сквозь очки. И наконец сказала она не бубнящим, а ясным голосом:
- Ну, Глафира, давай!
Что они задумали? Что "давай"? Ай!..
Глафира быстро нагнулась и рванула из-под меня табурет! И я грохнулся
на пол!
То есть я должен был грохнуться. Но я не хотел. Я схватился за
пустоту, чтобы удержаться...
И повис в этой пустоте.
В воздухе повис. В полной невесомости, от которой перепуганно и
сладковато замерла душа.
Я дрыгнул ногами. Меня медленно развернуло, опустило к полу. Я уперся
ладошками, ощутил свою тяжесть, обалдело вскочил...
И услышал, что ведьмы смеются.
Они не просто смеялись. Они хохотали от радости! Степанида булькала,
сипела, вскрикивала, отгибалась назад и хлопала себя по толстому животу.
Очки ее упали. Сквозь смех она причитала тонко и с привизгиванием:
- Ох ты, золотце мое! Огонек мой ясненький! Солнышко мое летнее! Ах
ты, ласточка моя летучая!
Глафира топталась надо мной и с кашляющим смехом всплескивала руками.
- Ну, Тополечек! Ну, обрадовал ведьмушек!
Настя подхватила меня, прижала, чмокнула в щеку, покружила,
поставила. Горячо сказала:
- Тополеночек наш, спасеньице наше! Ох, молодец!
Я не понимал, почему я спасеньице и молодец. Совсем обалдел. Но
сквозь обалделость пришла все же догадка, что ничего страшного не будет.
Наоборот, все мной довольны!
Тут же я осмелел и спросил сердито:
- Чё веселитесь-то? Хоть бы объяснили толком...
- Дак ведь летаешь! - взвизгнула Степанида. - Не понял, что ль?
Получилося у нас!..
Настя радостно объяснила:
- Ты же теперь летать можешь. Рубашечка-то твоя из тополиного пуха
волшебная получилась. - Она отошла в дальний угол. - А ну, попробуй!
Лети ко мне! Ну?
Как это лети? Я не мог. Я не умел. Чего это они выдумали!
- Да не боись, - прошептала Глафира. - Ты только захоти. Потянись
каждой жилочкой, куды полететь хочешь, постарайся, тогда получится.
Свечи пылали и отражались в зеркалах. Настя смотрела на меня очень
большими, очень темными глазами. Потом протянула ко мне руку. Губы ее
шевельнулись: "Ну, Тополек... "
Может, я правда умею летать? Вот сейчас приподнимусь над половицами,
вытянусь в воздухе, медленно подплыву к Насте, возьму ее за палец... Ну?
Давай же!
Меня приподняло, бросило к Насте очень быстро, она отскочила. Я
зацепил плечом печку, треснулся о пол, охнул. Настя меня опять
подхватила.
- Ой ты, маленький мой... Ушибся?
Я ушибся. Но это была чепуха! Зато я все же полетел! Неуклюже вышло,
потому что уменья нет, но я научусь. Сейчас...
- Пусти, - шепнул я Насте. Она разжала руки, и я повис в воздухе.
Заболтал ногами, зацарапал руками пустоту, будто поплыл по-собачьи. И
поднялся к потолку. Потом тихо-тихо опустился на скамью. Сердце у меня
не билось, а упруго сжималось и разжималось, и при каждом разжимании я
торопливо переглатывал. Наверно, от волнения. Но я не чувствовал этого
волнения, только радость чувствовал.
Глафира весело сказала:
- В этой конуре-то много ль налетаешь? Айда на двор, Тополек. Айда,
бабы...
Мы вышли из баньки. Лопухи зашуршали о подол моей длинной рубахи.
Было сумрачно, и пахло близким грозовым дождем.
- Ну, вот оно... - вздохнула Глафира и закашлялась. - Теперь хоть в
самое небо...
Но небо в этот миг высветилось зарницей, и мне туда совсем не
захотелось. Я увидел такие облачные горы, пропасти, провалы и вершины,
будто к Земле вплотную подошла другая планета.
- Не, - сказал я и передернул плечами. - Вдруг в меня молния
попадет...
- Какая еще молния? - удивилась Глафира. - А, это от грозы, что ль?
Не боись....
Она глянула вверх, взяла за руку Настю.
- Дай-ка, Настюшка... Четой-то я одна не управлюсь...
Она постояла с поднятым лицом, охнула тихонько... И я почуял, что мне
уже не страшно. Было по-прежнему пасмурно, только в этом сумраке уже не
ощущалось грозовой напряженности. Словно все электричество разрядилось и
утекло в землю. Были обыкновенные мирные тучи, из которых в крайнем
случае мог пролиться спокойный дождик.
Но дождик пока не проливался. Тучи слегка раздвинулись, из-за
лохматого края высунулся ярко-желтый бок луны...
- Ну, лети, - шепнула Настя.
Сердце у меня часто забухало. Я попробовал полететь. Не получилось. Я
опять, как в баньке, заскреб воздух руками, будто плыву из глубины
вверх, оттолкнулся босой ногой. Повис в воздухе. Потом понесло меня в
высоту. Я испугался, захотел опуститься. Опустился. Захотел пролететь
над грядками и неуклюже, бочком, пролетел. Тогда я осмелел, напружинил
мускулы и нащупал в себе и окружающем воздухе какие-то неведомые
струнки. Может быть, это были силовые линии магнитного поля, о котором
сейчас много пишут ученые. А может быть, во мне и вокруг просто
зазвенела моя радость, моя уверенность. Я рванулся вперед, тело
сделалось послушным, воздух зашуршал по бокам, обтянул на мне рубашку,
прижал ее, шелковистую, к коже. И я понял, что теперь могу летать ловко,
быстро и уверенно. Главное - верить в себя и не бояться.
Я пронесся над грядами, взмыл над банькой, пролетел над сумрачной и
влажной глубиной лога. Потом, хохоча от радости, сделал еще круг,
спикировал к самой воде речки Тюменки, снова взлетел и наконец ловко
встал перед ведьмами. Щеки горели, обдутые встречным ветром...
Настя смеялась, а Глафира сказала радостным шепотом:
- Научился! Ах ты, родненький наш... - И рывком притиснула меня к
себе. Я застеснялся, засопел и вырвался. Тогда Глафира проговорила уже
иначе, наставительно:
- Вот так и летай. Только гляди, ничего, окромя рубахи, не надевай на
себя. Все, что не из этого полотна, к земле потянет, любая пуговка,
любая ниточка, самая махонькая...
Я поморгал, соображая, про что она говорит. Понял, и радость моя
поубавилась. Я набычился:
- А как я... Ну, без штанов-то...
Настя тихонько хихикнула, а Глафира сказала:
- Вот так и будешь. Кто тебя видит ночью...
- А днем, что ли, нельзя летать?
- Летай, когда хошь, привыкай, - подала голос Степанида, - только
береги ее, рубаху-то.
- А штаны? - жалобно спросил я. - Разве нельзя сшить из такой же
материи?
- Дак ее не осталось ни кусочка, - хмуро сказала Глафира.
Я представил, как появлюсь перед ребятами в таком не то платье, не то
саване, и взмолился:
- Настя! Ну, обрежь ты ее вот так! - Я чиркнул ладонью по животу. - А
что останется - из того штаны. Пускай хоть самые коротенькие...
- Дай-ко, смеряю, - согласилась Настя. Но Глафира насупилась:
- Не по правилам это. Сказано, что рубаха должна быть...
Мне показалось, что Настя колеблется. Однако неожиданно за меня
вступилась Степанида.
- Ты, Глаха, сама посуди, - сипло заговорила она. - Тебе не старое
время, сейчас ребятишки и в деревнях без порток не бегают, а он
мальчонка городской. Надо одеть по-нонешнему, чтоб не боялся ничего...
Меня снова привели в баньку, рубашку велели снять. Я долго сидел в
углу, кутаясь в чей-то старый ватник. А Настя то лязгала ножницами, то
стучала на швейной машине. Эта громадная ножная машина с чугунным
колесом появилась в баньке неизвестно откуда (от нее пахло ржавчиной).
Потом нарядили меня в штанишки без застежек, с узкой лямкой через
плечо (на вторую не хватило материи) и в короткую просторную рубашку
навыпуск.
- Полетит ли? - с опаской сказала Глафира.
Я подпрыгнул, поджал коленки и клубочком всплыл к потолку. Медленно
опустился на стол.
- Ну вот! - радостно и почти без сипения прогудела Стенанида. - Ишь,
как полетел, будто пташка. И глянь, какой ладненький стал. А то была
какая-то привидения, прости господи... Хошь на себя глянуть?
Она выволокла из-за печки большой кусок мутного зеркала, я глянул...
и опять огорчился. Рубашка - без воротника, с треугольным вырезом на
груди - была очень похожа на нижнюю, вроде солдатского белья.
Задразнят...
"Воротник бы сюда матросский", - печально подумал я, но ничего не
сказал. Потому что бесполезно: все равно тополиной ткани больше нет.
Однако Настя уловила мой тихий вздох. И сказала с недовольной ноткой:
- Ладно, сымай. Еще кой-чего подошью...
Она понесла рубашку к машине. Я, смущенный, побрел за ней.
- Покажи-ка пальчик, - вдруг попросила Настя. - Вот этот, левый.
Я удивился, протянул указательный палец. Настя ловко ткнула его
иглой. Я громко ойкнул, дернулся. Она меня удержала:
- Не бойся. Дай-ка капельку... Краску-то нельзя, она тяжелая, а у
тебя кровь тополиная - свежая да летучая...
К пальцу, на котором набухла красная капля, Настя поднесла кончик
намотанной на катушке нити. Нить была серебристая - конечно, тоже из
тополиного пуха. Кровь побежала по нитке, как по фитильку, и скоро вся
катушка сделалась красной. У меня слегка закружилась голова, но Настя
дунула мне в лоб, и сразу все прошло.
- Погуляй пока, - ласково сказала Настя.
Я сунул палец в рот, но не отошел. Смотрел, как Настя прилаживает
катушку на машину, как укладывает под иглу рубашку. Вот она крутнула
колесо, игла прыгнула...
Машина, без сомнения, была волшебная. Игла стукнула несколько раз, и
под ней на белой материи появился вышитый красный листик. Круглый, но с
острым кончиком, тополиный. Стук-стук-стук - и еще листик! И еще....
Листики вытягивались в цепочку. Скоро эта цепочка у ворота и на спине
обрисовала контур большого квадратного воротника.
Я тихо возликовал. Конечно, рубашка не стала настоящей матроской, но
и на нижнюю сорочку теперь тоже не была похожа. Она сделалась красивой,
праздничной. А когда Настя вручную вышила на левом рукавчике алый якорь,
я чуть на шею к ней не бросился. Но постеснялся.
И вот я опять встал в тополиной своей обновке перед ведьмами.
- Теперь-то как? - озабоченно спросила Степанида. - Сойдет?
- Во! - Я показал большой палец.
Ведьмы дружно засмеялись. Степанида сипло и с кряхтеньем, Глафира
сквозь кашель, а Настя ясно и негромко. Потом Настя взяла меня за плечо.
- Вот и все, Тополек. Ты пока к нам больше не ходи. Надо будет -
позовем. Летай, привыкай пока. Шибко-то не хвастайся да людей не пугай,
но и не бойся зря. Да одежку тополиную береги.
Я радостно кивал.
- Ладно, лети, - вздохнула Настя и подтолкнула меня к двери.
Прямо с порога я круто взмыл в высоту и помчался над крышами - под
небом, где среди разбежавшихся туч летела вместе со мной яркая половинка
луны. Прохладный воздух был полон резкими запахами недавнего дождя,
мокрых крыш и листьев. Он летел мимо щек, отбрасывал мои отросшие за
лето волосы, рвал коротенькие рукава, трепал края рубашки, обтекал
упругими струями ноги и срывался с босых пяток щекочущими вихорьками.
И этот полет - самый радостный момент моей сказки.
ПОЛЕТЫ
Утром я испытал ужасный испуг и огорчение...
Проснулся я поздно. Сразу все вспомнил, глянул на кривую спинку
стула, где повесил ночью тополиную рубашку, - на спинке ничего не было!
Сердце у меня пискнуло, как проколотый мячик, и покатилось в какую-то
холодную трубу. "Всё..." - тоскливо подумал я.
Было ясно, что сказка кончилась. Конечно! Такое замечательное
волшебство и не могло быть долгим. Никакой колдовской силы на это не
хватит. Видимо, летучая ткань растаяла при первом утреннем свете...
А может быть, это ведьмы взяли свой подарок назад? Да, скорее всего,
так. А старую одежду вернули: вон пыльные штаны и выцветшая ковбойка
аккуратно сложены на стуле (я их сроду так не складывал! ).
За что же меня так обманули? Или наказали? Может, за то, что я
слишком долго ночью носился над крышами и деревьями, резвился и
дурачился в воздухе? Но что здесь плохого? Сами же сказали: летай...
Нет, наверно, просто кончилось волшебство...
Первое ощущение страха и острого горя прошло, но большая печаль от
потери сказки осталась. Я мигал мокрыми ресницами и гадал: что же
случилось? И только об одном не подумал: что история с тополиной
рубашкой привиделась мне во сне. Не могло это быть сном! Вот и локоть до
сих пор болит - я ободрал его о жестяной флажок на башенке деревянного
дома над речным откосом (на флажке были сквозные цифры "1909", от него
пахло сырым железом, и он со скрежетом повернулся, когда я зацепил его).
Я помню все так подробно! Как пахло березами, как быстро щекотали мне
лицо, ладони и ноги зубчатые листики, когда я летал над верхушками
городского сада. Как я рассмеялся от этой щекотки, ладони выбросил
вверх, сам изогнулся тугим луком и понесся сквозь шуршанье воздуха к
ватным клочкам облаков и разбухающей половинке луны. Потом раскинул руки
и ноги и повис там, в пустоте, вниз лицом.
С высоты все казалось ненастоящим: огоньки - искорками, река -
полоской фольги (мы такие добывали из старых конденсаторов, найденных на
свалках), серебристый купол цирка на краю сада - крышкой алюминиевого
чайника. А сад клубился внизу косматой темнотой, в которой кое-где
мерцала светлая пыльца: наверно, это лунные лучи отскакивали от дрожащих
листьев.
Только луна, горевшая надо мной, осталась настоящей. И таким же
настоящим - ярким, большим и кривобоким - было ее отражение в тарелке с
темной водой и светлой горошиной посередине.
Тарелка лежала в мохнатом сумраке сада.
Я, не шевельнув даже пальчиком, начал тихо опускаться, погружаясь то
в прохладные, то в теплые пласты воздуха. Тарелка увеличивалась. И
наконец я понял, что это фонтан. Круглый бассейн со светлым камнем в
центре, а на камне - тонкий бронзовый журавль со вскинутой головой.
Этого журавля я знал с малолетства - помнил, как до войны меня приводил
сюда во время прогулок отец. Обычно из поднятого журавлиного клюва била
струя, но сейчас фонтан не работал и вода в бассейне стояла
стеклянно-гладкая.
Я опустился мимо журавля и повис у воды. А снизу, из отраженного
лунного неба, навстречу мне всплыл мальчишка, такой же, как я:
белоголовый, в серебристой рубашке, с тонкими растопыренными руками и
ногами. Мы остановились в метре друг от друга.
Я не любил своих отражений в зеркале. Моему круглощекому курносому
лицу, белобрысой челке и оттопыренным ушам явно не хватало
мужественности. Но этот мальчик мне понравился. Он был серьезнее меня,
большеглазый, с внимательным взглядом и смело сжатыми губами. Кажется,
он знал про меня больше, чем я сам. Наверно, это был не совсем я. Скорее
мой товарищ по ночным летучим приключениям. Мы с минуту смотрели друг на
друга, и я слегка оробел перед ним. Но потом мы друг другу тихонько
улыбнулись, помахали ладошками и разлетелись: он - в свою, опрокинутую в
воде сказку, я - в свою...
А еще помню, как я стоял на шпиле пожарной вышки.
Вышка поднималась над крышей городского музея, над черными часами
(которые тогда не шли). Музей был старинный, каменный, с колоннами, а
вышка - деревянная, узорчатая, немного похожая на китайскую фанзу. Ее
опоясывал квадратный балкон. По доскам балконного настила, бухая
сапогами и кашляя, ходил дядька в медной каске с гребешком (тогда еще у
пожарных были такие, старомодные). Каска ярко отражала луну. "Жарко,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг