слушал эти рассказы с интересом, но, по правде говоря, представить дядю
Борю мальчиком не мог. А теперь компас будто проколол острой стрелкой
тридцать с лишним лет и соединил нас, двух мальчишек. На секундочку, на
миг.
Я тихо спросил:
- Неужели ты был такой же, как я?
- Немножко не такой. Темноволосый был, а ты вон как пух тополиный...
Я подумал, что цвет волос - не главное. Похожесть людей не в этом...
Все равно дядя Боря был когда-то т а к о й ж е...
Компас показался мне чем-то вроде талисмана. Немножко волшебным.
Я сжал подарок в ладони и поспешил домой, чтобы насладиться им не
спеша и без помех. Несколько раз по дороге я, оглянувшись,
останавливался и включал стрелку. Она - живая - вздрагивала, начинала
метаться и наконец поворачивала белое острие в сторону прохладной реки,
а черный хвостик к дальнему берегу лога - там, высоко над крышами и
тополями кварталов, которые назывались Большое Городище, пылало
полуденное солнце.
Но, играя с компасом, я не забывал об осторожности. И правильно.
Скоро я услышал гогочущие голоса, гвалт и перебранку. Навстречу
двигалась ватага. Видимо, с купанья. Впереди шагал тощий цыганистый
Вовка Жмых - известная личность из большого двора на улице Запольной. Я
остановился и затрепетал в душе. Ватага могла и не обратить внимания на
пацаненка вроде меня, а могла и "прискрестись" ради забавы. Особенно
если увидят, что боюсь... А если увидят, что иду независимо, решат:
нахальничает малявка. И тоже привяжутся.
Рядом в заборе я заметил оторванную доску. Забор отгораживал от улицы
чьи-то чахлые грядки. А за грядками - откос лога.
Щель была узка, но ватага была близко. Кое-кто уже поглядывал на
меня. Я стал торопливо протискиваться. Плечо, голова, нога...
- Эй ты! - послышалось с улицы. - А ну, стой!
Я рванулся, расцарапал грудь и пузо, зацепился, чуть не оставил на
улице единственную свою одежку, подхватил ее и кинулся через гряды. За
мной метнулась рыжая косматая шавка. Но я уже катился по откосу сквозь
пружинистый бурьян.
Внизу, в глинистой воде Тюменки, я промыл царапины, на ободранное
плечо наклеил подорожник и в таком виде явился домой.
Тетя Тася кормила на дворе кур. Она покосилась на меня.
- Ишь испластался-то... Брюхо будто граблями драл.
Я сообщил тете Тасе, что брюхо мое - как хочу, так и деру.
- Вот они, нонешние-то, - сказала тетя Тася. - Мать-то все
по-культурному его воспитывает, а он вон чё... Лучше бы взяла крапиву...
- Вы только одно и знаете, - огрызнулся я.
- Можно и другое. Можно вицу взять...
- Ага! Или ржавым ведьмам отдать, чтоб сварили, - ехидно добавил я.
Тетя Тася рассердилась:
- Не мели языком-то, про чё не знашь...
Я хмыкнул и ушел в дом.
Про ржавых ведьм я кое-что знал. От той же тети Таси. И не только про
ведьм, про всякие другие страхи тоже.
Мы переехали в этот дом в январе. Квартиру подыскало нам Управление
охоты и рыболовства, в котором работал отчим. Хотя "квартира" - это
слишком громко звучит. Была просто комната, разделенная фанерной
перегородкой.
Кроме нашей комнаты были в доме еще две - хозяйкины. И широкая кухня
с русской печью. В кухне обитала пожилая квартирантка Нюра. Она помогала
тете Тасе по хозяйству. Хозяйство здесь было совсем деревенское. Во
дворе - стойло, где жили две коровы и добродушный боров Борька (я на нем
иногда катался верхом). Большой огород, который кончался на берегу лога.
В огороде стояла банька.
У тети Таси был взрослый сын, только видели мы его редко. Он все
время где-то ездил. И все время то женился, то разводился, на что тетя
Тася реагировала философски: "Ну и холера с им, пущай. Их вон сколь,
девок-то! Ладно хоть внуками меня не наградил, а то куда я с имя на
старости лет".
На это однажды квартирантка Нюра сказала:
- Ну чё радуешься-то, глупая. Тебе бы сейчас и сидеть с внуками-то. А
ты только с телкой да с боровом возишься, а кому это надо? Помрешь - эти
животины тебя не вспомнят.
И они с тетей Тасей поругались.
Сама Нюра - рябая высокая тетка - жила одиноко: муж погиб в войну,
детей у нее не было. А ей хотелось маленького, чтоб любить и нянчиться.
Поэтому она тайком баловала меня: то три рубля сунет на мороженое, то
пряником угостит, то просто вздохнет и приласкает. Мне это, по правде
говоря, нравилось. Не из-за трешки и пряников, а так... Мама-то все
больше с Леськой возилась, отчим был человек угрюмый, и я чувствовал
себя слегка неприкаянным. Оставался еще у меня дядя Боря, но мы уже два
года жили порознь...
Тетя Тася осуждала Нюру за ласковый характер и любовь к ребятишкам. И
рассказывала, что сына своего воспитывала "без нежностев", а он вот
"ничё, не глупее других вырос". Однако и сам сын "нежностев" к мамаше не
питал, по полгода не казал к ней носа. Нюра так и сказала однажды.
- А Жора! - возразила тетя Тася. - Я его тоже сызмальства
воспитывала, а он ко мне лучше, чем к родной матери...
Жора был ее племянник. Здоровый розовый дядька с редкими белобрысыми
волосками. Он заведовал ветеринарной лабораторией. Этот Жора и правда
испытывал к тетушке необъяснимую привязанность, часто навещал ее, и
всегда с подарками.
Впрочем, Жора к моему рассказу отношения не имеет. Просто я впервые
услышал про ржавых ведьм, когда тетя Тася вела очередной разговор про
воспитание племянничка.
Но сначала надо вообще рассказать про те разговоры на кухне. Они
случались зимними вечерами. Я в такое время уже лежал под одеялом в
комнате без света. Моя кровать была придвинута к заколоченной двери,
которая раньше вела на кухню. Все "кухонные беседы" были слышны до
последнего слова. Леська спал, мне тоже полагалось спать, отчим был в
командировке по охотничьим делам, и мама, чтобы совсем не заскучать,
часто сидела с тетей Тасей и Нюрой.
Иногда приходили соседки из других домов. Порой пили чай или гадали
на картах. Жаловались на свою бабью долю, привычно вздыхали и, бывало,
рассказывали, как угадывать сны и приметы, чтобы избежать лишних бед. А
отсюда недалеко было и до страшных историй - про домовых, покойников и
водяных, с которыми эти тетушки, оказывается, все имели дело.
Их рассказы я слушал, ежась в темноте от цепкого ужаса.
Тетя Тася очень любила истории про злого домового по кличке Суседка.
- ...Я посреди грядок так и села. А он из ботвы-то космату башку
выставил да говорит: "Иди-тко сюды, голубушка, иди, не боись..." А я вся
закоченела со страху-то, еле языком шевелю. "Зачем, - говорю, -
Суседушка, я тебе? Не надо", - говорю... А он сладенько так, а все равно
страшно: "Иди, иди сюда, мы с тобой помилуемся..." Тут меня как каленой
кочергой по голове... Ой, девоньки, юбку я подхватила и домой без
памяти. До утра тряслася, спать не могла...
Нюра сказала что-то неразборчивое, и все долго смеялись. Потом опять
потянулся тети Тасин рассказ:
-... А как вошла в баню-то - батюшки мои! - он с запечки-то на меня и
глядит! У меня ноги-то и отнялись. Я на лавку хлоп, не могу ни рученькой
шевельнуть, ни рта открыть. А он посопел, попыхтел да и вылазит весь.
Сам коротусенький, настоящему-то мужику до пупа не будет, а широкий
зато, и руки длиннюшши. Рубаха синя-полосата, до полу, а с-под рубахи-то
пимы разлапистые, подшитые. Башка космата, а бороденка жиденька. И
улыбается так, вроде по-добренькому. Только глазишши-то - вот где страх!
- не глазишши, а дырищи черные. И тут я девоньки ка-ак...
"Девоньки" так и не узнали, чем окончился очередной контакт тети Таси
с нечистой силой. Потому что я завопил:
- Ма-ма!
Страх, который копился во мне, рванулся наконец в этом крике. Не мог
я больше. В глуховатом голосе тети Таси, в сумраке комнаты, в проблеске
фонаря и тенях на стене таилась необъяснимая жуть, и чудились в углах
Суседки, бабы-яги и прочая нечисть. И подступали, подступали и смотрели.
"черными дырищами"...
Мама влетела в комнату.
- Что с тобой? Приснилось что-то?
За несколько секунд я пришел в себя и понял, какой жуткий позор
грозит мне, если откровенно признаюсь в своих страхах. И сердито
объяснил:
- Чего тут приснится, если уснуть невозможно? Болтают-болтают всякую
ерунду, как тут заснешь! Скажи им, чтоб не так голосили.
Мама все поняла и даже не стала говорить, что нехорошо так выражаться
про взрослых. В тот вечер на кухню больше не пошла, а в другой раз
сказала соседкам:
- Давайте-ка потише про всякие страхи разговаривать, а то Славка у
меня от этого не спит.
- Ох уж, не спит он, - завелась тетя Тася. - Давно уж, небось,
дрыхнет без задних ног. Они как днем-то наскачутся, дак ничё к вечеру не
помнят. Одна дурь в ихних головах...
- У тебя как ребенок, так обязательно дурь, - сказала Нюра.
- А то ли я не знаю! С имя без страху-то и не сладить, я по Жарке это
поняла. Упрямый был, сладу нет. Говорю ему, говорю по-доброму - хоть бы
какой прок. Рукавицы надену, крапиву сорву. "Иди, - говорю, - сюды".
Другой бы бежать. наладился или "тетечка, больше не буду", а этот
набычится только да сопит. Начну его жучить, как оно полагается, а он
опять сопит только и не пикнет, паразит такой... Спрашиваю: "Будешь еще
пакостить да тетку срамить перед соседями? " А он: "Чё я сделал-то? "
Совсем уж голову я поломала, как с им управиться, а потом будто кто меня
надоумил. "Вот запру тебя, - говорю, - в баньке на цельную ночь, там с
тобой ржавы-то ведьмы не так поговорят. Огонек-то разведут пожарче да в
котел тебя... "
- И все ты перепутала, Таисья, - перебила старая соседка Полина. -
Сроду никого ржавы ведьмы в котел не совали. Защекотать они могут али
волосы выщипать. А еще мне моя бабка сказывала...
Тетя Тася обиделась:
- Я про что сама знаю, про то и говорю. Кого защекотать, а кого и в
котел, если банный день...
- Заврались вы, бабки, - с зевком сказала Нюра. - Все напутали. Те,
которые щекочут, - это русалки. Они в воде водятся.
Тут обиделась Полина:
- Молодые-то, они шибко грамотные... А про русалок мы и сами знам,
только сказки это. Русские народные... А ржавы-то ведьмы не по-русалочьи
щекочут, не до смерти, а только от их потом лишаи идут, будто ржавчина,
и чесотка всякая... У их для щекотки нарочно пальцы волосатые...
Я поежился под одеялом. Но все же слушать про ржавых ведьм было не
так страшно, как про Суседку. Да и привык уже. Случалось и сейчас, что
страх обволакивал меня с головы до ног, но теперь у него был какой-то
сладковатый привкус. К страху примешивался интерес, похожий на ожидание
жутковатой тайны. Добра от такой тайны не жди, а знать все равно
хочется...
МНОГОЭТАЖНЫЕ СНЫ
И вот здесь я начинаю писать про то, чего не было. Не было, и все.
Кому неинтересны сказки, дальше может не читать, сразу предупреждаю.
Кое-что из этой истории я увидел во сне, кое-что потом придумалось,
чтобы в сказке не было запутанности...
Начало мне, конечно, приснилось.
Это был один из тех жутковатых снов, когда невозможно понять: что
тебе привиделось, а что случилось уже наяву. Просыпаешься с колотящимся
сердцем и думаешь: "Ух, слава богу, это был сон". Но... страх
подкрадывается к тебе опять. И то, что пугало, снова рядом. И вновь
стараешься убежать, порвать упругие резиновые веревки сна... Проснулся?
Или еще нет?
Такие сны я называл многоэтажными.
В тот вечер тоже пришел многоэтажный сон. Только я не спасался из
него, а наоборот, уходил вглубь. Как бы спускался со ступеньки на
ступеньку.
Мне снилось, что я лег спать, но уснуть не решаюсь. Знаю: как только
засну, сразу увижу что-то жуткое. И поэтому мне страшно уже сейчас.
И все же глубокая дрема охватывает меня. И в этом новом сне (уже
вторая ступенька, да? ) я снова томлюсь от страха в своей постели.
Сквозь ресницы вижу, как ползают по цветастым обоям светлые пятна от
уличной лампочки и тени от сиреневых кустов в палисаднике. "Не смотри, -
говорю я себе. - Не смотри, Славка... Ой, не надо..." Но не могу
удержаться, смотрю. И случается то, что должно случиться: тени
превращаются в громадное уродливое лицо. Лицо это беззвучно произносит
круглым черным ртом: "Не вздумай заснуть. Хуже будет".
Я понимаю, что будет хуже. Нельзя закрывать глаза. Но чтобы не видеть
страшного великаньего лица, я зажмуриваюсь и чувствую, что проваливаюсь
в новый сон. И на этом, более глубоком этаже сна вижу, что все
по-старому (только лицо чудовища растаяло). Я попрежнему лежу на своей
твердой кровати, съежился и смотрю из-за краешка одеяла сквозь слипшиеся
ресницы. Стало светлее. Наверно, разошлись облака, а чистое небо
июньской ночи темным не бывает. В комнате белесый полусвет, все видно.
Тени на стене стали мягче. Но именно здесь ко мне приходит тот главный,
настоящий страх. Сейчас-то и должно случиться т о с а м о е. То, ради
чего сон...
Кругом все как на самом деле. Трет переносицу кромка жесткого одеяла
(я натянул его до глаз). Колет ногу попавшая в постель крошка (это
неправда, что во сне люди боли не чувствуют). На улице фыркнул и махнул
отблесками фар случайный автомобиль. За перегородкой хныкнул Леська, и
мама, не просыпаясь, машинально качнула его кроватку. На кухне
постанывает и ворочается на скрипучих полатях Нюра. Но все это теперь не
имеет ко мне отношения. Все это рядом, но за тройным слоем сна. А у меня
теперь один страх, одна задача: б о л ь ш е н е с м о т р е т ь н а с т
е н у. Потому что как взглянешь, так о н о и случится.
"Не смотри, Славка. Ну, пожалуйста, не надо... "
И обмеров до полной неподвижности, со стоном в каждой жилке, с
холодом в животе я расклеиваю ресницы и смотрю на обои широкими,
отчаянными глазами.
И, конечно, вижу то, чего ждал.
На первый взгляд ничего особенного. Просто круглые часы в деревянном
ободке, с фарфоровым треснувшим циферблатом, черными римскими цифрами и
тонкими узорными стрелками.
Старые знакомые часы. Но весь страх в том, что их здесь не может
быть. Они были у нас раньше, в моем самом раннем детстве. А потом
сломались, механизм рассыпался, циферблат раскололся, а деревянным
ободком я играл - катал вместо обруча по двору и по тротуарам на улице
Герцена...
И вот они опять висят. И я не удивляюсь. Я знал заранее, что опять
увижу их. И что часовая стрелка будет стоять на двенадцати, а минутная
подползать к этому числу. Подползать тихо, но ощутимо. И вот, когда
подползет... Что поделаешь, именно в полночь т а к о е и случается.
И я, уже готовый к любому ужасу, гляжу не моргая, как две стрелки
сливаются в одну. Сейчас раздастся скрежещущий гул, потом первый медный
удар, и тогда... Вот! Просыпается в часах дребезжащая пружина... и...
Позвенела немножко и замерла. И дальше ни звука. Наоборот, еще
сильнее тишина. Такая, что в ушах нарастает стремительный звон. Но это
не опасный звон...
Значит, все? Больше ничего не будет? Можно облегченно вытянуться под
одеялом и передохнуть. Страх оказался напрасным. Ух как хорошо...
Он еще не совсем ушел, этот страх, но уже можно дышать. Я встряхиваю
головой, чтобы прогнать звон из ушей... Прогоняю... Опять совершенно
тихо. Совсем-совсем. И... что?
Сквозь эту тишину проходит еле слышный з в у к... Что такое? Да нет
же, это просто во дворе ветка царапнула о забор. Или шевельнулся на
насесте петух Петька. Или в соседнем квартале простучали по деревянному
тротуару чьи-то босоножки...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг