готова была отдать за тебя жизнь. И счастлива, что мне удалось вытащить
тебя, раненного, из-под воды. Впоследствии ты вынес меня из пещеры, в
которую ворвалось разбуженное тобой протовещество. Мы квиты, Буров.
Буров, Буров!.. Потом нас обоих вернули к жизни... Ты уже оправдал это. А
я? Способна ли я отплатить за возвращенную жизнь?
Я очень хорошо знала, кем ты вернешься на Землю из космоса, знала
блестящие результаты ваших с Люд исследований. Ты, конечно, не мог понять,
почему я вдруг уехала из Москвы, взяв на себя руководство запуском
начиненных твоей "А-субстанцией" ракет в одном из самых отдаленных мест
страны. Не знаю, удовлетворился ли ты этой моей помощью на расстоянии...
Но ведь надо умело использовать все существующие установки.
Когда все понято, оно кажется таким простым!.. Ты открыл в каком-то
непостижимом провидении единую сущность "А- и Б-субстанций". И получать их
теперь кажется таким простым делом. Облучение по одному закону -
"Б-субстанция", по другому - "А-субстанция"!..
Я быстро научилась это делать даже вдали от тебя, Буров.
Я подготавливала к действию ставшие в новых условиях уже ненужными
установки, когда-то привлекавшие к себе жадное внимание враждебных
разведчиков, тщетно пытавшихся разгадать, где они находятся. Одно только
их существование многие годы сдерживало развязывание атомных авантюр,
предотвращая конец цивилизации.
С грустной иронией я думала о том, что именно мне, когда-то засланной
из-за океана шпионке, теперь доверено готовить группу таких стартовых
устройств для новых задач.
Я думала о тебе, Буров, когда поднялась на пригорок, откуда видно и озеро,
и нивы на его берегу.
Лес подходил к самому обрыву. Это был сосновый лес. Огромные, похожие одна
на другую могучие сосны... А на обрыве росла одинокая тонкая березка,
столь отличная от всех остальных деревьев... Ты забыл, наверное, о сказке,
которую когда-то придумал для меня. А я не забыла. Ты рассказывал о
березке... Художник нарисовал ее... И только один раз в день, когда
солнечный луч падал на картину, тот, кто смотрел на нее, мог увидеть
волшебное превращение березки в женщину... Герой твоей сказки до глубокой
старости ждал, что девушка-березка сойдет к нему с холста. Я вспоминала
твою сказку и думала, Буров, что ты тоже никогда не дождешься меня...
Передо мной раскинулись два огромных озера, окаймленных лесом, голубоватым
вдали. Одно было синее, в нем отражалось ясное небо, другое - золотое. Это
были нивы. Хлеб вырос на отбитой людьми у льдов земле.
Военные, ведавшие прежде старой установкой и приехавшие сюда вместе со
мной, просили меня не отходить далеко.
Но мне хотелось быть одной.
Я бы не стала, Буров, описывать тебе того, что случилось, если бы... Но ты
поймешь меня.
Это было очень странное, пугающее зрелище. Я даже не знаю, в каком месте
оно поразительнее, - на озере или над нивой.
Вода в озере забурлила пузырьками, стала матовой, а над нивой в
полукилометре от берега словно ветер взметнулся над колосьями. Потом из
воды высунули носы исполинские рыбы. И в то же самое время над золотым
полем хлебов, из-под земли выросли сразу несколько серебристых башен. И
все это в полной кажущейся тишине. Звука еще не было слышно. Такими
бесконечными казались мгновения! Потом башни вырвались из-под земли. И
такие же башни выпрыгнули из воды, сквозь которые просвечивало пламя.
Конечно, грохот уже докатился, обрушился на меня каменной лавиной крутых
гор.
Группа гигантских ракет на миг, тоже казавшийся бесконечным, замерла в
воздухе, словно силилась порвать оковы притяжения. Вода в озере и нива под
ними вскипали волнами.
И потом все ракеты разом, одна чуть опережая другую, ринулись вверх,
управляемые чьей-то невидимой рукой, отклонились от вертикали, легли на
курс.
И в грохоте, извергая пламя, видное даже в залитом солнцем небе,
уменьшались сверкающие точки, наконец исчезли совсем.
Они летели к Солнцу, унося на него добытую тобой, Буров, "А-субстанцию",
способную нейтрализовать губительное для светила действие "Б-субстанции".
Теперь Солнце разгорится с прежней силой. Об этом объявлено уже всему миру.
А я смотрела на обрыв над озером, и сердце у меня остановилось, Буров.
Одна из ракет взлетела из-под обрыва, вызвав на нем оползень...
Обрыв все так же поднимался над успокаивавшейся водой озера, по которому
вдаль убегала волна, но моей березки... березки среди соснового леса не
было...
Мне все ясно. Твоя сказка сбывается, Буров.
Сегодня погас первый термоядерный фонарь. Прошло достаточно времени.
Ракеты с "А-субстанцией" достигли цели, забросили на Солнце исцеляющее его
средство. Астрофизики уже зафиксировали разгорание нашего светила. Все
выполнено, Буров. Впереди желанный мир!
И в этом мире будем и ты и я, Буров. Но у нас теперь уже разные задачи. Ты
пойдешь в ногу со своим народом, со своей страной, Буров. А я...
У меня тоже есть мой народ, моя родина. И она еще должна выйти на тот
путь, ради которого я готова была когда-то принести себя в жертву.
Это я делаю сейчас.
Я возвращаюсь домой, Буров, в Америку.
Америке идти по новому пути. Мой долг хоть ничтожным своим усилием помочь
ей в этом.
Я не знаю, встречусь ли я когда-нибудь с отцом моего ребенка, я не знаю,
кем он стал и кем станет... Но с ним ли рядом или в строю против него, но
я должна быть там...
Березке не стоять больше на обрыве!..
Прощай, Буров!.. я была счастлива подле тебя...
Прощай...
Эллен Сехевс (Нет, нет! Уже не Шаховская!..)"
Буров снова и снова перечитывал письмо.
Люда два раза заглядывала к нему в кабинет, но не решилась войти. Она
догадывалась, какое он получил письмо и от кого. Неведомое женское чувство
все подсказало ей.
Она видела, что Буров стал писать письмо. Она знала кому!..
Для Бурова не существовало сейчас никого и ничего на свете. Он писал:
"Эллен, бесконечно близкая и далекая, самая родная и самая чужая на
свете!..
Одно то, что я называю тебя этим столь чуждым мне именем, должно сказать
тебе многое.
Ты заставила меня оглянуться назад, посмотреть на себя чужими глазами.
Малознакомого человека увидел я на своем месте!..
Так неужели же я призван только служить высокому делу, которое выбрал, и
не имею права на то маленькое счастье, которое уготовано каждому человеку,
каким бы незаметным он ни был на Земле?!
Да, сидя на шкуре белого медведя у твоих ног, когда ты запустила свои
пальцы в мои волосы, я задыхался от счастья, хотя ты и говорила, что я
чужой и не нужен тебе. Я знал, что ты говоришь лишь защитные слова. Есть
способ общения между людьми более совершенный, чем передача мыслей с
помощью условного сотрясения воздуха. Что бы ты ни говорила тогда и после,
я всегда знал, что мы принадлежим друг другу, это придавало мне
нечеловеческие силы. Однако не переоценивай их, не считай меня
сверхчеловеком. Пусть я устремлен вперед, как бизон, с которым ты меня
сравнивала, я сокрушу все препятствия на пути, но я из плоти и крови. Я
любил тебя, как самый слабый человек на свете, не смевший признаться
самому себе, что сила моя лишь в надежде на счастье, в радости совместных
поисков и открытий.
Не раз ты заставляла меня переосмысливать самого себя. Так было после
твоего знаменательного приема каратэ... Так было после апокалипсиса...
Может быть, я не сделал бы всего того, что мне посчастливилось сделать в
науке, не стой ты рядом со мной. Тебе я был обязан жизнью во время
подводной эпопеи, тебе был обязан направлением мыслей, даже самому
представлению о существовании "А-субстанции". Ведь ты подсказала мне, что
она должна быть! Эллен, ты, сама того не подозревая, была частью меня...
и, может быть, лучшей частью. Если можно говорить о слитой в едином
жизненном порыве паре, то это были мы с тобой.
И пусть я ничего не знал о тебе, не подозревал твоей глубины, твоей отваги
и наивности, твоей силы и беспомощности, но я был слитен с тобой в жизни...
Пусть нас не связала любовь, какой ее представляют большинство людей,
пусть она не отмечена ни банальной близостью, ни подвенечным платьем, ни
записью в канцелярской книге. Есть близость, которая выше всего, что могла
выработать в своем стремлении к сохранению биологического вида Природа,
есть слитность, которая не отмечается и не может быть отмечена никакой
условностью, будь то кольца, платья, обряды и свидетельства... Я не знал
тебя, Эллен, я не мог оценить или осудить тебя. Я был слишком наивен подле
тебя. Но я любил тебя не за то, что ты собой представляла, и даже не
вопреки этому, как ты когда-то задорно говорила, я любил тебя, как только
можно любить по-настоящему, не подозревая причин возникшего чувства. И я
полюбил бы тебя снова, если бы ты вновь попалась мне на пути...
Ты сказала, что не будешь уже стоять на нем! Может быть, я теперь должен
сам стать на твоем пути, должен погнаться за тобой в Америку, схватиться
там с отцом твоего сына, которого не знаю?..
Я стараюсь понять тебя. Я горжусь тобой, хотя и не одобряю полностью. Я
люблю тебя, хоть и упрекаю себя, что полюбил выдуманную, а не такую, какая
ты есть.
Но я не разлюбил тебя теперь... Нет!..
Ты уходишь от меня. Если ты будешь в состояний уйти, это будет приговором
мне, моему чувству, моей жизни, которую я хотел бы навсегда слить с
твоей...
Я не верю, что ты уйдешь, хотя не прошу тебя остаться. Кто знает, может
быть, если бы ты осталась по моей просьбе, я потерял бы в тебе что-то
очень важное.
Я внушаю себе, что ты не уйдешь, но не верю сам себе. Как бы я поступил на
твоем месте? Пристроился бы к линии любимого человека, отказавшись от
своего направления в жизни, или...
Человек сам определяет свою судьбу.
Дороги совпадают у тех, у кого судьба общая.
Не было на свете более общей судьбы, чем у нас с тобой, до самой нашей с
тобой смерти...
Пусть будет считаться, что, возвращенные к жизни, мы призваны теперь к
чему-то большему, чем собственные маленькие радости или счастье...
Я могу проститься с тобой, Эллен, могу холодно увидеть иной твой путь, я
сам мог бы проложить себе дорогу через все джунгли мира до пересечения с
твоим путем, но... Я не стану этого делать, Эллен. Слишком я люблю и
слишком высоко теперь тебя ставлю.
Хочу твоего подвига, хочу полной твоей жизни, не подчиненной влиянию
преходящих или даже не преходящих чувств.
И помни, где бы ты ни была, что бы ты ни делала, я всегда буду мысленно с
тобой. Если есть в мире человек, который мог сделать со мной все, что
пожелал бы, это ты... И если ты не стала этим пользоваться, то... этого
уже не повторить никому.
Останемся сами собой на всю жизнь.
В этом будет наша с тобой верность друг другу до гробовой доски.
Прощай, Эллен...
Буров".
Буров и Эллен встречались друг с другом до самого ее отъезда. И ни один
человек на свете, кроме Люды, не смог бы догадаться, что происходит в душе
каждого из них.
Буров провожал свою бывшую помощницу на аэродроме, когда она в
сопровождении профессора Терми, его ассистентов и хирурга Полевой со
специальным заданием улетала за границу.
Он знал, что Эллен Сехевс уже не вернется.
Представитель американского посольства вручил ей на аэродроме американский
паспорт со всеми визами.
Буров был холоден и несколько менее подвижен, чем бывал в последнее время,
казался рассеянным.
Люда кусала губы, едва сдерживая слезы, когда Буров, холодно-вежливый,
подошел прощаться с Эллен.
Но вдруг он внезапно привлек к себе Эллен, тоненькую, стройную, и сжал ее
в медвежьих объятиях. Она не вырывалась.
Слезы брызнули у Люды из глаз.
Она не поехала с аэродрома вместе с Буровым, а умчалась на первом
попавшемся такси.
Полевая хотела было утешить Эллен, когда самолет поднялся в воздух, но ее
названая дочь таким отсутствующим взглядом посмотрела мимо нее, что она
лишь молча обняла ее и поцеловала.
Буров пошел с аэродрома в Москву пешком.
Он шел без дороги, иной раз поддавая носком ботинка попадавшие под ноги
кочки.
Когда-то он бродил на лыжах по тундре, чтобы прийти в себя.
Сейчас это ему не удавалось.
Зашло Солнце, около которого не осталось уже термоядерных фонарей.
Над горизонтом поднималось зарево гигантского города.
Казалось, что всходит новое Солнце.
Глава четвертая
ОГНИ ОРХИДЕЙ
"Странное чувство... Я держу в руках книжку, свою книжку... Красная
книжка! С суперобложкой!.. Яркой, цветной... Джунгли. Лианы змеями. Пятна
орхидей. Причудливо изогнутый ствол дерева. В листве спряталась обезьяна с
человечьими глазами. Как только художник передал такое выражение? Ведь я
совсем об этом не писал. Что она говорит этим взглядом? За стволом видна
даль. И на горизонте на вскипевшей красной ножке зловещий черный гриб...
Взгляд у обезьяны чуть насмешлив и дерзок. Уж не думает ли это
отвратительное животное, что оно останется после нас? Начнет все сначала,
породит новую расу разумных, которые в тяжких страданиях пройдут путь от
дубины и первого костра до ракеты и черного гриба!.. А на другой стороне
супера - огромное медное Солнце, на нем отливают, словно золотом покрытые,
более жаркие места. Можно различить оранжевый узор. Оно уже начало
спускаться на горизонт, угрюмый, красноватый от его лучей и... ледяной.
Лед... Всюду лед. И где-то сбоку обрушенные обледенелые здания бывшего
города бывшего человечества.
И название! Его подсказал мне Рыжий Майк: "Льды возвращаются".
Нет! Льды уже не вернутся. Не должны вернуться. Теперь это понял каждый
человек. Все видели, как они возвращались. Я лишь хотел рассказать, почему
они стали возвращаться...
Рыжий Майк хотел, чтобы американцы узнали "своего Роя". Я перелистываю
страницы и ощущаю себя натурщицей, которая вместе с посетителями
художественной выставки стоит перед полотном, где она изображена нагая.
Люди вслух обсуждают стати ее тела. И вдруг узнают ее...
Я тоже не знаю, куда деваться...
Меня останавливают незнакомые люди на улице. Они видели мою нагую душу. И
они крепко пожимают мне руку. Часто молча, порой говоря несколько слов,
иногда даже хлопая по плечу или по затылку:
- Ай да Рой, наш Рой!..
И все сделала эта книжка. И газеты, конечно, в которых Рыжий Майк печатал
дневник отрывками по цене объявлений.
У Рыжего Майка со мной теперь полно хлопот.
Ему я показал и телеграмму от профессора Терми, присланную из Москвы. Он
просил меня прибыть в Африку для участия в хирургической операции, которой
подвергнут мистера Джорджа Никсона.
Я не хотел ехать. Я не переношу вида крови. Из операционной меня придется
выносить на носилках. Но Рыжий Майк настоял на моей поездке. Оказывается,
это тоже важно для американцев, которым нужно получше узнать своего Роя.
И вот я снова в Африке, в знакомом благословенном и проклятом мною месте.
До прилета воздушного лайнера из Москвы осталось еще много времени. Не
могу отказать себе в том, чтобы не навестить бывшего босса в той самой
вилле, где пытали голодом Леонардо Терми.
Да, бывшего босса, бывшего человека... если вообще его когда-либо можно
было так называть.
- Хэлло, мой мальчик, - зловеще приветствовал меня труп с жадными
обезьяньими глазами.
Миссис Амелия, худая, заплаканная и неподкрашенная, печально улыбнулась
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг