на трамвайной остановке окурками, злой и упрямый... А если и Костя шел
ночевать в какой-нибудь подвал? Но ведь не было раздоров, не давили на
психику... Или у каждого в шкафу свой скелет?
В конце концов, думал я, что мы, взрослые, знаем о мире подростков, о
законах этого мира, которые, возможно, кажутся нам нелепыми, но для них,
подростков, являются такими же непреложными, как для нас законы Ньютона?
Да, я тоже сам был подростком и, кажется, не так уж давно, и помнил
законы, по которым мы жили тогда - но меняются поколения, и вместе с ними
меняются законы. Может быть, я ошибаюсь - и хорошо, если ошибаюсь, но,
по-моему, сверстники Кости более жестоки, чем были мы в их возрасте, и
развлечения у них куда похлеще наших.
"А ведь Косте могли "включить счетчик", - подумал я в тяжелой тишине
прокуренной комнаты, переполненной отчаянием. Меня уже тоже начинало
разбирать, я тонул в этом отчаянии. - Вполне могли".
Знаете, что это такое? В наше время все было проще и... милосерднее,
что ли, хотя вряд ли уместно здесь это слово. Тебя, идущего из кино или от
одноклассника, встречала в сквере или на пустыре компания удальцов из
чужого района, предлагала попрыгать на месте и, определив по звону наличие
мелочи в карманах, ненавязчиво советовала поделиться. И все. Никаких угроз
или оскорблений. И забирали не подчистую, а оставляли последний гривенник.
А то и два. Подленький, конечно, был приемчик, и далеко не все им
пользовались, но у нового поколения приемчики стали подлее. Итак,
"включение счетчика". Опять же компанией встретить одного. Потребовать
деньги. С угрозами. И не спасает, даже если нет у тебя денег или отдашь ты
их этой компании. Тут суть в другом. Они заявят, что нужны еще деньги.
Скажем, рубль. Дадут тебе день на поиск этого рубля. И предупредят:
включаем счетчик. С этой минуты за каждый час будет набегать двугривенный.
Встретиться с тобой условятся завтра на этом же пустыре. Но завтра не
появятся. И послезавтра тоже. А через неделю, когда ты уже успокоишься,
сами найдут тебя. И потребуют по счетчику.
Как вам приемчик? Нет, до такого мы в наше время не додумались.
Просто не могли додуматься. Не заплативший "по счетчику" - а где взять
такие деньги? - должен выполнить любое условие этих ухарей. Лю-бо-е.
Согласиться на все. Иначе...
Я еще немного подумал и решил не распространяться насчет "счетчика".
И не предполагать чего-то другого, гораздо худшего. Они были уже на грани.
Я просто сказал, когда и где видел Костю.
Их реакция последовала незамедлительно.
- Что же ты молчал до сих пор? - зло выкрикнула Марина, словно мое
сообщение, прозвучи оно минутой раньше, могло хоть что-то изменить в
Костиной судьбе.
Борис оттолкнулся от подоконника, быстро пересек комнату, бросив на
ходу:
- Позвоню в милицию.
Хлопнула дверь в прихожей и от короткого сквозняка заколыхалась
табачная пелена под потолком. Марина помчалась следом и я остался один.
Вынул сигарету, снял с полки у дивана пепельницу и закурил.
Они вернулись быстро (две телефонные будки стояли наискосок от нашего
дома) и на лицах их появилась надежда. Казалось, сам факт, что я видел
Костю на Хуторах живым и здоровым, гарантировал счастливую развязку.
Интересно, как им удалось уговорить милицию принять заявление - ведь не
прошло еще трех суток с момента пропажи... Они громко наперебой рассуждали
о том, что же Костя мог делать на Хуторах, но в глазах их плескался страх,
и у Марины просто губы тряслись от страха, и страх заставлял Бориса
терзать и терзать пальцами шнурки штормовки, потому что знали они и знал
я: даже если какое-то крайне неотложное дело повело Костю ночью в далекий
микрорайон - он давно уже должен был вернуться. И если он до сих пор не
вернулся...
Я знал, что они проведут бессонную ночь, и Борис будет курить, а
Марина рыдать, и мне было неловко сидеть вот так, словно созерцатель,
словно наблюдатель, не совершая каких-то действий, способных помочь...
Ничем я не мог им помочь, и не хотел давать советы, потому что
единственный совет - поместить объявление в газете - предполагал бы уже,
что действительно случилась беда.
- Если будет нужно - я в вашем распоряжении, - сказал я, уходя. - И
не очень его ругайте, когда заявится.
- Пусть только заявится, - пробормотал Борис, а Марина опять
заплакала.
Последняя пятница месяца у нас по традиции - день не совсем обычный.
Это день Великого Хурала. Ровно в девять все мы собираемся у шефа, в его
просторном кабинете с высоким потолком, украшенным сохранившимися с
прошлого века лепными крылатыми младенцами и какими-то химерными
физиономиями, и обсуждаем дни минувшие и дни грядущи. Проводим смотр наших
достижений и проколов в месяце текущем и вырабатываем генеральную линию на
месяц очередной. Великий Хурал длится часа четыре, а то и больше, и иногда
напоминает до боли знакомые парламентские наши дебаты, над которыми,
думаю, благодаря телевидению, потешается весь мир.
На этот раз мы управились еще до полудня, и хуралили на удивление
спокойно - сказалось, видимо, то, что основной запас копий был переломан
на предыдущих сходках, практика нас все-таки чему-то учила, да и не были
мы врагами, а были единомышленниками, и хоть и не поступались принципами,
но достигали того самого состояния, что ныне обозначается модным и уже
захватанным странным неудобоваримым словечком "консенсус". В общем, голые
крылатые младенцы остались нами довольны, и подобрели химерные потолочные
физиономии, и шеф подвел итоги - а потом народ, вынося прихваченные с
собой стулья, начал разбредаться по своим делам. Я тоже разбрелся, то есть
пошел к себе и, пользуясь отсутствием Цыгульского, который прямо с
Великого Хурала умчался добывать таинственных "фотонщиков", решил
отработать кое-что для себя на грядущий декабрь.
Но что-то не клеилось у меня работа. Думалось мне о другом. Уходя
утром из дома, я постоял, прислушиваясь, у двери Рябчунов. За дверью было
тихо. Но чудилось мне, что я слышу приглушенные всхлипывания Марины и
вздохи Бориса. Конечно, только чудилось, но тишина за дверь была
напряженной. Той, что готова взорваться. И напряженная эта тишина
преследовала меня даже в переполненном утреннем троллейбусе, где люди,
заряжаясь отрицательной энергией от соседей, и передавая свою
отрицательную энергию другим, не стесняются в выражениях насчет
неустроенности этого мира.
Работа у меня не клеилась, и я покрутился в нашем загроможденном
мебелью отсеке, забрал со стола Цыгульского свою оплаканную на прошлой
неделе венгерскую ручку и направился в машбюро к Шурочке и Раисе
Григорьевне, где хранились подшивки газет.
В машбюро стрекотали пишущие машинки, шуршала копирка, Раиса
Григорьевна и Шурочка умудрялись, не отрываясь от производственного
процесса, перебрасываться гастрономно-рыночно-промтоварными новостями, и
я, устроившись у окна, листал местные газеты, быстро пробегая взглядом
колонки объявлений на последних страницах. И среди сообщений о сеансах
экстрасенсов, наборе в группы желающих изучать идиш, излечиться от
алкоголизма, обучиться маркетингу и менеджменту, овладеть основами
садоводства, среди реклам видеозалов и кооперативов, некрологов и призывов
приобрести учебные пособия по восточным единоборствам и технике секса я
нет-нет да и натыкался на объявления о розыске людей. Не тех, что
разыскиваются милицией за совершение преступлений, а обыкновенных людей,
которые ушли из дома и не вернулись. Детей и взрослых, с описанием
внешности и одежды. Неуютно делалось от таких объявлений, хотя я понимал:
не за каждым таким исчезновением кроется какая-то трагедия. И все-таки,
все-таки...
Между прочим, с недавних пор масло в огонь начали подливать уфологи,
эти специалисты по летающим тарелкам и блюдцам, которых у нас нынче
развелось видимо-невидимо. Я имею в виду как тарелки, так и уфологов.
Запомнилась цифра, прозвучавшая в одной из телепередач из уст нашего
главного кандидата "тарелочных" (пардон, технических) наук Ажажи:
оказывается, из девяноста с чем-то там тысяч пропавших без вести в стране
за год не менее пяти тысяч похищено экипажами НЛО! Такая вот арифметика.
Не знаю, где взял эти данные Ажажа и насколько они верны, но цифры,
конечно, впечатляли. Предполагать, что Костю похитили инопланетяне, было,
пожалуй, рановато, хотя мода на НЛО не обошла и наш город. "Вечерний
вестник" сообщал о ярком шаре, парившем над Ровенским кладбищем, "Народное
слово" публиковало интервью с человеком, видевшим летающие черные шляпы
над новым мостом, "Степоградская правда" рассказывала о колхозном шофере,
совершившем путешествие на другую планету в летательном аппарате
пришельцев. Мы шли в ногу...
Накануне обеденного перерыва в машбюро заглянул кругленький Пятахин
и, подозрительно глядя на меня, сообщил, что звонят из психбольницы и
требуют немедленно разыскать меня.
Звонила, конечно, Залужная. Первые пять минут она рассказывала о том,
как накручивала номера всех наших отделов и нигде не могла меня
обнаружить. Вторая пятиминутка ушла у нее на краткое изложение содержания
приобретенной втридорога очередной книги по парапсихологии. Когда я мягко
посоветовал ей не злоупотреблять телефонной связью (Пятахин перебирал
какие-то фотографии и недовольно поглядывал на меня), Лариса вспомнила,
наконец, зачем, собственно, звонит.
- Гриша сделал тебе твоего веселого Роджера, - сообщила она. - Через
пару часов вырвусь, занесу. И вечно я из-за тебя бегать должна, суетиться!
Я посоветовал ей не суетиться и объяснил, что завтрашняя страница
готова, потому что есть на свете люди, пишущие неплохие вещи, и есть люди,
дающие этим вещам возможность выйти в свет. Спасибо за содействие, сказал
я, но Желязны пусть подождет. Считайте с Гришей, что за мной должок.
Лариса возмутилась по поводу напрасных хлопот и бросила трубку, не
желая выслушивать мои оправдания. Я угостил Пятахина сигаретой, зашел к
себе, набросил куртку и направился перекусить в кафетерий.
Вторая половина дня догорела стремительно, словно бенгальский огонь.
Я сколотил завтрашнюю страницу, да еще отвоевал приличный кусок у
объявлений и вновь мог поздравить себя с тем, что день прожит не зря. А за
ночным рубежом ждала суббота, и я планировал поработать, наконец, над
собственным рассказом, давно уже обдуманным и выношенным, и предпринять
кое-что еще. Тихий голос Наташи, назвавший шесть цифр телефонного номера,
звучал в ушах подобно наваждению Германна. Дождавшись, когда Цыгульский
умчится в секретариат, я набрал эти врезавшиеся в память шесть цифр,
недоверчиво вслушиваясь в себя - там, внутри, происходило нечто очень
похожее на замирание сердца.
- Технический, - сказала трубка суровым мужским голосом, и я
сообразил, что знаю о Наташе только то, что она Наташа. Ни отчества, ни
фамилии. Но приходилось полагаться только на эту скудную информацию и,
поздоровавшись, я чуть заискивающе попросил: - Мне Наташу, если можно.
- Звоните еще раз, в лабораторию, - буркнула трубка. - Я не буду
снимать.
Информация принимает почти лавинообразный характер, думал я, крутя
диск. Наташа, оказывается, работает в лаборатории.
На этот раз мне не пришлось никого просить, потому что голос женщины,
отозвавшейся на мой звонок на другом конце провода, был голосом Наташи.
- Слушаю вас.
- Добрый вечер, Наташа. Это я.
- Здравствуй, Алеша, - после секундной заминки ответила Наташа и мне
показалось, что ее голос потеплел.
Черт возьми, оказывается, я волновался как старшеклассник!
Откашлявшись, я решил не тратить время на словесную паутину и сразу внести
конкретное предложение. Об этом я и сказал Наташе. Я сказал:
- Наташа, я решил не тратить время на словесную паутину - у меня
конкретное предложение.
Говорил я, словно дрова рубил. Не знаю, что уж на меня нашло, но,
ей-Богу, почему-то невыносим мне стал разный там вербальный, так сказать,
охмуреж.
- Готова выслушать твое конкретное предложение.
Тон у нее был отнюдь не шутливый. Как и у меня.
- Наташа, хотелось бы с тобой встретиться. В субботу. Не возражаешь?
Теперь я уже не дрова рубил. Я прыгал в прорубь. Вылезал - и снова
прыгал.
- Не возражаю. Жду в гости, только не раньше трех.
Я немного растерялся. Собственно, ни на какие гости я не рассчитывал,
а рассчитывал на прогулку по городу, на обед в ресторане. Гос-споди, да
оказывается, я просто извелся от одиночества, хотя никогда не задумывался
об этом. Не позволял себе задумываться.
- Нет-нет, не раньше, - торопливо сказал я, замялся, потом неуверенно
добавил: - Ты извини, может быть, я навязываюсь, может быть, у тебя
какие-то свои планы?..
- Я бы так и сказала, не переживай. - Я чувствовал по голосу, что на
улыбается. - Я же не приглашаю тебя раньше трех, потому что там
действительно свои планы... Ой, тут уже телефон нужен. До завтра, Алеша.
- До завтра.
Я положил трубку и некоторое время сидел с закрытыми глазами,
пребывая в каком-то невесомом состоянии, из которого меня вывел
взъерошенный Цыгульский. Он ворвался в комнату и сразу закричал в телефон,
собирая свою братву на уик-энд. Меня он не приглашал. Он знал, что у меня
свой уик-энд. Устоявшийся, традиционный, нарушаемый лишь в исключительных
случаях. А именно: постирать и погладить все, что можно, чтобы хватило на
следующую неделю. Помыть полы. Сварить большую кастрюлю нехитрого супчика,
чтобы хватило, опять же, на всю неделю. И с утра сесть за письменный стол.
Как там у Лермонтова или Пушкина? "В уме своем я создал мир иной и образов
иных существованье..." Сидеть и создавать миры. Да, модус свой вивенди я
старался выдерживать педантично, хотя и не всегда получалось.
Домой я опять шел в невесомом состоянии. Что-то со мной творилось,
удивительное творилось, давно забытое, навсегда, казалось, вычеркнутое из
жизни. Когда-то я возвращался домой по рассветным майским улицам и, с
разбегу подпрыгивая, срывал с веток нежные зеленые листья. Чистыми были
улицы, и чистым было небо, и впереди расстилалась почти бесконечная
счастливая жизнь... Где-то сейчас эти улицы, где безмятежное небо?
И пускай сегодняшний вечер будет сплошной постирочно-помывочной
прозой, думал я, шагая в вечернем сыром тумане, зато завтра меня ждет
поэзия. Поэзия творчества. Поэзия свидания. Я поймал себя на этих
сентиментальных мыслях, способных слащавостью своей заменить сахар вместе
с талонами, сконфузился и весь оставшийся до подъема путь деловито
размышлял о том, стоит ли отдавать в химчистку серые брюки или проще и
быстрее будет постирать их самому.
В окнах Рябчунов горел свет, на балконе застыла фигура Бориса. Огонек
сигареты разгорался и угасал, словно сигнал бедствия.
- Ну что? - спросил я, остановившись у фонаря.
- По-прежнему, - коротко ответил Борис, бросил окурок в черные кусты
под балконом и, ссутулившись, ушел в комнату.
В почтовом ящике оказались газеты и письмо. Я сунул корреспонденцию
под мышку, поднялся по лестнице и осторожно миновал квартиру Рябчунов. И
только открывая свою дверь понял, что невольно стараюсь производить как
можно меньше шума, как это бывает, если в доме большое несчастье...
Утром меня действительно ожидала поэзия. В прямом смысле. Закончив
гладить и подготовив к работе письменный стол - стопка бумаг, ручка,
пепельница, сигареты и спички, - я налил себе чашку чая и направился было
в комнату, но обнаружил на холодильнике так и непрочитанные вчерашние
газеты и письмо. Проведя весь вечер в трудах праведных, я совсем позабыл о
своей почте.
Письмо было адресовано мне, написал его некто Мифрид В., живший, судя
по обратному адресу, в трех кварталах от меня. Мифрид, как явствовало из
письма, была особой женского пола, сочиняла стихи, и опустила письмо в мой
почтовый ящик "для верности", как она поясняла, чтобы оно не затерялось в
редакционной почте и попало по назначению. То есть, в мои руки.
Я не делал секрета из своего домашнего адреса, как некоторые. И если
звонили в машбюро Шурочке и Раисе Григорьевне, которые были и нашим
отделом справок, и спрашивали мой домашний адрес - они давали мой адрес.
Пусть пишут, пусть приходят - к счастью, на десяток граммофонов всегда
находится один одаренный. Хорошо бы, конечно, если бы больше...
Слово "Мифрид" было мне откуда-то знакомо. Поразмыслив, я извлек из
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг