Вместе со всеми Мэй обернулся к двери напротив. Все затаили дыхание. В зал
вошла хозяйка.
Мэй ожидал увидеть надменную и роскошно одетую даму, которая взмахом руки
повелевает людьми. Он даже не сразу понял, что тонкая светловолосая
девочка в развевающихся лиловых одеждах и есть хозяйка Ландейла - так не
похожа она была на его представление. И шла она безо всякой важности,
ступая легко и быстро, далеко обогнав свою свиту. Только тяжелый баронский
обруч черного серебра, охвативший ее лоб, говорил о том, кто она такая.
Мэю показалось, что она идет прямо к нему, и он невольно шагнул навстречу,
едва не сбив с ног стоявшего впереди. Тот зашипел, но Мэй не обратил на
это внимания.
Хозяйка тем временем подошла к помосту, бургомистр тяжело двинулся ей
навстречу и, предложив ей руку, подвел к креслу с высокой спинкой,
стоявшему посреди помоста. "Как медведь с фиалкой", - мелькнуло у Мэя.
Бургомистр стал около кресла, магистрат - по левую его руку, свита -
справа. Людей в свите было немного, рядом с разодетыми горожанами они
казались бедняками, но лица у них были воинственные, суровые, и длина
мечей невольно вызывала уважение. И не было среди них ни одной женщины.
Глашатай прокричал:
- Цех кузнецов представляет новых подмастерьев!
Церемония началась. Один за другим новички, спотыкаясь и неуверенно
оглядываясь, подходили к помосту, становились на колени. Хозяйка негромко
произносила что-то, бургомистр совал в руку каждому по монете, и
подмастерье отходил к своим. Мэй стоял как зачарованный. Когда настала его
очередь, он не сразу понял, почему его толкают в спину, а когда понял -
едва переставляя ноги, пошел вперед. Он подошел ближе, чем следовало, упал
на колени и опустил голову. Глашатай вторично выкрикнул его имя.
- Благословляю тебя на удачу, Мэй-музыкант, - услышал он тихий усталый
голос и только тогда поднял голову. Хозяйка смотрела на него глубокими,
неожиданно темными глазами. Бургомистр уже протягивал деньги, но Мэй не
замечал его. Он не отрывал взгляда от хозяйки. В глазах ее вначале
появилось удивление, потом интерес, и вдруг она улыбнулась. Улыбнулась
так, будто они были одни в этой зале, и помост не разделял их.
Бургомистр шипел сквозь зубы, требуя, чтобы наглец убирался, старшины и
мастера переглядывались - кто с недоумением, кто с возмущением, один из
подмастерьев хихикнул, но получил по затылку. На лицах воинов свиты
появились странные улыбки. Наконец опомнился мастер Гарен. Он подбежал к
Мэю, рывком поднял его и потащил за шиворот, бормоча проклятия пополам с
извинениями. Тут уж открыто захохотали все. Мэй чуть не заплакал от обиды.
Он уверен был, что и хозяйка смеется над ним, но если бы он мог
обернуться, он увидел бы, как она резко встает, гневно сведя брови, как
вполголоса бросает что-то бургомистру. Бургомистр помялся и пошептал
глашатаю. Тот крикнул:
- Подмастерье Мэй, вернись!
Гарен выпустил Мэя, и тот, багровый от смущения и стыда, вернулся к
помосту. Хозяйка зачерпнула из бургомистрова мешка монеты, высыпала их в
раскрытые ладони Мэя. И тихо сказала:
- Теперь иди.
Мэй отошел, как во сне. Кто-то, кажется, мастер Гарен, завистливо шепнул
ему на ухо: "Повезло же тебе, парень, щедро отвалили". Мэй, не глядя,
сунул ему все деньги и пошел дальше.
Чем закончилась церемония, он не помнил. Все уже расходились, весело
переговариваясь в предвкушении угощения. Ушла и хозяйка. Мэй стоял у окна
и смотрел вниз, на площадь, ярко освещенную кострами.
Кто-то взял его за плечо, Мэй резко обернулся и узнал рыжебородого воина
из свиты. У него застыло сердце.
- Хозяйка ждет тебя, - сказал воин добродушно и чуть насмешливо. - Пошли,
парень.
Ни о чем не спрашивая, Мэй двинулся за ним. Воин привел его в трапезную.
Под низкими сводами сидели за накрытым столом свитские, и с ними хозяйка.
Застолье только начиналось. Слуг не было, каждый брал себе что хотел,
только вино разливал темноволосый мальчишка, на вид не старше Мэя. Сквозь
узкие окна доносился шум празднества.
- Привел, - сказал рыжебородый, и все повернулись к Мэю.
- Вина музыканту, - приказал плечистый суровый воин с жесткими глазами,
что сидел рядом с хозяйкой. - Чтоб играл веселее.
Он передал соседу пустую чашу, тот пустил дальше, и так она очутилась
перед Мэем. Темноволосый мальчишка, усмехаясь, вылил в нее целый ковш
пряно пахнущего вина.
- Пей, - подтолкнул Мэя рыжебородый.
Мэй взглянул на хозяйку. Она сидела, опустив глаза. Мэй нерешительно
поднес чашу к губам, отхлебнул немного, и у него закружилась голова. Он
торопливо поставил чашу на стол.
- До конца пей, до конца! - закричали воины, развеселясь.
Мэй только головой помотал.
- Лих-хой музыкант! - засмеялся рыжебородый.
- Оставьте его, - вдруг сказала хозяйка, и Мэй увидел, что она улыбается -
просто и необидно. - Пусть играет.
Мальчишка-виночерпий умчался куда-то и вернулся со скрипкой, сунул ее Мэю:
- Пусть играет, а я ему помогу!
С этими словами он схватил чашу и осушил ее. Все рассмеялись, даже мрачный
воин, сидевший возле хозяйки. А Мэй вдруг почувствовал, что совсем не
обижается на них. Они принимали его как своего и шутили как со своим. И
он, вскинув скрипку, заиграл.
Играя, он косился на хозяйку, и оттого пальцы вначале не слушались, да и
скрипка была чужая. Но вскоре он освоился и сыграл им подряд все, что
выучил, бродя с музыкантами по дорогам. Потом воины сами запели свои,
воинственные песни, отбивая такт кулаками и чашами так, что стол
вздрагивал. Мэй в растерянности опустил скрипку - его музыка была уже не
нужна. Мальчишка, пошатываясь, разносил вино. Мэй беспомощно взглянул на
хозяйку. Она его будто и не видела. Лицо у нее побелело, невидящие глаза
казались бездонными.
Воин с жесткими глазами вдруг резко встал и так грохнул чашей по столу,
что она сплющилась. Песня оборвалась. Воин обвел всех тяжелым взглядом:
- В песнях мы все храбрые. А что сделали для возрождения рода? 3аперлиcь
тут?
- Ты ведь сам решал, Окассен! - крикнул кто-то.
- Да, решал! - сказал Окассен. - А теперь снова решать надо. Или до смерти
за стенами просидим?
Хозяйка сидела, выпрямившись, стискивая пальцами тяжелый родовой браслет.
Лицо ее было страшным.
- А с кем нам из-за стен выходить? - громко спросил рыжебородый. - Самые
лучшие в земле лежат.
- Значит, выйдем сами, - бросил Окассен. - Пока есть род, мы ему служим.
Жизнью и смертью. - Он вдруг повернулся к хозяйке: - Скажи слово, Хель.
Она вздрогнула, будто просыпаясь, встала. Все взгляды скрестились на ней.
Мэю вдруг почудилось, что она похожа на сверкающий клинок.
- Род есть, - сказала она тихо, и этот голос громом отдался в их ушах. - И
доблесть - не только в песнях. Ты прав, Окассен - нам нельзя оставаться в
Ландейле. Здесь нас видят любые глаза. Мы уйдем.
- Что же, город бросить? - недоверчиво спросил низенький смуглый воин со
шрамом через все лицо.
- Город бросить - все вернуть, Ивэйн, - ответила Хель. - Город нас сейчас
по рукам и ногам вяжет.
- О-сво-бо-дить? - тихо и разделено произнес Окассен, жестким взглядом
впиваясь в Хель. Воины замерли, как будто хмель на мгновение слетел с них.
- Последнее же...
- Есть потери тяжелее, - Хель помолчала, коснувшись браслета. И цели выше.
Помните, как в той песне - исчезнуть, чтобы вернуться. Мы исчезнем...
- И вернемся, - подхватил Окассен.
Все, кто сидел, встали, и виночерпий застыл. Окассен вырвал из ножен меч и
с грохотом бросил его на стол.
- Подчиняюсь тебе во всем, Хель из Торкилсена!
- И я подчиняюсь!
- И я... - один за другим воины клали ладони на рукояти мечей. Мэй,
забытый всеми, большими глазами смотрел на эту странную клятву.
- Значат, решили, - проговорила Хель, касаясь пальцами рукояти меча
Окассена...
Пир продолжался. Снова пели песни, теперь уже громко и бессвязно. Густой
чад стоял в трапезной. С площади неслись веселые вопли. Кто-то уже уронил
голову на стол. Мэй чувствовал, что у него слипаются глаза. Он положил
куда-то скрипку, прислонился к стене, и вдруг его кто-то взял за руку.
Это была Хель. Мэй даже не заметил, когда она ушла из-за стола. Она была
чуть ниже его, такая тоненькая, почему-то притихшая, совсем иная - сколько
у нее лиц?!
- Пойдем, - шепотом сказала она. - Они еще долго будут здесь... Зачем это
нам?
Мэй пошел за ней. За дверью было совсем темно. Хель шла впереди, потом
тихо проговорила:
- Ступеньки.
Лестница вела вверх. То ли Хель замедлила шаг, то ли Мэй поторопился, но
он наступил не ее шлейф. Хель, вскрикнув, качнулась, и Мэй едва успел
подхватить ее.
- Осторожнее, - жалобно сказала она, высвобождаясь. И пошла дальше.
Наконец они пришли в небольшую комнату с полукруглым застекленным окном,
из которого лился мерцающий свет. Посреди комнаты стояла невероятно
широкая кровать под балдахином. Такие кровати Мэй видел когда-то в замке
отца. Кроме кровати, в комнате были сундук и деревянное кресло.
Хель подошла к кровати, которая была ей выше пояса, громко вздохнула:
- Ну вот, постель не разобрали. Помоги, Мэй,
"Она запомнила мое имя", - удивленно подумал Мэй. Вдвоем они свалили на
пол подушки, стащили покрывало и откинули перину. Мэй хотел взбить ее, но
Хель воспротивилась:
- Ни к чему это! Отвернись.
Мэй послушно отвернулся. Хель долго возилась за его спиной, что-то зло
шептала, потом затрещала ткань, простучали по полу босые ноги, и Мэй
услышал:
- Все уже. Поворачивайся.
Хель уже взобралась на кровать и взбивала кулачком подушки, устраиваясь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг