древнее пифагорейское представление о времени как о гигантской кристальной
сфере, охватывающей своим непрерывным вращением все вещи мира. Конечно,
элементарный образ прафилософа был похож на Штерерово представление о
многоосности времени не более чем зародышевый бластомер на завершенный
организм или десяток геометрических теорем, открытых дальним
предшественником, на ту сложную сеть тонких математических стимулов,
которые толкали мысль последователя. Гению, уладившему отношения между
гипотенузой и катетами, вряд ли бы удалось сразу разобраться в скрещении
формул Штерера, но и положение Стынского, пробующего не отстать от мысли
своего современника, надо признать чрезвычайно трудным. Желая подняться
вровень, он то и дело пользуется услугами библиотечной лесенки. Так, по
поводу гипотезы о многоосности времени он реминисцирует Лейбница: создатель
менадологии, отвечая на вопрос, как при непрерывности материи, заполняющей
все пространство, при занятости всех мест возможна перемена мест, то есть
движение, - утверждал: единственное движение, возможное внутри такого
сплошного мира - это вращение сфер вкруг своих осей. Если представить,
додумывает Стынский, что сплошность этого мира не из материи, а из движения
(время и есть чистое движение), то его нельзя мыслить иначе, как в виде
системы круговращений, стремящихся из себя в себя. Как в механизме часов
вращающие друг друга круги передают - в известной пространственной
последовательности - с зубцов на зубцы толчок пружины, так и в механизме
времени специфически присущая ему последовательность перебрасывает
"вращающийся миг" с оси на ось в длиннящееся далее; но оси, отвращав,
остаются там, где были,- короче, время дано сразу и все, но мы клюем его,
так сказать, по зерну, в раздерге секунд.
Изложение Стынского можно заподозрить в импрессионистичности. Штерер
же аргументирует, не вдаваясь ни в импрессии, ни в метафизику, примером
чему может служить хотя бы следующий отрывок:
"На одноколейной дороге нельзя обогнать, не съехав в сторону. Пока
время представлялось нам линейным, точки перегораживали дорогу точкам.
Открытие поперечника времени дает мне возможность проложить вторую колею.
Точкам придется посторониться, когда я пойду им в обгон.
Часовой циферблат. Внутри часового минутный циферблат, который стрелка
обходит, проделывая 60 шагов-секунд; но на часовом циферблате есть еще
место для секундного круга (это нетрудно сконструировать),- стрелке на нем
придется пробежать 60 делений в одну секунду; но если б часовой мастер
захотел пустить острие стрелы по кругу, требующему 60 движений в 1/60
секунды, мы б восприняли 60 движений как одно, так как время, отпущенное
нам на восприятие этих последовательных движений, не превышает по
длительности нашего настоящего, которое не допускает в себя никакого
последования. Если, пригнав быстроту движения стрелки к нашему
апперципирующему аппарату так, чтобы острие обегало круг, разделенный на
деления в течение одного мига, воспринимаемого нами неделимо, если
сосредоточить внимание на каком-нибудь одном, скажем, отмеченном красной
краской, делении, то сознание сольет момент ухода острия с моментом
возврата к данной черте в одно настоящее, стрелка успеет, так сказать,
отлучиться, обежать круг, задерживаясь на десятках других делений и
вернуться, не будучи ни в чем "замеченной". Несомненно, внутри каждого мига
есть некая сложность, некое, я бы позволил себе сказать, несвоевременное
время; можно перейти время, как переходят улицу,- можно проскочить меж
потока секунд, как проскакивают меж мчащихся колес, не попав ни под одну".
Несколькими строками ниже: "Надо колесо с оси на ось. Это будет
несколько сложнее пресловутой аристотелевой головоломки о двух радиусах.
Да, мой обод не вкруг оси, а с оси на ось. В этом своеобразие
транстемпоральных путешествий".
И еще ниже: "Наш мозг темперирует время. Если детемперировать
tempus46, то..." Дальше следует формула, начинаемая выгибью интеграла, но
все ее знаки перечеркнуты накрест, и сверху карандашом: "Здесь переходить
через время опасно!"
Но на обороте листка новая попытка прорыва: "Энергия времени
обнаруживает себя как разность потенциалов Т - T=t: по минусу, как по
сходням, можно пройти из большого Т в малое и обратно. Если принять..." И
снова формула, в знаках которой заблудиться много легче, чем в лесу. В
беллетристике же можно лишь от опушек к опушкам.
Все эти цитаты, выхваченные из немногих уцелевших тетрадей Штерера,
невозможно датировать. Автор, стремившийся опрокинуть власть дат,
естественно, не помечал чисел и годов. Можно лишь с некоторой
приблизительностью догадываться, что все эти обрывки мыслей, случайно
заглянувших на бумагу, относятся к 1912 - 1913 годам, когда Штерер,
исключенный из университета, продолжал еще жить на студенческой квартире в
одной из комнаток, забравшихся под самую крышу громадного каменного короба,
выставившегося окнами на Козиху. Получки из дому были довольно скудны,
Штерер принужден был искать прокармливающих работ. Так, именно к этому
времени относится урок, который взамен 20 ежемесячных рублей отнимал
ежедневно по 10 000 шагов. Штерер, выставив локти из кармана, терпеливо
проделывал маршрут Козиха - Замоскворечье - Козиха, и, когда, после
полугода занятий, проходя по улице, случайно наткнулся на даму и
гимназиста, приветливо ему закивавших и заулыбавшихся, так и не мог
припомнить "кто такие", хотя это были ученик и его мать.
А между тем замоскворецкая дама не первый раз делала попытку
пробраться под опущенные веки хмурого молодого человека. Каждый день за час
до прихода репетитора она присаживалась к зеркалу и приготовляла наружность
с гораздо большим прилежанием, чем ее сын уроки. В стекле отражались щипцы,
красный карандаш, трущийся о губы, но в репетиторе ничего не отражалось.
Однако преимущество малой цели перед великой в ее досягаемости. Однажды
Штерер, отшагав первые 5000, узнал, что урока не будет, так как "мальчик
просил, вы уж извините, отпустить его на сегодня .к...", не дослушивая, он
повернул к порогу, но почувствовал прикосновение к локтю: его просили
отдохнуть, выпить чаю с брусникой: "Что вас гонит?" Штерер согласился,
вернее - согласилась усталость.. На стене висела пустая клетка. Глядя в
укачиваемые дыханием сонно-синие розы пеньюара, гость спросил: почему
пустая? Последовал скорбный рассказ об обкормленной канарейке, незаметно
модулировавший в тему о безвременном вдовстве, о трудности одной, без
мужской руки, управляться с шалостями мальчишки. Затем несколько
беспредметных вздохов, на которые гость отвечал тычками ложечки о сахар,
противящийся теплу:
- Не ровен час, донце продавите. И что это вы глаза в стакан спрятали?
С брусникой надо, а не с глазами. Думаете всё, а о чем: о разном?
Собеседник отвечал: нет - не о разном.
- Об одном, значит. А не об одной?
Из улыбки - две серебряные пломбы. Синие розы пахли синькой. Штерер,
отдернув зрачки, сказал, что в шашечной партии возможен случай, когда оба
игрока побеждают: это когда один ведет игру в крепкие, другой, точнее
другая,- в поддавки. При этом теоретик не заметил, что одна из шашек уже
тронута.
Через четверть часа после первого афоризма сторонний наблюдатель мог
бы ознакомиться с теорией о купюрах времени, излагаемой прямо в хлопающие
глаза замоскворецкой дамы.
Применительно к любви теория эта строилась так: память,
"развертывающая свой длинный свиток", и кинолента, разматываемая с катушки,
могут быть подвергнуты монтажу. И из ленты, и из времени можно вырезать
куски, убрать длинноты. Так, если между первым свиданием женщины с ее
первым и первым свиданием с ее вторым, третьим, ну и так далее, сделать
купюры, то есть оставить наиболее чистое и искреннее, глубоко западающее в
память, то кинолента, на которую мы перенесем ряд примкнутых друг к другу
первых свиданий, покажет нам женщину - с быстротой шарика рулетки,
перепрыгивающего с номера на номер,- переключающуюся из объятия в объятие и
стареющей на наших глазах; юристу это, конечно, напомнило бы ту статью
Уголовного закона, которая трактует о массовом насилии. Попробуйте убрать
лишнее - из чего бы то ни было оставить лишь самое нужное, и вы увидите,
что оно вам не...
И через час после этого последнего афоризма Штерер мог убедиться в
жестокой его правильности. Сторонний же наблюдатель... впрочем, в подобной
ситуации таковые излишни.
На следующий день репетитор впервые оглядел своего ученика:
наклонившись безбровым лбишкой над Евтушевским, гимназистик тянул себя за
встопырившиеся на темени волоски, точно пробуя выдернуть из головы искомое
число; сквозь красное ухо мальчугана просвечивал огонь лампы.
"Как у Ихи",- подумал Штерер.
В "я" у него было словно в нетопленой комнате.
IV
Это произошло в феврале 1914 года. Штерер, проделав свой обычный
маршрут, не заметил крыльца, выставившегося поперек тротуара одного из
замоскворецких переулков, и подошвы его продолжали скрипеть о снег. Он был
похож на человека, идущего по следам. Две-три женских головы обернулись на
него, беля дыханием меха. Но преследователю нужно было нагнать свою голову,
точнее одну из ее мыслей, казалось, легкой предвечерней тенью скользившую
впереди по снегу. Переулки безлюдели; шаги, выпутываясь из перекрестков,
хрустя сквозь синий воздух, настигали силлогизм. Обмерзлые столбы заставы
остались позади. Снег, наползая на щиколотки, начал спутывать найденный
ритм, большая и малая посылки, улучив паузу сугроба, разомкнулись, но в это
время, перерезая им путь, по параллелям стали - грохочущая спираль дыма с
бегущими за ней кругами колес. Штерер остановился, тяжело дыша; лицо его
горело гневной радостью: последний знак последней формулы был изловлен - о,
наконец-то! - под лобную кость.
Стоя по колени в снегу, он поднял случайный примерзлый к насту тычок и
вчертил в поле свою формулу. На следующий день началась оттепель, и
документ, открывающий тайну Штереровбй машины, был перечеркнут лучами
солнца. В дальнейшем изобретатель работал, не доверяясь ни людям, ни
бумаге.
Впрочем, записи были ему теперь и не нужны: настало время строить
машину, закапканивающую время. Для этого нужны были деньги. Штерер
подсчитал: цифра колебалась в пределах пятизначья. Сын и отец обменялись
письмами, в которых сын просил, отец отказывал. Строитель сжал смету до
минимума: четырехзначное число засерело из бумажного складня телеграммы.
Отец, сдернув с носа очки, швырнул их на пол. Первой страницей ответного
письма он грозил лишить наследства, третьей - увещевал дождаться его смерти
и тогда брать себе все, а в постскриптуме обещал выслать половину.
Получив перевод, Штерер-младший, не дожидаясь второго слагаемого
нужной ему суммы, решил начать постройку машины. Сотня дверей, окружавших
его комнату, угрожали, как казалось Штереру, его тайне. Надо куда-нибудь
подальше от людского любопытства, догадок и подглядов. Штерер отыскал в
одном из переулков, пересекающих окраинную Хапиловку, достаточно
изолированную и тихую квартиру. Это был деревянный, в три крохотных оконца
мезонин, две низких комнаты, лестница во двор. В наружной комнате - койка и
груда книг (здесь Штерер принимал своих чрезвычайно редких посетителей).
Внутренняя комната, куда никто не допускался, должна была служить
обиталищем машине.
Новый хапиловский житель редко появлялся на ступеньках, сводящих с
мезонина.. Под одним локтем его были всегда какие-то бутылевидные и
цилиндрические свертки, другой локоть скользил по крутому поручню. За
стеклами мезонинных окон никогда не размыкающиеся занавески, и даже весна
распахнула все стекла всех стен - только оставила три рамы мезонина
нераскрытыми.
Чахлая Яуза, прятавшаяся подо льдом, невдалеке от обиталища Штерера
порвала берега и в течение недели-другой пробовала вспомнить, какой она
была в те уплывшие века, когда по ней скользили - векам вслед - не пестрые
пятна нефти и помет, а струги и паруса. Солнце, глядящее в лужи, как
пьяница в вино перед тем, как его выпить, опорожнило их все.
Рты, лузгавшие семечки у хапиловских крылечек, раза два обсуждали
странного поселенца. Сперва было решено, что жилец за тремя окнами одиноко
и беспросыпно пьет, порожня свои бутыли и цилиндры. Но однажды у перил
лестницы была замечена фигура женщины, подымавшейся наверх. По ночам за
окнами мезонина всенощничал свет. Рты, истолковав занавески по-другому,
удовлетворенно склабились.
К концу мая деньги были на исходе. Штерер описал мыслью радиус:
ниоткуда, ни из единой точки. Случайно на глаза ему попалось два-три
конверта, валявшихся нераспечатанными в углу. Штерер вскрыл: красное
просвечивающее ухо, горячие синие розы, пахнущие мылом, пустая клетка и
опять край наклонившегося над цифрами уха. Машину надо достроить. Во что бы
то ни стало. Брезгливо щурясь, Штерер выковырял из иссохшейся чернильной
жижи несколько строк, вследствие которых досужие соседи и могли увидеть на
лестничке, вводящей в мезонин, женскую фигуру. Встреча дала нечто вроде
шашечной партии, в которой оба игрока проиграли: произошло это оттого, что
крепкие, дойдя до последнего хода, решили поддаться, а поддавки вдруг
уперлись, жестчась крепкой купеческой кряжью. Короче: узнав, что какая-то
машина требует такой-то суммы, замоскворецкая гостья очень подозрительно
отнеслась к аргументации Штерера, говоря, что прекрасно знает устройство
машин, на которые молодые люди тратят свои и чужие деньги. Когда
изобретатель, открыв дверь, ведущую внутрь, предложил убедиться,
Замоскворечье, прижимая к груди ридикюль, осведомилось, а зачем,
собственно, ему так приспичила эта затея. Штерер терпеливо разъяснил:
конструкция нужна ему затем, чтобы он, Штерер, мог перебросить себя в
другие века и тысячелетия.
- Ну а я?- спросило Замоскворечье.
Изобретатель смутился:
- Конструкция одноместна. Вы подождете, пока я вернусь из...
- Из тысячелетий?
- Да.
Ридикюль не разжал своего узкого, на железных застежках рта: это его
не устраивало. Одна сторона осталась без поцелуев, другая - без денег.
Впрочем, не прошло и недели, в замоскворецких переулках заблагоухали желтые
осыпи акаций; вечера стали душны и рдяны. Ридикюль, как рыба, выбросившаяся
в пору нереста на берег, отчаянно разевал рот, отдавая сотню за сотней.
Штерер смог возобновить работу. Придвинувшаяся вместе с июлем жара разжала,
наконец, шесть стеклянных створ мезонина, и случайный прохожий, следовавший
в глубокий ночной час мимо окон мезонина на Хапиловке, мог слышать
толчкообразный, как бы колющий воздух, звук, дробным пунктиром
прострочивающий тишину. Вслушавшись лучше, запоздалый прохожий заметил бы в
смене звуковых уколов, что... но запоздалый прохожий Хапиловки неизменно
пьян и предпочитает оглашать тишину, вместо того чтоб подставлять под нее
свои гудящие уши.
Поглощенный работой, Штерер из-за своей единственной вещи, медленно
ввеществлявшейся в бытие, не видел иных вещей, жил мимо фактов,
скапливавшихся вокруг его трех окон. Слово "война", сначала затерянное в
газетном петите, постепенно укрупняя шрифты, выставилось из всех заголовков
всех газет. Слово это привлекло на 2-3 секунды взгляд Штерера лишь потому,
что начальной буквой и числом их напомнило другое: "время". Пять знаков,
скользнув по ретине, исчезли, как возникли, и в течение нескольких дней
конструктор продолжал ввеществлять свой тончайше сдуманный капкан,
излавливающий время.
Штерер привык: к вечеру шумы улицы утишались, что давало ему
возможность наивысшего сосредоточения. Более трудные процессы слаживания
аппарата изобретатель отодвигал на ночные часы. Однако случилось так, что
подошли сумерки, за ними тьма, а шумы внизу под окнами не утишались.
Слышалась раздробь шагов, роение голосов. Штерер сначала морщился, потом -
несмотря на жару - отгородился стеклами от непривычно громкой ночи и
продолжал кропотливую сборку.
Понемногу нелепая шумливость и разворошенность там, за стенами,
улеглась. Но не успела отойти ночь, как, отдаваясь дребезгом в стеклах,
застучала череда колес. Штерер, нахмурив брови, отодвинулся от работы,
пережидая. Но ободный стук не прекращался. Земля, вздрагивая, шевелила
приборы, расставленные на столе, раскачивала уровни внутри реторт и
склянок. Продолжать сборку было невозможно. Штерер подошел .к окну и
отодвинул завесь. Улица была полна телег, груженных длинными плоскими
ящиками. Из-под полуоторванной крышки одного из них - сомкнутые в гребень
штыки.
К полудню обода угомонились. Можно было продолжать работу. Но какое-то
мутное и вязкое чувство спутывало пальцы и мысли. Штерер прилег на койку:
сначала - замедляющееся кружение чисел и знаков, затем черной тугой
повязкой на глаза - сон.
Усталость, накопленная длинным рядом бдений, вероятно, длила бы
забытье и дальше, если б не стук в дверь. Разбуженный звуком, Штерер поднял
голову: комната была полна сумерек; по ступенькам лестницы медленно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг