могли спасти...
Аня не уходила даже ночью. Андрей через полуоткрытые веки
наблюдал за ней. Милый, бесконечно дорогой профиль... А кончик косы,
выбившийся из-под белой косынки и попавший ей в руки, совсем промок.
Верно, она думает, что им незаметнее, чем платком, вытирать уголки
глаз.
Умирающий в какой-то момент становится мудрее окружающих. Врачи с
ученым видом еще выписывают рецепты, медсестры старательно делают уже
ненужные уколы, сиделка то поправит подушку, то сбегает за льдом или
лекарством... а умирающий понимает все...
Андрей смотрел на Аню долгим, пристальным взглядом. Он словно
старался запомнить ее, уходя...
Андрей понимал все. Он познавал предсмертную мудрость, он уже
почти мог отдалиться от мира, спокойно созерцать его со стороны. Но
вдруг, затмевая все - и боль, и отчаяние, и мудрость старца, -
откуда-то из глубины накатывалась на него неистовая жажда жизни. Жить,
жить! Во что бы то ни стало жить! Вот она, Аня, близкая, нежная!.. В
ней - светлая жизнь с надеждами, мечтами... Ведь они мечтали совершить
что-то необыкновенное... И неужели теперь ничего не будет сделано?
Ничего не останется?.. Стены каюты сдвинутся еще теснее... совсем
сдавят... потолок опустится к самым глазам... а глаза закроются... И
Андрей усилием воля приоткрывал веки, видел дорогой профиль, пушок на
щеке, видел жизнь и не хотел, не мог отказаться от нее...
Полный черных провалов и ярких пятен, надвигался бред. Последние
впечатления, обрывки сцен, неясные мысли и образы странно
перемешивались в обожженном жаром мозгу...
Напрасно Аня то и дело поправляла мешочек со льдом у Андрея на
лбу. Мозг его пылал, губы запеклись. Аня наклонялась к ним, улавливая
едва слышные слова. Но что она могла понять в мгновенных вспышках
затуманенного сознания!
Андрей шептал. Аня почему-то старалась запомнить, что он шептал.
Запомнить она еще могла, но понять...
- Холод... холод... - повторял он, и Аня прикрывала его тремя
одеялами, хотя озноба у него не было. - Холод между континентами, -
продолжал он, и Аня вспоминала их разговор об Америке. И вдруг он
явственно произнес: - Америка... - Потом он, должно быть, переживал
последнюю драму в море. Он твердил: - Бак, плавающий бак... нет,
плавающая труба... длинная, очень длинная труба... На одном конце
советский человек, на другом - американец... Труба - как туннель...
Он впадал в забытье, замолкал на час, потом начинал метаться и
опять бредил плавающей трубой. И вдруг вспомнил самолет.
- Обгоняет звук... Вот это скорость! - отчетливо говорил он с
закрытыми глазами. - И это в воздухе... А воздуха нет... Дышать
нечем... (Аня дрожащей рукой тянулась к кислородной подушке, а он
отталкивал шланг.) Не будет сопротивления воздуха, - неожиданно
говорил он. - Из трубы ведь можно воздух удалить... Тогда скорость еще
больше...
И Андрей обжигающей рукой сжимал занемевшие Анины пальцы и все
шептал, шептал:
- Не нужно холода... ведь на обоих концах трубы были люди...
Кольцо хотел подарить... А труба была под водой... И пусть будет под
водой... как в пруду... не помешает кораблям, льдам... ничему не
помешает!.. Будет длинная, длинная... На одном конце Америка, на
другом - Советский Союз...
Аня понимала, что он снова поверял ей тайну, как недавно в
Беринговом проливе, вновь рассказывал о своей идее, подтвержденной,
как ему казалось, недавней трагедией - подводная плавающая
труба-туннель между континентами.
Бедняжка! Можно ли его разочаровывать в такую минуту?
В воспаленном мозгу Андрея проходила титаническая работа:
воспоминания детства, впечатления дня и думы о будущем - все это
смешалось, взаимодействуя, как в неведомой химической реакции,
слилось, подтверждая что-то новое, никогда не существовавшее...
Во всякой болезни кризис наступает, кризис проходит. А после
кризиса...
Аня поняла, что кризис у Андрея миновал. Он больше не бредил, был
в полном сознании, но каким-то отсутствующим взглядом смотрел в угол
каюты и ничем не интересовался. Его новое состояние было еще ужаснее
бреда.
Вася умер.
Аня накрыла его с головой простыней. Он лежал на койке, утонув в
матрасе, какой-то странно плоский.
Аня боялась мертвеца, но еще больше она боялась оставить с ним
Андрюшу. И, дрожа от ужаса, она продолжала сидеть, не шла к врачу...
Андрей не мог не знать, что Васи не стало: не хлюпало больше в
Васином горле. Часы на Аниной руке тикали, но не заглушали ударов ее
сердца.
Андрей, конечно, все знал о Васе...
Но его теперь ничто не интересовало. Его уже не было с Аней.
Она наконец поняла это и решилась на самое последнее, жестокое
средство... Она хотела хоть чем-нибудь воздействовать на Андрея, хоть
на миг возбудить в нем интерес к действительности.
- Ведь Вася умер...
Андрей не отвечал, равнодушный, спокойный.
Аня наклонилась к нему близко, словно не веря своим глазам, и
повторила:
- Ты слышишь? Васи нет... умер он... Неужели же ты...
- Знаю, - только и сказал Андрей.
Это произнес уже не Андрей. Это сказал кто-то другой, чужой,
далекий. Аня не выдержала и в слезах выбежала из каюты. Она долго
рыдала на груди у судового врача Елены Антоновны Барулиной.
Васю унесли. Андрей безучастно наблюдал, как возились два
знакомых ему матроса, как болталась у Васи худая татуированная рука,
когда его неловко вытаскивали в коридор, чтобы там положить на
носилки.
Васину койку откинули к стене. В каюте стало просторно и пусто.
Пересилив себя, Аня вернулась к Андрею и снова не узнала его. Она
решила быть около него до конца.
...Два дня Андрей молчал, ни разу не позвал Аню.
Аня не понимала, откуда у нее берутся силы. Она боялась уснуть,
пропустить малейшее Андрюшино движение.
На третий день после смерти Васи, когда Аня дремала на своей
табуретке, Андрей вдруг позвал ее:
- Аня!
Девушка подумала, что ей послышалось, но на всякий случаи
нагнулась к больному:
- Андрюша, милый, ты звал меня?
Андрей помолчал, потом сказал:
- Да нет... уже не надо.
- Почему? Ну скажи, что ты хотел...
Андрей молчал.
- Что-нибудь важное?
Умирающий кивнул.
Аня стала на колени, наклонилась, ощущая виском худую щеку
Андрея:
- Говори.
- Понимаешь, я теперь не о себе... не о нас... я о других
думаю...
Ане было больно это слышать, но, нежно припав к Андрею, она
боялась шевельнуться. И, верно, что-то живительное было в ее женском
прикосновении. Андрей заговорил более связно:
- Особенно теперь жаль уходить, Аня. Я ведь такое придумал...
- О чем ты? О нашей тайне? Ну скажи! Об Америке? О плавающей
трубе? - с чисто женской находчивостью стала выпытывать Аня.
- Разве ты уже знаешь? - как будто удивился он.
- Ты же сам мне рассказал в Беринговом проливе. Говорил про холод
между нами и Америкой.
- Разве? - слабо прошептал Андрей, силясь что-то вспомнить.
- Ты еще хотел, чтобы я попросила совета у папы! - вдохновенно
продолжала Аня.
- Да?
- Ну конечно! Папа очень серьезно к этому отнесся. Сказал, что
это будущее человечества и выход из современного тяжелого для всех
тупика.
Аня выдумывала, но чутьем, не рассудком, знала, что только так
могла сейчас говорить тяжело больному Андрюше, только так могла
вернуть ему интерес к жизни!
- Ты слышишь, Андрюша, милый! - тормошила она его.
И в Андрее произошла перемена, голос его окреп. Аня уже слышала
его, не наклоняясь. Он говорил размеренно, словно рассуждая с самим
собой:
- У людей нет иного выхода. Только выбор между двумя путями: или
общей гибелью всего живого или... наведение мостов. Кто это сказал или
я сам придумал? "Чтобы пропасти пропасть - Мост накроет злобы пасть".
- Это ты сам, сам придумал, Андрюша, - уверяла Аня, чувствуя, как
у нее холодеют пальцы. Только умирающий юноша мог заговорить словами
мудреца, даже поэта!
И вдруг, словно от поднесенного факела, у Ани возникла ее
собственная идея. Как в фокусе, собрались ее непрестанные мысли о
спасении Андрея и зажглись ярким, новым светом.
- Ты... ты... будешь жить! Ты сильный, - говорила она, сжимая его
худые руки, - ты должен осуществить свой замысел!
- Кто-нибудь другой... Ведь надо много продумать.
- Нет! Не другой! Только ты! Ты можешь разработать все, ты будешь
это делать! Сейчас же... вот здесь...
- Ну что ты! В постели?
- Ну конечно же!
И снова Аня рыдала на груди у Елены Антоновны.
- Девочка ты моя! - гладила ее русые волосы Барулина, милая,
грузная женщина. - Ну как же я могу такое разрешить? Умирающему - и
вдруг работать!...
- Вы ничего не понимаете, Елена Антоновна... Простите,
пожалуйста, что я так сказала. Нет, вы просто не видели, как он
преобразился, все это мне снова рассказывая. Это его последняя искра.
Ее нужно раздуть... Вот увидите, он будет работать, думать... у него
появится снова желание жить.
- Ты просто сумасшедшая, Аня. Тебе нужно отдохнуть. Я пожалуюсь
Ивану Семеновичу.
- А я ему уже говорила. Он сказал, что это бред...
- Ну, вот видишь...
- Нет, это он про Андрюшу сказал... то есть про его замысел. Нет,
просто ему трудно представить все. Ведь он, как никто другой, знает,
сколько времени нужно плыть между континентами... А тут - поезда
пролетают расстояние между СССР и Америкой за полтора-два часа... Вы
только подумайте, Елена Антоновна!
- Но вот Иван Семенович - он ведь не только моряк, он и знающий
инженер, - если он говорит...
- Так и он говорит, что Андрюше нужна зацепка за жизнь... А тут
такая идея! Разве ради нее не стоит вернуться в жизнь?
Елена Антоновна улыбалась.
- Психотерапия... - начала сдаваться она. - Ну что ж, пусть
думает - ведь ему никто не запрещает думать.
- Так ведь не только думать! Чертить надо...
- Нет, девочка! Лечить прежде всего нужно тебя. Человек в гипсе
лежит, повернуться не может...
- Я все устрою... вы только позвольте... Его все время не было с
нами... со мной... А когда он опять заговорил о своей идее, то был
живой... Вы понимаете? Живой! И он оживет, если сделает проект. Я
прилажу над его койкой чертежную доску. Вот так... - И Аня стала
проводить в воздухе рукой какие-то линии.
Елена Антоновна слушала уже без улыбки.
Андрей с волнением ждал Аню. Он все время смотрел на дверь. И
вдруг дверь открылась, и в ней показалась сияющая Аня с фанерным щитом
для объявлений, который самочинно сняла в коридоре.
Андрей ничего не сказал, только закрыл глаза и улыбнулся. Впервые
улыбнулся за время болезни.
У Ани все было продумано. Она примостила самодельную чертежную
доску над Андреем так, что он мог чертить, лежа на спине. На щите
вместо бумаги она булавками приколола чистой стороной санитарный
плакат.
Андрей был неузнаваем. Он даже дал Ане несколько советов.
Спросил, нельзя ли достать на корабле кое-какие книги. Потом спросил,
здесь ли еще кавказец-инженер и американец.
Аня отточила карандаш, дала его Андрею.
Наступила торжественная минута. За открытым иллюминатором
шелестели волны. Переборки, как и всегда во время хода корабля, чуть
заметно дрожали.
Андрей едва мог удержать карандаш в совсем ослабевшей руке.
Он уже собирался чертить, но вдруг перевел взгляд на Аню:
- Аня... карту Полярного бассейна.
Аня убежала за картой, которая висела в кубрике, в матросском
красном уголке. Андрей лежал, положив руку с карандашом на грудь, и
снова тихо улыбался.
Наконец карта была принесена и закреплена на той же доске.
Он провел свою первую линию. Это была линия через всю карту,
линия, соединившая через Северный полюс Мурманск с Аляской, СССР с
Америкой, два континента, по кратчайшему пути.
Глава третья
МОСТЫ ВМЕСТО БОМБ
По небу над морем летели низкие лохматые тучи. Увязавшиеся за
кораблем чайки срезали крылом пенные гребни.
Дул встречный ветер. Капитан Седых, сердито сопя, отвернулся от
него. Было время, когда к любому ветру Иван Семенович становился
лицом, бриз и шквал веселили ему душу, он готов был помериться силами
хоть с ураганом. Потому, быть может, и пошел инженер-судостроитель
Иван Седых в моряки, стал штурманом дальнего плавания, а потом и
капитаном. Полярные моря учили его уму-разуму. Поначалу был он без
меры удалым да озорным. Любили про него рассказывать всякое. Раз,
говорят, поспорив на бутылку коньяку, он белого медведя, как бабочку,
поймал. Сошел на льдину да и накрыл ему голову сачком, сделанным из
мешка, пропитанного хлороформом. Зверь уснул. Ночью потом проснулся,
на корабле переполоху наделал. Сам же штурман Седых и пристрелил его
из винтовки. Потом пообтерся Иван Семенович во льдах, безудержная и
опрометчивая отвага сменилась продуманной смелостью. Когда отвечаешь
не за свою только голову, а за весь экипаж корабля да за пассажиров,
другим становишься. Собственно, для того и пошел в море судостроитель,
чтобы по примеру адмирала Макарова мудрость познать; мечтал он создать
гидромониторный ледокол, который водяными струями лед бы перед собой
резал. Но все не удавалось. Взяли его "наверх" на руководящую работу,
инженерство его вспомнили, еле снова на корабль вырвался. И вот теперь
опять езжай в Москву за назначением. Снова выдвигают.
Дергая себя за ус, Седых наблюдал, как дочь подошла к Сурену
Авакяну и американцу.
Был он в скверном настроении, только что поспорив с дочерью.
Увозить надо девку скорее. Конечно, парня жаль, Андрейку, так не
приставить же Анку к его креслу, на ноги ему уже не встать.
Аня шла по палубе навстречу Кандерблю и Сурену Авакяну, о чем-то
жарко спорившим.
Следя за ней из-под насупленных бровей, Иван Семенович недовольно
хмыкнул: "И этот еще американец навязался на седую голову! По радио с
самим командующим американским флотом связался. Тот за ним эсминец
высылает. Скоро в море встреча произойдет. Видать, важная птица!..
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг