мне, поправляя подушки, в которых утонуло жалкое, иссохшее тело больного.
- Хэлло, мистер Никсон! - бодро приветствовал я. - Оказывается, ученые
держат свое слово.
- А какого черта нужно вам? - осведомился Джордж Никсон.
- Профессор Терми вызвал меня для участия в операции. Очевидно, я буду
поддерживать медсестер, чтобы они не падали в обморок, если раньше не
упаду сам.
- Падать вы все начнете, когда я встану на ноги, - пообещал босс.
- Рассчитываете вернуться на ринг, сэр?
- Да. На тот самый, на который лезете вы, сложив ступеньками экземпляры
своей дурацкой книжки.
- Да, сэр. Но вы ведь сами заказывали эту дурацкую книжку, обещали за нее
миллион.
- Я всегда говорил, что из вас выйдет делец. Вы хотите получить куда
больше.
- Я отказался от гонорара, сэр.
- И от денег жены?
- Да, сэр. Мы расстались с Лиз. Я не знаю более изумительной женщины, чем
она, сэр.
- Никогда не пойму эту развращенную молодежь. Я бы вас выкинул из малого
человечества.
- Пожалуй, сейчас лучше говорить о тех, кто останется в большом
человечестве.
- Недурно вы обрисовали меня в своем лживом дневнике.
- Вы заказывали мне искренность, сэр. Я старался.
- Интересно, какой бизнес вы рассчитываете сделать на этой операции? Вы в
самом деле верите в чудо, которое он сделал там, в России?
- Верьте, сэр, никто больше меня не хотел бы посмотреть на это чудо.
- Вам еще представится эта возможность. Вам еще она представится!.. - с
угрозой произнес он.
Я отправился на аэродром, размышляя о причудах человеческого характера.
Зачем только старому ученому с глазами, вместившими всю мировую скорбь,
понадобилось ставить на ноги это чудовище? Мне вспомнился роман о
Франкенштейне, этом монстре, порожденном наукой, искусственном человеке,
лишенном всех человеческих чувств, замененных всепоглощающей жаждой
уничтожения. Уж так ли не права была супруга поэта Шелли, создавшая это
произведение? Не символизирует ли оно в наши дни что-то большее, чем
создание живого чудовища, разрушения, порожденного уже, по существу
говоря, нашим веком?
Я волновался, ожидая профессора Терми. Я, пожалуй, могу объяснить сам себе
это волнение. А что, если Лиз права, если она не придумала то, что
облегчило мне наш разрыв? Если правда, что Терми спас Дочь Дивную Солнца?
Я давно уже решил, что это со стороны моей умной Лиз было лишь женской
уловкой. Она была горда. Нужно или не читать мой дневник, или поступить,
как она. Конечно, профессор Терми, вероятно, никогда и не видел моей
Эллен, все еще ведущей жалкое существование тайного агента...
И, конечно, меньше всего я думал о телепатии, о том, что переданное на
расстояние внушение оживляет во мне образ той, которую я больше всего
хотел увидеть сейчас выходящей из самолета. Или прав гадальный автомат,
который за десять центов отвечает, что "ваше желание исполнится, если вы
очень пожелаете этого и если никто в мире не пожелает сильнее обратного".
Ну, это было невозможно, пожелать сильнее, чем желал того я!
Я видел, как опускался на бетонную дорожку огромный самолет, видел, как
коснулись баллоны его колес земли.
Самолет выруливал, и я бежал двести ярдов ему навстречу, как, бывало, в
колледже на соревновании.
Мне не хватало воздуху, и сердце мое бешено стучало... Но почему?
К самолету бесконечно долго подкатывали трап, мучительно долго не
открывали дверцу... Остановилось само время, словно мое существо помчалось
кому-то навстречу со скоростью света и действителен был для меня парадокс.
Первым из самолета показался Леонардо Терми. Он весело огляделся, бодрый,
подвижный, совсем не такой, каким я провожал его в Россию.
За ним вышли его помощники, профессор Стайн и доктор Шерли. Потом
появилась высокая седая красивая женщина.
А потом...
Я знал, что она появится, я знал! И пусть лопнут от возмущения все враги
теории о внушении на расстоянии! Я знал...
Мне опять померещилась моя Дочь Дивная Солнца... Может быть, уже пора
лечиться? Ведь та темноволосая женщина, спускаясь последней, была слишком
молода для Эллен. Но что это? Легко сбежав по ступенькам, она
пробивается... ко мне... и грустно улыбается своими темными глазами.
Подождите!.. Почему темными? Галлюцинация?
Я невольно попятился.
- Хэллоу, Рой! - тихо сказала она, добравшись до меня. - Куда же вы?
Отремонтировали ли вы наш банановый небоскреб?
Боже мой! Почему здесь не было художника, который в одно мгновение мог бы
создать шедевр "торжества глупости", если бы запечатлел выражение моего
лица!.. Я даже не почувствовал горького тона ее бодрых слов.
Непостижимо, но это была она!..
Мы шли с ней через аэродром в джунгли совсем как прежде, хотя все вокруг и
мы сами стали иными...
Мы шли по сцепленным узлами, перевитым змеями корням, шли, раздвигая
руками то мягкие, то сухие лианы между бородатыми или голыми стволами,
среди сводящих с ума африканских цветков, слитых в яркий пожар джунглей,
пряных, душных, пьянящих орхидей, символов зовущей жизни, висящих и даже
исполинскими бабочками парящих в воздухе и так жаждущих (как и я!) прожить
здесь, в раю, хоть один день! И даже обезьяны, где-то переждав суровую
зиму, перебегали теперь нам дорогу, мудрыми человечьими глазами поглядывая
на нас, взволнованных встречей друг с другом и мечтой о счастье...
Но что-то лежало между нами, незримое, разделяющее... Но могло ли быть
иначе? Судьбою суждено нам встретиться врагами! Кем она была для меня?
Диверсанткой? Шпионкой, засланной моими предшественниками, всю политику
которых я так гневно отвергал? Кем я был в ее глазах? Продажным писакой
желтых газетенок, ловкачом пера, забивающим головы читателей? Что могло
возникнуть в нас, кроме взаимного презрения?
Так безжалостно пытался я заслонить для себя что-то другое, самое важное и
непоправимое.
Уже несколько позже, сидя на просеке, которую расчищали чернокожие
работяги (при виде нас они приветливо обнажили белые полоски зубов), мы
начали каждый свою исповедь, необходимую, чтобы убедить самих себя в
чем-то, чего нельзя даже понять...
Она призналась в своем, казалось бы, безрассудном решении совершить тайный
подвиг, невидимо служа делу коммунизма, прикрываясь маской агента ЦРУ.
Клянусь Солнцем, нельзя было меня больше ошеломить, чем удалось ей...
Напрасно она не смотрела мне в глаза!
Я рассказал о кончине старого князя Шаховского, как в моем присутствии он
освободил ее на своем смертном одре от ошибочной клятвы.
Оказывается, она уже освободилась от нее сама.
Да, я был поражен в первый миг, счел ее поступок просто невозможным. Но
так ли был прав в этом? Разве удивлялись мы, когда узнавали, что
какой-нибудь тайный агент разведки враждующих государств служил двум, а то
и трем хозяевам? Эллен служила только своей совести, своей мечте, своему
убеждению! Разве нельзя найти такие примеры хотя бы из истории второй
мировой войны, когда те же русские, не имевшие связи с Родиной, намеренно
шли на службу к гитлеровцам, чтобы тайно служить своему делу, подвергаясь
опасности погибнуть от рук своих друзей. Должно быть, моя Эллен была из
такого же десятка!
Но как ее не раскрыли, как не уничтожили?
- Все было очень просто, Рой, - чуть печально говорила она. - Они с самого
начала разгадали все. Но сочли невыгодным разоблачать нас с Мартой. Ведь
работы, о которых я могла сообщать, были не только не секретными, но
предназначались для самой широкой огласки. Они предпочли дезориентировать
боссов, пославших меня и Марту...
- Но как же они выпустили вас из России? - настороженно спросил я.
- Они отпустили на родину уже другую, не ту, которую заслали к нам. Разве
вы сами не почувствовали этого, Рой? - И она пытливо посмотрела на меня. -
Не потому, что у меня теперь темные глаза, как у моего маленького
прелестного побратима, а потому, что они поняли, кем я была на самом
деле... Я не знаю, Рой, милый Рой, поймете ли вы это когда-нибудь...
Может быть, я не хотел понимать всего полностью!..
Потом она читала мой дневник. Я следил за выражением ее лица. Слишком
привыкло оно быть скованным!.. Только легкую печаль мог я уловить на нем...
- Вы лучше меня, Рой, - вдруг сказала она, не дочитав рукописи, задумчиво
глядя в чащу.
Такого приговора я, признаться, не ждал. Ведь я же изменил ей с Лиз!..
- Я не изменила... но я не знаю, что лучше... - сказала она, словно читая
мои мысли.
Она снова взяла книжку, отодвинулась от меня. Она продолжала читать.
Мне было жарко, меня бросало в холод. Преступник хоть не видит лиц судей,
когда они пишут приговор. А я не мог оторвать взгляда от столь дорогого,
чем-то изменившегося, но, быть может, еще более прекрасного лица моего
безжалостного судьи.
Я старался прочесть на ее лице то, что читала она в дневнике... Мне
казалось, что я вижу ее смущение, удивление, гнев, радость... Но чаще я
видел на нем грусть... Почему она так грустила? О ком думала? Кажется, не
обо мне...
В одном месте Эллен отложила книжку и, задумчиво глядя в чащу, сказала:
- Как сложна жизнь... Можно ли в судьбе отдельных людей увидеть судьбу
человечества? Всегда ли счастье одних совпадает со счастьем всех?
Я ей ответил, что касается меня, то я сейчас один счастлив за весь мир.
Она улыбнулась. Мне показалось, что она может простить меня.
Быстро просмотрев окончание книги, Эллен внимательно прочла последние
страницы и обеспокоенно спросила:
- Она в самом деле улетает на космическом корабле к Юпитеру?
- Да. Она назвала его "Петрарка".
- Но ведь у нее же нет подготовки.
- Она с этим не посчитается...
- Рой...
- Да, Эль!..
- Я теперь понимаю, за что вас можно любить.
Едва ли у меня было выражение лица мыслителя.
- Я прежде думала, что любить можно только вопреки всему.
- Любить по-настоящему - это, наверное, не думая как, - пробормотал я.
- Может быть, и так, Рой, но... Но разве вы имели право все это
публиковать? - печально спросила она.
- Они настояли на этом. И Рыжий Майк... Он руководит предвыборной
борьбой...
- Ах, боже мой! Какое отношение могут иметь эти интимные подробности к
предвыборной борьбе!.. - почти гневно воскликнула Эллен.
Я не стал ей возражать.
Я рискнул поцеловать ей руку. Неужели она простила мне "Мону Лизу"?.. Или
у нее было еще что-то на сердце?
Когда я смогу понять ее во всем? И должен ли я это делать?
Мы и не заметили, как нас окружили негры. Оказывается, они узнали во мне
"ядерного комиссара" и выражали сейчас свои чувства. Они принесли Эллен
букет орхидей, сноп огня, словно пляшущего, как в пылающем костре, с
бегущими оттенками пламени, с мерцающими бликами раскаленных углей. Это
были пьянящие огни орхидей, от которых, как от счастья, кружилась голова.
Вернее сказать, могла бы кружиться моя бедная голова...
Эллен обрадовалась цветам... Если бы она так же обрадовалась мне!.. Она
обняла чернокожего, который принес ей цветы. Остальные радостно загалдели.
Я хлопал их по голым лоснящимся плечам и расспрашивал о своем старом
приятеле, эбеновом Геракле. Но они не понимали. Они были возбуждены и
веселы. У них ведь тоже произошли большие события. Старое двоедушное
правительство, распродававшее свою страну организации "SOS", было
свергнуто. Сейчас к руководству пришли новые люди. Нам с Эллен уже было
пора. Давно прошло время, которое отпустил нам добряк Терми.
Симпатичные негры вывели нас короткой тропой к автомобилю.
Мы мчались по великолепному шоссе, разгороженному по средней линии
кактусами, и молчали. Как важно растопить лед, разделяющий нас...
И снова я оказался у босса. Нас уже ждали там Терми, его помощники и седая
русская, оказывается, знаменитый хирург, спасший Сербурга и Эллен. В
самолете они привезли и свою диковинную аппаратуру, хирургический
пантограф с кибернетическим управлением, нейтриновый микроскоп...
Я подумал, что мой бывший босс велик даже в своем смертельном недуге, если
ради него из коммунистической России доставили все это!
Мы ждали на веранде.
Миссис Амелия выкатила кресло с мистером Джорджем Никсоном.
При солнечном свете он казался еще страшнее. Он смотрел на всех
остановившимися, подозрительными глазами.
- Хэлло, сэр! - сказал профессор Терми. - Как видите, я держу свое слово.
- А эти зачем? - прохрипел Никсон.
- Я хочу, чтобы вы убедились, что вас ждет.
- Я жду только здоровья.
- Вот больная, находилась в вашем положении. Мисс Эллен Сехевс работала
вместе с советским физиком Буровым.
- Еще бы мне не знать ее! - скривился Никсон.
- Я попросил ее показаться вам, сэр. Она была трупом не в меньшей мере,
чем вы, сэр.
- Я сам помещал ее фотографии в тунике и без туники.
Эллен отвернулась.
- Да, сэр, - сказал Терми, потирая руки, словно для того, чтобы приступить
к делу. - Я должен обратить внимание... у мисс Сехевс переменился цвет
глаз.
- Что вы хотите этим сказать?
- Что задуманная мной операция, если вы согласитесь ей подвергнуться,
изменит и у вас выражение глаз.
- Может быть, вы сделаете меня еще и черномазым?
- Я гуманный человек, сэр. Я против казни на электрическом стуле, но в
вашем случае казнь необходима. Я берусь совместить ее с вашим спасением.
Профессор Терми уселся на стул против кресла онемевшего больного,
расставив ноги и упершись руками в колени, по-профессорски обстоятельно
стал объяснять:
- Такой человек, как вы, содеяв против человечества преступления,
известные ныне всем, не имеет права на существование. Для своих злодеяний
вы воспользовались достижениями науки, и от имени науки я приговариваю вас
к смерти.
- Уберите от меня этого сумасшедшего! - взвизгнул Никсон.
Но Амелия, стоя за его креслом, не шевельнулась. Испуганными, широко
открытыми глазами смотрела она на Леонардо Терми, глазами, полными ужаса
и... надежды.
- Я приговариваю вас к смерти, как античеловеческое чудовище, порожденное
вашим патологическим организмом. Этот организм, быть может, впервые за все
существование ужасной болезни справедливо поражен раком. Но я излечу вас
от него, как обещал...
Джордж Никсон, вцепившись в ручки кресла костяшками пальцев, обтянутых
сморщенной кожей, в ужасе смотрел на ученого.
- Я излечу вас от рака, перестрою вашу нуклеиновую основу, - методично
продолжал тот. - Вы станете телом так же здоровы, как мистер Буров или как
эта прекрасная леди. Но... я казню вас при этом без электрического стула.
Я так перестрою вашу нуклеиновую основу, что вы перестанете быть
ненавистным всем Джорджем Никсоном. Лучше будет, если вы возьмете себе
другое имя. Я даже готов вам дать свое... Я изменю не только цвет ваших
глаз, не только некоторые черты вашего лица, но и ваш преступный строй
мыслей. Я пригласил сюда приехать мистера Роя Бредли. Я нахожу, что строй
его мыслей мог бы послужить образцом для хорошего американца. Я переделаю
вашу нуклеиновую основу с помощью величайшего хирурга наших дней миссис
Полевой. Вы будете жить, но перестанете быть самим собой.
- К дьяволу! Заткните ему его зловонную пасть! Выбросите его вон отсюда!..
Я не хочу походить на захудалого репортеришку, который был у меня на
побегушках. Гнойная пакость, жалкий колдун!.. Да я таких, как он, нанимал
пачками, чтобы они гнули спину и угодливо ворочали своими просвещенными
мозгами.
В кресле сидел бесноватый. Припадок гнева поднял его. Он уже не лежал, а
сидел. Кровь прилила к лицу. Глаза лихорадочно блестели.
- Кто вы, несчастные, кто вы, берущиеся меня судить? Всего лишь плод моего
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг