спускался скрип. Штерер подошел к двери, открыл и выглянул наружу. Скрип
пополз снизу наверх, и смутный в сумерках контур человека протягивал ему
белый листок. Оставалось вернуться в комнату, зажечь свет и прочесть: в
левом углу стоял штамп воинского начальника, в трех строках текста,
предлагавшего "явку",- имя "Штерер".
Это был удар из-за угла. Застигнутые строками зрачки оглядели
четырехуглый листок: карта, выброшенная из рукава, ход шулера, крапленая
смерть, выигрывающая его машину. Впрочем...
Штерер толкнул дверь во внутреннюю комнату: поверх стеклянного штатива
в затисках микрометрических винтов сцепом прозрачных спиралей росла
занесенная над временем, как меч над щитом врага, легкая и мощная
конструэма.
Штерер, присев к столу, с карандашом в руках расчислил дни. Если
работать по 19 часов в сутки, через две - две с половиной недели машина
времени будет закончена; от проверки хода, запасных частей, системы
двойного торможения придется отказаться. Лучше разбиться о будущее,
выбросившись в безвестные века, чем сдать свой замысел, позволить раздавить
себя листком отрывного календаря, перечеркнуть идею лётом случайной пули,
вечность - датой сегодняшнего дня.
Это была своеобразная партия а темпо, которую человек и время вели в
течение бессонной и судорожной недели: время ходило событиями, человек -
ростом своей машины. Для человека было ясно: если опередит время - машина
времени проиграна; если опередит он - время проигрывает себя самое.
Уже к концу третьего дня состязания пришла вторая повестка.
Призываемый подумал: хорошо бы переменить место стройки.
Невозможно: конструкция слишком хрупкая и незавершенная, чтобы
выдержать перевозку. Скрыться на время самому? Но могут прийти, взломать
дверь, и машина будет обнаружена. Нет, стиснуть зубы и длить борьбу.
Измученному сознанию Штерера ясно предстоял тот миг, когда, наложив
последнюю скрепу, включив последнюю деталь в машину, он повернет рычаг, и -
вырвавшись из преследующих дней, слыша за спиной отдаляющийся грохот войны,
в обгон длинению длительностей, на бешено раскружившихся часовых стрелах,
вперед и вперед - в грядущее.
К утру седьмого дня Штерер обнаружил недохват в одном из реактивов.
Надо докупить. Собрав последние рубли, он набросил пальто и толкнул
наружную дверь: за порогом стояло двое вооруженных в сером солдатском
сукне. На записке, перегораживающей путь: подвергнуть приводу. Не далее чем
через двое суток Штерер был признан годным и включен в войну: ему
занумеровали плечи, пометили лоб кокардой и обрили голову. Несколько часов,
оставленных ему "для устройства личных дел", Штерер потратил на разборку
своей почти завершенной машины: в лихорадочной спешке иные наиболее тонкие
части были уничтожены, другие легли на дно глубокого ящика, и поверх
разъятой машины - острия гвоздей. Так некогда Роланд, застигнутый в ущельях
Ронсеваля, разбил о камни свой меч.
V
Рядовой Штерер, как и прочие рядовые, положенное число недель
маршировал под "ать-два", по команде "стой" прищелкивал каблук к каблуку, а
по команде "кругом", подворачивая левую пятку, вращал тело на 180°; с
винтовкой наперевес бросался на соломенное чучело, а в полдень стаскивал
зубами "порцию", нанизанную на деревянный стержень: можно бы добавить, что,
приходя к коробу раздатчика обычно последним, рядовой Штерер получал
общупанный всеми сорока ладонями взвода и всеми ладонями отвергнутый щуплый
костожилок, по вкусу немногим отличавшийся от протыкающего его деревянного
тычка.
Механически занумерованное сукно перечислялось из запасного батальона
в маршевые роты. И в одно из ясных осенних утр Штерер шел - плечи меж плеч
- под многорядьем штыковых стеблей, колышущихся, как всколосившееся поле
под ветром. Вслед движущейся к вокзалу колонне махали шляпами и платками, и
рядовой Штерер подумал, что белый платок, поднятый на штыке,- его последний
шанс.
В первые дни солдатчины Штерер был подавлен и как бы оглушен
случившимся. Но вскоре ему удалось вернуть спокойствие и волю к борьбе:
пусть время и обогнало его на полголовы, пусть машина сломана и заколочена
гвоздями, но идея его еще не брошена вместе с ним самим в братскую яму;
пусть иск человека к времени спрятан под серое сукно - пусть; отождав
мораторий, он предъявит его снова.
Позиция встретила Штерера путаницей кротовых ходов и синими выгибами
ракет. Впереди окопов, на линии полевых караулов, перещелкивались выстрелы.
Но если вслушаться, можно было различить стрекот кузнечиков и трение ветра
о травы. Штерер, действовавший осторожно, но решительно, не дал пулям
освистать свою идею, запрятанное под его черепными костями было достаточно
весомо, чтобы добавлять к нему шесть золотников свинца. И он воспользовался
первой же боевой операцией для того, чтобы, как выражался он сам
впоследствии, "сдать себя на хранение немцам".
Последующие 2 1/2 года жизни изобретателя обведены колючей проволокой
концентрационного лагеря. Плен тяготил его меньше, чем любого из соседей по
бараку. Даже звездчатые шипы вдоль параллелей проволоки, внутри которой
любил прогуливать себя и свою идею Штерер, раздражали его не более, чем
настоящие звезды там, на концентрах орбит, сомкнувшихся вкруг Земли. Вообще
к пространству и его содержаниям Штерер относился как неспециалист,
равнодушно и сбивчиво, путая просторное с тесным, никогда не мог запомнить,
высок или низок потолок в его жилье и неизменно ошибался в счете этажей.
Впрочем, в концентрационном лагере таковых не было, а были низкие и длинные
крыши корпусов, внутри которых в четыре ряда нары. В течение долгих месяцев
Штерер так и не научился различать друг от друга людей, занимавших нары
справа, слева и перед ним; это казалось ему столь же ненужным, как -умение
различать доски, из которых сколочены нары: при упражнении можно бы, но ни
к чему. Зато все его соседи надолго, вероятно, запомнили стянутые к
межбровью складки лба, наклоненного над какой-то неуходящей мыслью, пальцы,
впутанные в нестриженую медноволосую бороду, и глаза, щурящиеся сквозь
людей, как сквозь стекло.
Долгие досуги плена давали возможность не торопясь передумать все
прежние мысли; в голове моделировалась, демоделировалась и вновь возникала
воображаемая конструкция. Только теперь Штерер видел, как несовершенна была
та, отнятая войной, недостроенная машина: отправляться на ней через время
было так же опасно, как на речном пароходике через океан. Сработанное
наспех, из дешевых материалов, судно не выдержало бы ударов набегающих
секунд и грозного прибоя развороченной спиралями машины вечности. Все это
было слишком утло, без точного расчета на сопротивление материала
длительностей, без учета, наконец, трения времени о пространство. Последний
принцип был открыт Штерером только здесь, в долгих медитациях прогулок
вдоль проволочной стены. Может быть, именно война, расчертившая землю
фронтами, заставила его открыть факт как бы некоей вражды,
противонаправленности времени и пространства. "Я обследовал,- сообщил
впоследствии Штерер в классическом "Raum und Zeit"47, - его "und" и
.увидел, что время, поскольку оно дано в приложении к пространству,
неизменно запаздывает, не успевает, вследствие своего рода трения секунд о
дюймы, гармонически соответствовать, быть коррелятивным своему
пространству". Это влечет за собой, по терминологии Штерера, "отставание
событий от вещей, а следовательно, и общую неслаженность мироконструкции,
выражающуюся, кстати, в недогоняемости так называемых счастий, которые
возможны лишь про совпадении идеального времени с реальным. Войны и иные
катаклизмы объяснялись, согласно этой теории, усилением трения времени о
пространство...
Вся эта несколько странная терминология прикрывает какую-то так и
оставшуюся нераскрытой систему усовершенствований, направленных к овладению
центром равновесия аппарата, предназначенного для странствия по времени.
Новый, облегченный тип Штереровой машины обещал не короткий прыжок,
прорывающий сотню-другую дней, а длительный и ровный лёт. Пальцы
изобретателя, снова охваченные жаждой осуществлять, вчерчивали в воздух
зигзаги и углы, но колючая ограда концентрационного лагеря преграждала
дорогу к материи. Дни скапливались в недели, недели в месяцы; воздух,
глотая углы и зигзаги, оставался пустым. Временами, ища, как укоротить
бездействие, Штерер пытался отстраниться от трущейся о мозг идеограммы.
Так, он с разрешения комендатуры в два-три дня перестроил реостат
электростанцийки, освещавшей лагерь, что дало экономию в расходе тока на
30%; затем он занялся системой автоматической сигнализации, которая бы
абсолютно ликвидировала возможность побегов. Товарищи по плену замолкали
при его приближении, комендант подымал углы губ кверху и чиркал двумя
пальцами правой руки о козырек. Но человек, запрокинувшийся зрачками в
мысль, был вне каких бы то ни было житейских досяганий. Все, что не было
его мыслью, представлялось ему лишь извне распестренной однородностью
(Россия - Германия, чужие - свои), и всякая работа, не связанная с его
идеей, казалась ему раскладыванием пасьянсов, а спор о преимуществах одного
пасьянса перед другим лишенным смысла.
Штерер свободно говорил по-немецки. Несколько знакомств за чертой
лагеря (начальство, благоволившее к нему, разрешало, правда, не частые,
отлучки) обеспечивали ему возможность - по окончании войны - обосноваться в
соседствующем с лагерем городке и продолжать здесь, в более спокойной и
культурной .обстановке, свою работу. Штерер, не любивший лишних переездов и
вообще перемещений в пространстве, склонен был поступить именно так, но два
известия из-за черты фронта, одно вслед другому, заставили его изменить
решение.
Первое, пришедшее в марте 17-го года, сообщало о революции в России.
Второе - двумя месяцами позже - о смерти отца.
"Революцию", как и "войну", конструктор представлял в виде чего-то
грохочущего, бьющего ободами, снарядами и миллионами ног о землю, отчего
половицы ходят ходуном, приборы враскачку, работа спутана, нечетка, а то и
из пальцев вон. Сосуд, осаждающий кристалл, не переносит встрясок; оберегая
рост граней, ему должно подальше от толчков и взболтов: естественно, что
голова Штерера отодвигалась от революций, массовых потрясений, войн.
Но конверт, принесший ему весть о кончине отца, до чрезвычайности
осложнял вопрос. Душеприказчик сообщал Штереру о наследстве, дожидающемся
его в одном из банков Москвы. Для выполнения формальностей необходимо было
личное присутствие наследоприемника. Сумма, названная в письме,
перечеркивала все материальные трудности по осуществлению дела его жизни.
Овладев ею, можно начать и кончить стройку, не урезая сметы, из наилучших и
стойких материалов давно отцеженную сквозь все клетки мозга замкнутую
конструкцию, легко скользящий о секунды, стремительный, с запасным ходом
времярез.
Да, деньги его, они почти в кармане, только протянуть руку...
взволнованно шагавший по обычному прогулочному кругу ученый протянул - и
пальцы ткнулись в стальные колючки проволоки; тотчас же сверху шмелиным
зудом звонок, сквозь креп сумерек внезапные лезвия лучей и голубые пятна
бегущих на него солдат, - Штерер не сразу понял, что привел в движение им
же измышленную сигнализацию.
Инцидент, внешне закончившийся опросом в комендатуре, привел виновника
его к более быстрому и ясному осознанию ситуации. Сомкнутая, вкруг линия
проволоки, за ней - ломаная линия окопов, за ней - хаотический разбег,
перекрест и свив линий - революция. И все их, одну за другой, надо
прорвать, иначе ладонь, наткнувшаяся на первую же преграду, так и останется
пустой, а изобретение - неосуществленным.
После дня раздумья Штерер написал душеприказчику, прося принять все
нужные меры по закреплению за ним наследства, на случай, если плен надолго
продлит его отсутствие. Новое письмо душеприказчика извещало о передаче
дела одному из московских поверенных. Штерер снесся и с поверенным и вскоре
получил лист, заштампованный у левого угла: завещание судом утверждено,
давностные сроки приостановлены.
Казалось, сумятица линий, перегородивших путь, распутывалась в
параллели, чинные и понятные и в чем-то похожие на параллели строк на
заштампованном листе.
Однако слухи о событиях по ту сторону фронта заставили Штерера
отказаться от системы пассивного ожидания; неизвестно, куда повернут факты
ближайших недель, с неизвестным же можно бороться, лишь опережая его; если
раньше было разумно сдать себя на хранение так называемым врагам, то теперь
необходимо получить себя обратно, и гарантом, так думал, по крайней мере,
Штерер, могло послужить письмо о дожидающемся своего собственника
наследстве.
В ряде официальных и неофициальных записок, прошений, писем,
адресованных душеприказчику, коменданту лагеря, поверенному в Москве, амту,
ведающему разменом пленных в Берлине, Красному Кресту, врачебной комиссии,
пленный просил, требовал и опять просил разменять его, посодействовать
возврату, оказать давление, вообще убрать расстояние, отделявшее его,
Штерера, от принадлежащего ему по праву капитала. Половина его
домогательств застревала в военной цензуре, другая странствовала по
делопроизводствам. Прошло два и три месяца. Штерер продолжал гнать свое
перо - с прошения на прошение: теперь он напоминал, просил присоединить к
ранее изложенному, дополнительно сообщал и т. д. Вначале ничего, кроме
двух-трех отписок и сообщений о том, что "заявление ваше от... числа
получено". Затем - дело было уже к осени - Штерера позвали в одно из утр в
канцелярию лагеря. Незнакомый жидкоусый человек в топорщащемся мундире
полистал толстую папку, задал несколько незначащих вопросов и, шевельнув
улыбкой усы, сказал:
- Я не встречал еще юноши, mein Kerl48, который был бы так влюблен в
свою невесту, как вы в свое наследство.
На что военнопленный, глядя в землю, отвечал:
- Да, но если оно хочет мне изменить.
Усы задергались от смеха: витц49 не из плохих. Чиновник отчеркнул
что-то в папке. А через месяц "военнопленный рядовой Штерер Максимилиан"
был включен в партию, отправляемую в порядке размена в Россию.
Есть задача по элементарной арифметике, начинающаяся с "Сколько
оборотов сделает колесо, если расстояние...": казалось, поезд, раздумчиво
скрипя осями, раскачивая сотней лобастых буферов, медленно делил расстояние
на окружности их ободов; просчитавшись, он проверял сложение вычитанием,
медленно отползая вспять, буферными лбами в лбы; не было ни одного тупика и
ржавой запасной колеи, на которой бы он ни стоял, решая свою задачу.
Сначала крыши станций опадали круто, потом двугрань их угла стала
раздаваться, меняя острый угол на тупой; вместо прямых разбегов шоссе,
пересекающих путь, витиеватые извивы ныряющего под шлагбаум проселка:
Россия. Содержимое теплушки, в которой помещался Штерер, систематически
пересчитывалось или перекликалось; шестнадцать раз кряду Штерер отвечал
своему имени: "Я"; на семнадцатый не ответил. Еще накануне, во время
долгого стояния в длинном тупике, поднимавшем свои железные, закованные в
деревянную колодку конечности к небу, Штерер почувствовал гудящий в ушах
жар, продергивающийся иглой сквозь тело озноб и горький вкус во рту; после
- по сознанию темные пятна, и к вечеру следующего дня носилки перенесли под
раскаленным жаром тело из теплушки в санитарный барак. Диагноз был быстр и
прост: тиф.
VI
Болезнь хотела было дальше: из барака на кладбище. Но крепкое сердце
отчаянно отбивалось, не уступая тела яме. Тифозный яд поднялся в мозг:
после шести недель сыпняка еще несколько недель функционального
расстройства психики. Когда наконец сознание очистилось и Штерер, худой и
повосковелый, завязал свой вещевой мешок, чтобы продолжать путь, ему
показалось, будто он и не начинался: мимо платформы тянулись немецкие
составы и повсюду шевелилось сине-серое сукно. Германский рейхсвер
расставлял свои батальоны, отрезая спящие под снегом озими Украины от
Москвы.
Понадобились еще дни и дни, пока Штерер, сшагнув со ступеньки вагона,
увидел над собой длинную полуцилиндрическую навесь Брянского вокзала, будто
разросшийся барак. Вскинув на спину мешок, он двинулся вслед за мешками и
спинами в город. Улицы были тусклы и грязны, лишь кой-где - красные-заплаты
флагов. Над горбящимися вдоль тротуаров людьми - распрямленные в аршинный
рост буквы плакатов и лозунгов. Штерер, волоча за собой недавнюю болезнь,
шел, с трудом разгибая тугие колени и морщась от ударов воздуха о легкие.
Прежде всего - отыскать поверенного. Штерер поднял глаза к синим
цифрам: справа нечеты - слева четы. Переулок: справа четы - слева нечеты.
Здесь. Длинный дом. У подъезда рядом с обнаженной спиралью звонка -
выпуклый квадрат, заклеенный бумагой. Штерер поскоблил наклейку - и из-под
ногтя - сперва "прис", потом "пов", оставив фамилию под клеем, Штерер
дернул за ручку двери, ведущей к ее носителю. Но дверь не отпускала створы
- подъезд был закрыт. Надо было со двора. На стук сначала спросили через
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг