тяжело ему в ней, - пожалел я дядьку. - А снять нельзя, устав не
разрешает".
Я дядьку хорошо видел сверху, а он меня - нет. Пожарные не смотрят в
небо, там не может ничего загореться. Я прилетел с высоты, опустился на
длинный сигнальный шест и теперь стоял на нем, как петушок на шпиле.
Вернее, не стоял, а просто касался большим пальцем правой ноги плоского
деревянного шарика на верхушке шеста. Левую ногу я вытянул назад,
нагнулся, раскинул руки - в общем, сделал что-то вроде ласточки. Сам я
думал, что со стороны похож на серебряный самолетик. Если кто увидит
меня над вышкой, решит, что на шесте укрепили новый флюгер. Разве
кому-нибудь придет в голову, что там, на высоте, крутится на одном
пальчике живой мальчишка?
Я поворачивался, как стрелка компаса на острие булавки. Огоньков
стало совсем мало. Луна слегка пожухла. Со стороны реки потянул ветер.
Он мягким крылом снял меня с шеста и развернул лицом к востоку. Там
светлело небо. Я понял, что пора домой, снизился к логу и полетел вдоль
берега над темными огородами. Кое-где запоздало тявкали мне вслед
собаки. Сильно пахло полынью...
... Ну, скажите: могло ли все это присниться?
За фанерной стенкой что-то весело залопотал Леська. Раздались мамины
шаги. Я локтем торопливо вытер глаза. Сейчас мне попадет, что допоздна
валяюсь в постели...
Мама вошла... Но сначала я увидел не маму, а то, что она держала!
Сжав пальцы, как бельевые прищепки, мама несла перед собой мой тополиный
костюм!
Я дернулся, привстал на локтях, ослабел от радости и растерянности и
бухнулся затылком на подушку.
- Славка, откуда у тебя этот наряд? - спросила мама. Не сердито, но с
ноткой подозрительности.
- Что? А... сейчас, - забормотал я, совершенно не зная, что ответить.
Не рассказывать же про ведьм! Я всем нутром чувствовал: сказку выдавать
нельзя. Никому, даже маме. Да и не поверит никто. Еще и влетит...
Мама нахмурилась:
- Что ты бормочешь? Откуда костюм?
- Сейчас... - беспомощно повторил я. Надо было протянуть время, чтобы
придумать хоть какой-то ответ. Я зашарил под подушкой, словно что-то
ищу. А что я мог там найти? Объяснение для мамы? Под руку попал компас.
Я обычно прятал его там от Леськи.
Я вытащил компас и стал внимательно разглядывать пляшущую стрелку.
- Владислав... - нехорошим голосом сказала мама.
- А? - Я поднял глаза и благодарно сжал дяди Борин компас в кулаке. -
Костюм-то? Ну, что такого... Дядя Боря подарил вчера. Купил на толкучке
и вот...
Мама очень удивилась. Но поверила. А что ей оставалось делать?
- Странно... Что это он выдумал?
- Ну, так просто. Он любит дарить...
- Я понимаю, когда игрушка, а тут одежда... С толкучки. Не известно,
кто носил раньше. А если здесь микробы?.. Хотя нет, все новое, только
что сшито... И матерьяльчик славный...
Я опять взглянул на компас. И снова живая стрелка словно соединила
меня с дядей Борей. Не с нынешним, а с тем - с давним мальчишкой. Теперь
я врал уже вдохновенно:
- Он сказал, что, когда был маленький, у него тоже была похожая
матроска. Я, говорит, буду на тебя смотреть и детство вспоминать.
- Вечно у него фантазии, - с непонятной досадой сказала мама. - Не
было у него такой матроски.
- Ты, наверно, не помнишь...
- Я все отлично помню, - возразила мама, но уже помягче. - Матроска у
него была, но не такая, а черная, суконная. Он ее терпеть не мог.
Говорил, что кусается.
- Ну, не знаю... - вздохнул я, словно хотел сказать: "Вы уж сами
разбирайтесь в своих детских годах".
В этот миг за стенкой что-то грохнуло и взвыл мой братец. Мама
метнулась за дверь. А я метнулся из постели, заторопился, натягивая на
голое тело штаны и рубашку, ощутил радостную шелковистую прохладу и
взмыл к потолку. Перевернулся через голову рядом с пыльным абажуром,
шлепнулся на пол и выскочил в другую комнату. Леська ревел уже негромко,
а мама прижимала к его лбу медный тети Тасин подсвечник.
- Стукнулся маленький, - сказал я подхалимским голосом. - Ничего, все
пройдет у Лесеньки. - Мне надо было с утра завоевать доброе мамино
отношение, чтобы не засадила нянчиться с Леськой или не погнала на рынок
за картошкой.
Мама покосилась на меня и велела умываться и завтракать.
За столом я послушно глотал ненавистную кашу из овсяных хлопьев
"Геркулес" и не брызгал, когда дул на блюдечко с чаем. Но мама все равно
сказала:
- Не заляпай обновку... Не таскал бы ты этот костюмчик каждый день.
Он такой праздничный.
- А зачем беречь-то? - испуганно возразил я. - Лето скоро пройдет. А
потом я - у-у-у! Знаешь, как вырасту! Сама говоришь, что тянусь без
удержки...
- Это верно, - вздохнула мама. - Давно ли над столом одна голова
виднелась, а теперь вон как торчишь. По пояс.
Я фыркнул. Потому что я не сидел на табурете, а висел над ним
сантиметрах в пяти. Леська, глядя на меня, тоже с готовностью фыркнул и
пустил ртом пузырь из мутной геркулесовой жижи. На лбу у братца синела
роскошная шишка, но он уже обрел жизнерадостность...
- Выставлю из-за стола, - сказала мама. И добавила: - Приберись в
комнате и можешь свистать к друзьям-приятелям. Я ведь вижу, что ты как
на шиле сидишь... А мы с Лесенькой пойдем в поликлинику. Ох и очередь
там...
Я не подал вида, что ужасно радуюсь, и сказал:
- Из-за шишки-то в поликлинику?
- Не из-за шишки, а на прививку... К обеду будь дома. Придет Артур
Сергеевич, скажешь ему, что кастрюля с супом завернута в ватник, а
картошка на сковородке.
Артур Сергеевич был мой отчим. Он рано уходил на работу в Управление
охотничьего хозяйства и рано приходил на обед. Я решил, что оставлю ему
записку...
Нет, не такой я был дурак, чтобы выдавать себя и летать на глазах у
прохожих среди бела дня. Я сел в автобус и поехал на край города.
Автобус - это одно название. Настоящих автобусов тогда в нашем городе
почти не было, а вместо них по маршрутам ходили полуторки с поперечными
сиденьями в открытых кузовах. Обычные тряские грузовички. В заднем борту
у них была прорезана дверца, а к ней подвешены железные ступеньки. Вот
на таком общественном транспорте я и катил в сторону загородного дома
отдыха Рыбкоопа. Вернее, не катил, а летел, чуть приподнявшись над
скамейкой и уравняв свою скорость со скоростью машины. Ветер бил в лицо,
волосы вставали торчком, рубашка трепетала. И все было прекрасно...
Прекрасно, пока на меня не обратила пытливый взор строгая пожилая
кондукторша.
- Мальчик, а ты брал билет?
Мальчику стало неуютно, он не брал билета. У него не было ни копейки.
Во-первых, потому, что их некуда было положить: карманов-то Настя не
пришила. Во-вторых, потому, что самая крошечная копеечка не дала бы
мальчику летать.
Кондукторша встала и, шагая через скамейки брезентовыми сапогами,
двинулась ко мне. На груди ее подпрыгивала сумка и разноцветные
рулончики билетов.
И что оставалось делать? Только одно: я взмыл над скамейкой и
остановился в воздухе. Машина умчалась из-под меня, и на прощанье я
увидел разинутые рты кондукторши и пассажиров.
Я опустился на горячую от солнца мостовую и бросился в ближайший
переулок.
Сперва я бежал просто так, забыв про свою летучесть. Потом понял:
можно же мчаться по воздуху и только едва касаться пальцами травы. Со
стороны будет казаться, что я бегу, и никто не догадается, что это
полет.
Ура! Я помчался длинными плавными скачками, потом полетел над росшими
у дощатого тротуара лопухами и медленно, не в лад со скоростью
передвигал ноги. Наверно, это не очень походило на бег. Но прохожих все
равно не было, только пыльные козы у заборов провожали меня задумчивыми
глазами.
Я покинул машину уже на окраине и скоро оказался на границе лугов и
леса за домом отдыха.
Этот день запомнился мне как сплошная солнечная карусель. Я летал
среди кустов на опушке вместе с разноцветными бабочками. В лесу, если не
было близко людей, я взлетал на вершины сосен, кидался с них к земле, в
густую смолистую тень, и у самой травы тормозил полет. Повисал над
узорчатыми папоротниками. Качался на их упругих листьях, сделав свое
тело почти невесомым.
Тело было послушно мне. Без всякого напряжения, одним радостным
желанием я мог вознести его над землей, остановить в воздухе, помчаться
со скоростью ласточки или полететь по ветру плавно, как тополиная
пушинка. Я ликовал и не пытался объяснить себе самому волшебство. Просто
ощущал внутри миллионы послушных мне струнок. Они упруго и весело
звенели, когда я начинал полет. А тополиная рубашка трепетала на
ветру...
Где-то в середине дня я вылетел к чистому озерцу с кувшинками на
тихой воде. На берегу разостлали одеяло и устроились на отдых молодая
женщина и девочка. Девочке было лет восемь. Посреди воды плавал
блестящий красный мяч.
Я приземлился за кустом, а оттуда вышел уже как нормальный, не
волшебный мальчик. Даже воспитанный.
- Здрасте, - сказал я. - Мячик уплыл, да?
Они удивленно уставились на меня. Видно, я выглядел слишком нарядно
для леса. Да и вообще откуда взялся?
Потом девочка виновато заморгала, а женщина улыбнулась и жалобно
сказала:
- Да, сбежал наш мяч. А мы обе плавать не умеем. Ты не смог бы до
него доплыть?
Доплыть мне ничего не стоило. Я мог это озерцо десять раз перемахнуть
любым стилем туда и обратно без отдыха. Только... под тополиным
костюмчиком-то ничего у меня не было. А не раздевшись плыть, конечно,
нельзя: вода наберется в материю, будет потом посторонняя тяжесть.
Но... перед девочкой и ее мамой лежали такие восхитительные
бутерброды с маленькими котлетками. А я так проголодался.
И я голосом веселого, храброго мальчика сказал:
- Тут и не надо плыть. Тут глубина совсем маленькая. Смотрите.
И, окуная ноги по колено, будто бреду по мелководью, я тихо полетел к
мячику. Там я дал ему крепкого пинка, и он вылетел прямо к хозяевам. А я
"вышел" следом.
- Надо же! - удивилась женщина. - А я была уверена, что здесь очень
глубоко. Надо будет, Галочка, набрать кувшинок... Галя, скажи мальчику
"спасибо" за мяч.
И золотоволосая симпатичная Галя в голубом платьице сказала мальчику
"спасибо". И мальчика, разумеется, пригласили пообедать, спросили, как
зовут, где живет и так далее. И удивлялись, что мальчик вдруг поскучнел
и бутерброды жует без аппетита.
"А ведь на самом-то деле глубина здесь большая, - тоскливо думал я. -
Вдруг они и правда сунутся за кувшинками? "
- Лучше бы вам не ходить в воду, - наконец промямлил я. - Там стекла
на дне. И главное, эти... пиявки. Большие такие. И даже ядовитые.
Галочка перестала жевать и отвесила нижнюю губу. Ее мама испуганно
сказала:
- А ты? Тебя не укусили?
- Не... То есть два раза. Но я привычный... Спасибо большое, я
полечу... То есть побегу.
И я исчез с поляны, чувствуя себя виноватым и даже напуганным.
Впервые подумал я, что с волшебным даром надо обращаться осторожно.
Вспомнил слова старика сторожа на свалке: "Волшебство - оно никакое. Его
для чего хочешь использовать можно".
И я решил использовать свое летучее умение обдуманно и только для
хороших дел. Но в этот день как-то не получилось. Просто так летал до
вечера. И решил еще полетать ночью.
РАЗГОВОРЫ С ЛЕШКОЙ
Когда все в доме уснули и сам дом уснул (только тихо поскрипывал во
сне), я выбрался из постели и ступил на светлые квадраты, которые
расстелила на половицах луна. Они были такие яркие, что половицы
казались нагретыми. Я опять натянул свой летучий костюмчик, тихо развел
створки и вылетел из окна.
Я взмыл над крышами.
Мне хотелось побывать во многих местах: пролететь над жутковатым
Текутьевским кладбищем (наверху-то не очень страшно), обследовать башню
старой церкви, в которой была теперь библиотека, проникнуть в открытые
окна у выпуклой крыши цирка и поакробатничать под куполом, присаживаясь
на блестящие трапеции...
Но прежде всего я полетел на улицу Герцена. К тополю.
Я неторопливо проплыл над спящими дворами и огородами и опустился на
железную крышу длинного старого флигеля. Прямо на гребень. Присел на
корточки.
Тополь раскидывал надо мной свою необъятную темную чащу. Она еле
слышно лопотала, и кое-где зажигались лунные искры. Я встал, вытянул над
головой руки и, будто серебристая иголка в громадный стог, вошел в
тополиную крону.
Здесь ошеломляюще пахло сразу и весной и летом. Все тополиные запахи
собрались в густоте мягких, ласковых листьев: запах клейких кожурок,
оставшийся с мая; запах сладковатого сока; запах старых, подсыхающих
листьев; запах вчерашнего дождика, который не успел высохнуть в глубине
вымытой листвы; запах тонкой кожицы на молодых ветках...
Я дышал этими запахами, впитывал их кожей, а листья щекотали и
гладили меня, когда я пробирался от дерева к дереву. Именно от дерева к
дереву. Могучие старые ветви толщиной напоминали большие деревья. Их
было очень много, этих ветвей-деревьев, и я, наверно, целый час блуждал
в чаще, отдыхал в широких развилках, качался на тонких сучьях, раздвигал
шелестящие лиственные завесы, пока наконец не выбрался к вершине - под
чистое небо с маленькой и неполной, но очень яркой луной. Там я повисел
в воздухе, рядом с самой верхней веткой, погладил ее аккуратные
небольшие листики и снова - головой вперед - упал в тополиную чащу. И
еще долго путешествовал в ней.
В одном месте я нашел истлевшие остатки воздушного змея, в другом -
скелет модели планера. А еще - стрелу с наконечником из пустой пули (он
наполовину засел в коре). А еще - теплый резиновый мячик, прочно
застрявший в развилке. Он-то как попал на такую высоту? С земли не
добросишь. Может, его кто-то уронил с самолета? Или его закинули сюда,
когда тополь был еще молодой и невысокий?..
Я не стал ничего трогать. Это все было не мое, а тополя. Его
имущество, его игрушки. Я теперь понимал, что наш тополь совершенно
живой добрый великан. Я любил его и не хотел обидеть.
Наконец я устал от блужданий в зарослях. Они были бесконечными. Я
подумал, что наш великан больше, наверно, того дерева, на котором
спасались во время потопа дети капитана Гранта и их спутники.
Тут я вспомнил, что книжку про детей капитана Гранта не дочитал.
Лешка Шалимов давал ее мне на неделю, а потом забрал, сказал, что сам
будет читать. Я знал от ребят (и кино смотрел), что в романе все
кончается хорошо, но прочитать про это самому все-таки хотелось.
А что, если проникнуть к Лешке, свистнуть "Детей капитана Гранта" с
этажерки, а на следующую ночь так же незаметно вернуть? Пускай завтра
Лешка похлопает глазами и поломает голову (а послезавтра еще сильнее!).
Я тихонько засмеялся, вылетел из тополиного леса и перемахнул через
гребень крыши.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг