ящике Митя разглядел сквозь глазок что-то желтое. Странное дело! Почта
приходит лишь после одиннадцати... Ключик у Мити всегда был с собой.
Жестяная дверца откинулась, Мите на руки упал большой конверт из
оберточной бумаги. Без адреса, только с синей надписью из угла в угол:
"Мите Зайцеву".
Отчего-то сильно волнуясь, Митя рванул слабо приклеенный клапан.
Вытащил два фотоснимка. Крупные, блестящие. Одинаковые.
На снимке Митя, согнувшись, высыпал из ведра картошку в корзину
дородной тетушки, а Елька -- на переднем плане -- стоял на руках, и ноги
его в воздухе изображали хитрый иероглиф. А на перевернутом лице сияла
крупнозубая улыбка.
Митя тоже заулыбался. И забыл литературные огорчения.
На обороте снимков стоял лиловый штамп:
Корреспондент газеты
"Гусиное перо"
Жанна Корниенко
(Jannet Corn)
Ай да "стюардесса по имени Жанна"! Точнее, Жаннет! Успела проявить,
напечатать и не поленилась отыскать Митин дом. И так деловито,
по-журналистски: бросила в ящик -- вот и все. Получите, что обещано...
Митя сунул снимки в конверт, а конверт под футболку. Чтобы не
показывать раньше времени Ельке -- пусть будет сюрприз
Елька сидел на лавочке. Быстро встал, заулыбался навстречу. Выглядел
он взъерошено. К "штурвально-корабельной" рубашонке пристали несколько
репейных шариков, ноги в подсохших царапинах, сосульки волос торчат
рожками, словно ему только что вымыли голову. А улыбка -- виноватая.
Елька не решился ничего сказать, поздоровался только глазами.
-- Доброе утро, миллионер, -- усмехнулся Митя. -- Ну, идем на почту.
Деньги-то взял?
-- Не-а... не взял...
-- Почему?
Елька опустил плечи и стал смотреть в сторону. Намотал на палец
трикотажный подол рубашки.
-- Я их так отдал... маме Тане... Мить, я ей все рассказал.
-- С тобой не соскучишься, -- вздохнул Митя. С явным облегчением. --
Но ты же не хотел...
-- Не хотел... а она среди ночи вернулась, а я не сплю, а она
говорит: "Чего ты, Елик, не спишь? Случилось что-то?" Ну, я и... вот...
Кажется, у Ельки заблестели ресницы. "Ох ты, непутевое создание" (это
мама так говорила маленькому Мите, когда он признавался в каких-то
грехах).
-- Знаешь, Елька, может, это и лучше... -- Митя сел, притянул его,
посадил рядом. -- По крайней мере теперь ничего не висит над душой.
-- Ага... -- Елька вытер нос о коротенький рукав.
-- Она тебя отругала?
-- Нисколько. Поохала только: "Горюшко ты мое бестолковое. Чего же ты
мне сразу-то не сказал, когда я дом перевернула, деньги эти окаянные
искала? Ну да ладно, значит так Господь рассудил..." Мить, но она теперь
знаешь чего боится...
-- Чего?
-- Будто я эти деньги не заработал, а... опять где-то... добыл так
же... Утром увидала, что у меня голова в пыли, давай мне ее в тазу мыть,
а сама спрашивает: "Елик, скажи правду. Ты не выдумал это все про
картошку и про того мальчика, про Митю? Ты признайся, я не
рассержусь..."
-- Но ты же не выдумал!
-- Вот я и говорю!.. Митя, пойдем ко мне, а? Ты маме Тане скажешь,
что все было по правде. Чтоб она совсем ничего такого не думала.
-- Да не надо никуда ходить! Вот доказательство! -- Митя выдернул
из-под футболки конверт.
-- Вот это да... -- Елькино улыбчивое изумление длилось целую минуту.
Он так и сяк разглядывал снимок, даже вниз головой. То есть себя-то как
раз головой вверх...
-- Можно взять насовсем?
-- Конечно. Один тебе, другой мне! -- "Тебе половина и мне половина",
-- толкнулось в памяти, и почему-то Митя смутился.
-- А можно его повесить на стенку?
-- Чего ты спрашиваешь! Твоя карточка...
-- Но ведь на ней и т ы. Не каждый любит на стенке висеть.
-- Ладно, я вытерплю, -- рассмеялся Митя. Все-таки Елька был забавное
существо.
Но Елька вдруг поскучнел. Съежил плечи, зацарапал краем снимка ногу
над коленкой, примолк. Чтобы расшевелить его, Митя спросил:
-- Елька, а почему тебя так зовут? Какое у тебя полное имя?
-- Полное? Олег... -- сказал он полушепотом.
-- А почему -- Елька?
-- Не знаю. Мама так стала звать, когда родился. Еще т а мама. -- Он
согнулся, твердым углом фотобумаги нацарапал на загорелой коже белые
буквы: Ел... Потом будто испугался, стер их помусоленным пальцем. --
Мить...
-- Что... Ель?
-- А давай все же сходим к нам. Фотокарточка -- это хорошо, а живой
человек это же все равно... доказательнее...
-- Да ну, Елька. Неудобно как-то...
-- Да чего неудобно-то... -- бормотнул он. И согнулся сильнее. И на
полустертую букву Е упала крошечная капля. Елька быстро снял ее
мизинцем, а мизинец лизнул.
-- Елька, да ты что! Ну, пойдем, раз надо...
Елька покачал кроссовками (они чиркали по пыльным подорожникам, что
росли в щели асфальта). Прошептал, не подняв головы:
-- Ты, наверно, думаешь: вот липучка... Ты не бойся, я не буду
приставать со своей дружбой. Только сходим, и всё...
-- Балда! Не боюсь я никаких приставаний! Говорю же: идем!
А себе сказал с хмурым ехидством: "Впрягся -- вези..." И вспомнил
вчерашнюю телегу. Как они с Елькой...
3
В старом деревянном доме, на лестнице, пахло как в лицейской столовой
-- кислой капустой. А еще -- пережаренным луком. Но в Елькиной комнате
-- совсем иначе: какой-то травой, вроде полыни, и только что поглаженным
бельем. Это белье мама Таня укладывала в рассохшийся шкаф.
-- Мама Таня, вот он, Митя, -- сказал Елька с порога. С тихим
торжеством. -- А ты говорила, что его нету.
Она глянула из-за приоткрытой дверцы.
-- Да чего ты опять придумал-то? Как это нету? Ничего я не говорила.
Горюшко бестолковое...
-- Здрасте, -- скомкано сказал Митя.
-- Здравствуй, здравствуй. Елик уж говорил про тебя... Да не снимай
башмаки-то, проходи так, у нас ковров нет...
-- Был один, да и тот -- фью-фью, -- радостно разъяснил Елька. --
Мить, садись сюда! -- И хлопнул по укрытой клетчатым вытертым пледом
кушетке. На пледе сидел косматый серый кот. Елька с размаха уселся
рядом, взял кота за лапы, надел на плечи, как воротник.
-- Его зовут похоже на меня: Емеля. Он не наш, а соседский, но любит
спать у меня... Ему знаешь сколько лет? Он мой одногодок.
Одногодок Емеля продолжал спать на Елькиных плечах. Митя сел справа
от Ельки.
Комната была большая, а вещи старые. Урчал в углу допотопный, с
побитой эмалью, холодильник, поблескивал выпуклым экраном телевизор в
деревянном футляре -- явно еще "позапрошлого поколения". Косо пересекала
комнату составная, из реек и ситца, ширма -- за ней, наверно, была
кровать мамы Тани.
А еще были обшарпанные стулья, крытый желтой клеенкой стол и хлипкая
этажерка с какими-то коробками и редкими книжками (видать, Елькины
учебники).
Мама Таня -- сухонькая, в длинной юбке и вязаной кофте -- собиралась
куда-то перед круглым пятнистым зеркалом, подкрашивала губы. "Зачем, все
равно же старая", -- мелькнуло у Мити. В тот же миг он встретился с
отраженной мамой Таней глазами и устыдился. Стал вертеть головой и
увидел г л а в н у ю стену.
-- Ух ты! Елька, это ты налепил столько всего?
Стена была сверху до низу оклеена крупными фотографиями -- видимо, из
журналов. В основном нецветными, однотонными. Они сливались в картину со
множеством городских панорам, горных и лесных пейзажей, морских заливов
с островами...
-- Он, он это... -- подхватила мама Таня, пряча помаду. -- Для него
эта радость пуще телевизора. Весной, как продали ковер, начал стену от
плинтуса до потолка заклеивать, собирал картинки, где только сумел.
"Чего, -- говорит, ей, стене-то, пустой быть". Может, и правильно...
"Это, -- говорит, -- моя страна"... Елик, как она у тебя зовется-то?
-- Ну чё... -- буркнул Елька. Видать, сильно застеснялся, что так
бурно всплывают на поверхность его секреты.
-- А чего "чё"? Почему не сказать дружку-то, если в гости позвал?
Елька искоса, из-за Емелиного хвоста, глянул на Митю.
-- Это... Нукаригва... Есть страна Никарагуа, в Америке, я ее
название, вертел, вертел, будто шарики перекидывал. Вот и получилось...
-- Хорошо получилось, -- похвалил Митя. И Елькину находчивость, и
картину. Название же показалось ему малость корявым, но тут дело
хозяйское. Он встал и начал разглядывать стену вдоль, поперек и
наискосок.
Сперва казалось -- неразбериха и путаница. Но вскоре глаз начал
схватывать закономерности. Это была именно страна -- причудливая и очень
пестрая. Березовые и пальмовые рощи чередовались с улицами и целыми
городами, где рядом с небоскребами возвышались рыцарские замки. Площадь
с римским фонтаном обступали русские сказочные избушки, изогнутый
кружевной мост висел над проливом, по которому шли бок о бок белый
теплоход и пузатый парусник с длинными вымпелами.
Горы своим заросшими отрогами кое-где вторгались до центра Нукаригвы,
но в основном громоздились вверху. Они опоясывали страну скальными
хребтами и снежными пирамидами вершин. И уже над этими пиками, у
высокого дощатого потолка кучерявилось высокими облаками небо.
Снизу, от пола, шла в Нукаригву мощеная дорога с проросшей среди
камней травою. По обочинам торчали острые растения, которые называются,
кажется, "агава". Среди древних развалин, разбитых статуй, колонн и
колодцев дорога уходила вверх, сужалась и разбегалась ручейками по всей
стране.
У пространства Нукаригвы были свои законы. Оно как бы изгибалось
пологими волнами.
И вовсе не казалось странным, что среди складок рельефа вдруг
вставала церквушка с маковкой выше круглой лесистой вершины. И что на
ближнем плане среди остатков древнего храма расположился крошечный
городок с острыми крышами, флюгерами и каруселью на площади. Причем
виден городок был как бы сквозь изогнутое стекло.
Вот здесь-то Митя и сказал:
-- Неэвклидова геометрия. Елька, слышал про такую?
-- Не-а... То есть слышал когда-то по телеку, только не понял. Это
когда на свете так, как не бывает по правде? Ну и пусть, мне все
равно... -- Он теперь стоял сбоку от Мити, все еще с обмякшим Емелей на
плечах.
-- Бывает и по правде, Елька. Только в других мирах. Их, говорят,
очень много...
-- А вот эти окошки, думаешь, зачем?
Всюду по пейзажу Нукаригвы были разбросаны окна. Очень разные:
большие, маленькие, с резными наличниками и ставнями, с лепными
украшениями в стиле барокко, в рамках кирпичных обрамлений...
Квадратные, стрельчатые, овальные... Закрытые и распахнутые... Были
здесь и крепостные бойницы, и проемы церковных башен с колоколами, и
кривые окошки украинских мазанок, и даже корабельные иллюминаторы.
За одними окнами чернела пустота, за другими в черноте горели
созвездия и планеты, а в некоторых видны были дома и деревья...
-- Елька, я, может, неправильно понял, но, наверно, это окна в другие
миры. А?
-- Ага... -- шумно выдохнул он. -- Ты правильно... Это в пар...
рар-лельные пространства. Ты же сам сказал, что их много, только мы не
видим... Кино такое есть -- "Герои параллельных пространств".
Митя слыхал, что есть такой американский сериал, но не смотрел. Про
параллельные пространства он и без того знал немало.
-- Мить, а хорошо бы туда, а? Пролез в какое-нибудь окошко -- и сразу
в другой стране. Или на другой планете.
-- Про это, Елька, тоже кино есть. "Окно в Париж".
-- Ага, я смотрел. Жалко, что это не по правде...
-- Может, придумают когда-нибудь, чтобы можно и по правде... Ученые
говорят, что это будет называться "прямой переход"... Елька, смотри, а
эти уже перешли! -- Он ткнул пальцем в двух крошечных мальчишек и
собаку, сидевших на ступенях извилистой лестницы.
Кроме этих пацанов и пса были в Никаругве и другие жители. Конные
рыцари, индийские женщины с кувшинами на головах, рыбаки в подошедшей к
пирсу лодке, маленькие барабанщики в старинной форме -- они шли вниз по
каменному спуску. И много кого еще. Только сразу всех было не разглядеть
среди толчеи домов и густоты деревьев...
-- Елька, а давай поселим здесь и тебя! Будто ты идешь на руках по
забору. Вот тут! Вырежем и приклеим...
Елька отозвался почти испуганно:
-- Не-е... жалко карточку.
-- А мы попросим Жанну сделать еще. Помельче. Чтобы ты как раз был
для этого забора.
Митя думал, что Елька скажет: "Не-е, давай тогда приклеим себя
вместе". И... был бы рад. Но Елька сказал другое. Серьезно так:
-- Нет, мне туда еще не пора...
-- Как это "не пора"? -- По Мите прошел непонятный холодок.
-- Ну... понимаешь, я уже как бы побывал там. То есть мне казалось...
несколько раз.
-- Как это? Когда?
Елька сказал тихо и просто:
-- Ну, когда прощался с жизнью.
Холодок прошел по Мите снова. Ощутимей.
-- Как... прощался?
Елька быстро глянул на ширму, за которой шелестела одеждой мама Таня.
Одними губами попросил:
-- Подожди, она сейчас уйдет...
4
Мама Таня ушла, велев Ельке разогреть на кухне картошку, облить ее
яичницей, позавтракать и угостить мальчика (Митя быстро сказал, что уже
завтракал).
Когда остались одни, Митя сразу спросил, чтобы прогнать захолодевшй в
нем испуг.
-- Зачем ты прощался с жизнью?
-- Ты забыл. Я ведь говорил вчера, что чуть не умер в больнице.
-- Елька, я... помню, да. Но я не думал, что это так всерьез.
-- Это всерьез... -- Елька наконец снял с себя кота и с ногами сел на
кушетку. Уткнулся подбородком в колени. Глянул из-под высохших и упавших
волос. -- Мить... хочешь, расскажу? Это продолжение той истории.
-- Какой?
-- Про домового.
"Про какого домового?" -- чуть не спросил Митя. Сообразил, быстро сел
рядом с Елькой.
...И узнал про жестяной вертолетик, про снежную ловушку, про белую
заледенелую руку.
И про то, как Елька со слезами примчался домой, отчаянно прокричал
маме Тане, что нашел мертвого человека, и съежился на своей кушетке от
нестерпимого холода, который никак не уходил из него.
А потом -- от нестерпимого жара...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг