суда. - И Мазарини снова прошелся по кабинету.
- Но разве я... разве я тогда могла бы помочь графу Раулю де Лейе? -
пролепетала Орлетта де Гранжери.
Кардинал остановился в обличающей позе с протянутой рукой:
- Ну, вот видите, как неискренни вы на исповеди перед своим
духовником, дочь моя! Именно вы могли бы спасти его, но ваше молчание
заставило метра Ферма найти другие пути, чтобы выгородить вашего
любовника, к которому вы примчались в Тулузу, оставив ради этого
греховного свидания умирающего мужа без так необходимого ему ухода. Не так
ли?
- Ваше высокопреосвященство! - Орлетта сползла с кресла и упала на
колени перед своим "духовником". - Вашими святыми устами говорит сам
всевышний господь бог, изобличая грехи мои, об отпущении которых молю вас.
- И она спрятала лицо в ладонях.
- Иначе и быть не могло, - заверил Мазарини. - Но продолжим исповедь.
Сколько лет, дочь моя, вашему сыну Симону?
- Он родился в мае следующего за смертью мужа года, отец мой.
Мазарини стал перебирать тонкие, украшенные перстнями пальцы.
- Какое же это время прошло со дня зачатия?
- Это время установлено самим господом богом, - краснея от смущения,
произнесла Орлетта, отняв ладони от лица.
- А не кажется ли вам, мадам, что ваш ребенок, как мне показалось
сейчас, родился на месяц позже, чем предусмотрено всемогущим господом
нашим?
Орлетта вздрогнула всем телом, приложила кружевной платок к глазам и
разрыдалась.
Кардинал положил ей руку на голову:
- Я только хочу установить необходимые связи, дочь моя, ничего не
замышляя против вас, а стремясь лишь помочь вам объяснить мне и господу
богу в моем лице, почему вы подаете теперь королю жалобу на графа Рауля де
Лейе в пользу своего сына Симона. Не хотите ли вы просить короля, моля о
том же всевышнего, чтобы земли подлинного отца вашего сына перешли к нему,
Симону?
- Это так! Ах, это так! - рыдая говорила Орлетта де Гранжери. - Ничто
не укроется от ваших глаз! Но молю вас, как духовника, сохранить эту тайну
исповеди.
Кардинал ласково поднял ее с пола и усадил в кресло.
- Вы все знаете, как сам господь бог. Вам надо было бы быть папой
римским, - сквозь слезы лепетала Орлетта.
- Но уверены ли вы, что я один, как ваш духовник, владею этой тайной?
- Кто же еще? Ах боже мой! Мое сердце не выдержит!
- О таких тайнах знают всегда двое: вы и ваш избранник. Но в минуту
смертельной опасности он мог раскрыться ради спасения жизни советнику
парламента, чтобы тот взялся доказать, что обвиняемый провел ночь с вами,
а не дрался на дуэли с маркизом.
- Боже мой! Этот Пьер Ферма!
- Именно так, дочь моя. Ради этого он и приезжал к вам.
- Но за тридцать лет он не открыл тайны!
- В этом не было нужды, дочь моя. Но теперь, когда вы поднимаете руку
на графа Рауля де Лейе, претендуя на его земли, Пьер Ферма, как его старый
друг, который, как следует вот из этого документа, - и кардинал показал
издали жалобу Рауля против Ферма, - готов на любые разоблачения ради
выигрыша дела!
- Это ужасно! Спасите меня и моего сына Симона от этого изверга, ваше
высокопреосвященство!
- Успокойтесь, сударыня, я лишь хотел открыть вам глаза на вашего
истинного и самого опасного врага.
- Ах боже мой! Я слабая женщина! Что же мне делать, ваше
высокопреосвященство?
Кардинал обошел стол и вернулся в свое кресло.
- Защищаться, баронесса, защищаться, как волчица, когда нападают на
ее волчонка.
- Бог мой! Но я не волчица и тем более не баронесса, - насторожилась
Орлетта.
- Вы не были баронессой, входя в этот кабинет, но... если окажетесь
волчицей, то уйдете баронессой. Король по моей просьбе дарует вам этот
титул, и ваш сын, барон Симон де Гранжери, будет достойным продолжателем
знаменитого рода верных католиков.
- Боже мой, у меня кругом идет голова! Что же надо сделать, чтобы
быть волчицей? - усаживаясь поудобнее в кресло, спросила Орлетта.
- Кусать, сударыня, кусать, обороняясь, помня, что ваш самый опасный
враг - это метр Пьер Ферма, которого в свое время вам следует привлечь в
тяжбе с графом Раулем де Лейе на свою сторону.
- Зачем же привлекать врага?
- Чтобы обезвредить, сударыня. Наша святая католическая церковь учит
нас обузданию врагов любовью. Я подарю вам сейчас, баронесса, перстень из
Ватикана. Это перстень любви и смерти. Его носил на пальце один из святых
римских пап. Я вывез его из Италии, и он ждал своего часа. Если этот
перстень опустить в бокал вина, то тот, кто выпьет его залпом, познает
радость, тот же, кто промедлит пять - десять минут и осушит его не сразу,
уже не узнает никаких горестей, уготовленных ему в жизни. В том и другом
случае святой перстень несет благо господне. - И "серый кардинал", сняв с
пальца богатый перстень, передал его Орлетте де Гранжери.
Бледная, едва передвигая ноги, поднялась она с места, снова присела в
глубоком реверансе и поцеловала руку благословляющего ее столь высокого
духовника.
Она прошла через приемную, наполненную раззолоченными мундирами
генералов и иностранных послов, сопровождаемая служителем в серой сутане,
который, выйдя на мраморное крыльцо, зычно гаркнул, от чего у Орлетты
замерло сердце:
- Карету баронессе де Гранжери!
Она вертела на пальце кольцо кардинала, подумав, что у него такие же
длинные и тонкие пальцы, как у нее.
Потирая эти свои чуткие пальцы, "серый кардинал" расхаживал по
кабинету, старательно запахивая полы серой сутаны, чтобы не виднелась ее
красная кардинальская подкладка.
Меж его тонких губ блеснула полоска стертых желтоватых зубов. Он
улыбался, неплохо начав игру против Пьера Ферма, лучше, чем вел ее на
шахматной доске сам Ришелье!
Но "серому кардиналу" не привелось увидеть результат завязанной им
интриги. Шел 1660 год, а через год Мазарини не стало.
Глава шестая
ВЕЛИКАЯ ТЕОРЕМА
Посев взойдет для жатвы народной.
Д. И. М е н д е л е е в
Робкое появление Луизы в кабинете, куда она избегала входить из-за
угнетающих ее математических рукописей мужа, удивило Пьера Ферма, и он
поднял на нее вопрошающие глаза.
- Я принесла тебе поручение председателя парламента метра Массандра
заняться тяжбой баронессы де Гранжери с графом Раулем де Лейе.
Пьер Ферма слышал об этом тянущемся годы деле, знал, что баронесса
Орлетта де Гранжери обещала Массандру не пожалеть средств. Но почему
Массандр поручает дело ему? Конечно, здесь не обошлось без Луизы!
Виновато опустив глаза, она догадалась о мыслях мужа:
- Ну да, я просила метра Массандра помочь нашей семье.
Пьер отодвинул от себя свою настольную книгу "Арифметика" Диофанта,
где наконец решился записать свое замечание к 8-й задаче II книги*,
которое принято считать 11-м, привлекшим внимание математиков всего мира,
и с иронией сказал:
- Так ведь добрейшего дядюшки Жоржа нет.
_______________
* Задача эта сводится к выражению x\n + y\n = z\n. (Примеч.
авт.)
- Зато есть трехлетний Жорж! Это самый интересный детский возраст. Ты
бы видел, как млеет Массандр, держа внука на руках, а тот лопочет
уморительные вещи!
- И просит деда Массандра подбросить выгодное дельце - другому деду -
Ферма?
- Ну зачем ты так? Ты знаешь, что родственникам не принято
отказывать. Сюзанна тоже просила свекра помочь нам.
Ферма откинулся на спинку кресла.
- И Сюзанна тоже? Как они все угадывают! Род католиков против рода
гугенотов - верное дело! Сам кардинал Мазарини обещал помочь баронессе, и,
если бы не его кончина, она получила бы все, чего добивалась. А граф Рауль
де Лейе лишился высокого покровителя после смерти герцога Анжуйского! А
его величество король Людовик XIV не любит споров между вассалами и после
долгих раздумий повелел парламенту в Тулузе рассмотреть тяжбу. Почему же
мне надо выступать против Рауля? Потому что он не проявлял своей дружбы?
- Ну что ты, Пьер! Кто об этом говорит? Это совсем не сведение
счетов. Наша семья просто заинтересована в щедрости баронессы. Я умоляю
тебя не вспоминать о своей былой дружбе с графом Раулем де Лейе. Своим
пренебрежением к нам... Мне просто больно говорить. Ты же понимаешь, все
понимаешь!
- Еще бы! Требуется приданое нашей второй дочери Жанне,
превратившейся из утенка в лебедя! Все понимаю, но могу я дописать
теорему, которую так долго обдумывал?
- Пьер, милый, ты прости меня. Я рискнула пообещать метру Массандру,
что ты немедленно выедешь в Гранжери к баронессе. Метр Массандр уже
назначил срочное слушание дела.
- Несколько лет волокиты, а теперь спешка?
- Разве ты не знаешь, всегда так бывает! Но мы не можем... понимаешь,
не можем упустить этой возможности. И я прошу... ради всего прежнего прошу
тебя... не отказывайся.
- Ну конечно! Все решено без меня... и ты, наверное, даже велела
Жоржу оседлать иноходца?
- А как же! Я забочусь о тебе, Пьер. В январе темнеет рано. Два дня
пути, надо успеть найти ночлег. Но зима нынче мягкая. Ты наденешь дорожный
костюм, который я принесла, и теплый плащ.
- Ах боже мой! Что они со мной делают! Но ты позволишь мне хотя бы
дописать теорему?
- Если обещаешь сразу сесть на коня.
- Я ограничусь только тем, что уместится на полях, заранее зная, что
я "непрактичен и что запись моя, которую никто и не прочтет, ничего не
принесет семье"!
Под собственную воркотню Пьер Ферма торопливо писал:
"Н и к у б н а д в а к у б а, н и к в а д р а т о-к в а д р а т,
и в о о б щ е н и к а к а я с т е п е н ь, к р о м е к в а д р а т а,
н е м о ж е т б ы т ь р а з л о ж е н а н а с у м м у д в у х
т а к и х ж е"*.
_______________
* Великая теорема Ферма. (Примеч. авт.)
- Или я не прав? - поднял глаза от книги Пьер Ферма.
- Я докажу это тебе простейшим способом, - отозвалась Луиза, глядя в
окно. - Вот Жан ведет оседланную лошадь, которая принесет тебе и всем нам
доход. И что может быть убедительнее?
- У тебя поистине удивительное доказательство! - произнес Пьер Ферма
и дописал свое одиннадцатое замечание к книге Диофанта:
"Я н а ш е л у д и в и т е л ь н о е д о к а з а т е л ь с т в о
т о м у, о д н а к о ш и р и н а п о л е й н е п о з в о л я е т
з д е с ь е г о о с у щ е с т в и т ь".
Надо заметить, что в своих сорока пяти замечаниях, написанных на
полях этой книги, Ферма не раз умудрялся уместить куда больше, несмотря на
узость полей, но Луиза тогда не стояла над душой.
Ферма посыпал сухим мелким песком свежую запись, ссыпал его обратно в
песочницу, захлопнул книгу и стал переодеваться.
Закутавшись в теплый плащ, сопровождаемый женой, он вышел из дома в
сад, дойдя до той самой калитки, где некогда встречался с Луизой тайком по
ночам.
Долговязый младший сын Жорж с озабоченным выражением на веснушчатом
лице, стоя на краю вспаханного осенью под пары поля, держал смирного
низенького иноходца, верного спутника всех деловых поездок Пьера Ферма по
окрестным крестьянским домам.
К удивлению жены и сына, Пьер, тяжело сев в седло, направил коня не
вдоль ограды к южной дороге, а через стоявшее под парами поле к старому
дубу, от которого он когда-то шел к калитке, но отклонился, попав на
свежую пашню, и ушел в темноте далеко в сторону, что позволило ему ценой
несостоявшегося свидания открыть закон преломления света.
У двухсотлетнего дуба, которому и сорок лет не срок, он обернулся,
рассмотрев вдали у калитки две фигурки, и помахал им рукой с горьким,
щемящим чувством, будто не увидит их больше никогда...
Подавив это нелепое ощущение, он пустил коня спокойной иноходью,
плавно покачиваясь из стороны в сторону, а не подпрыгивая в седле, как от
уколов, при каждом шаге упругой рыси былого доброго коня дядюшки Жоржа,
после чего в свое время Пьеру пришлось долго приходить в себя.
А вот и то место, где молодой тогда граф Рауль де Лейе распрощался с
ним после освобождения из тюрьмы, спеша на любовное свидание и меньше
всего заботясь о сохранении верности своей будущей невесте Генриэтте,
готовый уступить ее хоть Пьеру Ферма.
Трудно представить себе более спокойную лошадь, чем иноходец Пьера
Ферма, и пусть фатоватый мушкетер презрительно окинул его наглым
насмешливым взглядом с высокого седла своего боевого приплясывающего коня.
Пьеру Ферма, в его шестьдесят три года, требовалось не гарцевать, как на
параде, а засветло добраться до знакомого трактира, где еще начинающим
советником парламента разыскивал следы проезжего мушкетера.
Холодными и однообразно унылыми казались в пути зимние пейзажи с
хмурым, затянутым беспросветными тучами небом, с обессилевшими, осевшими
на голых сучьях придорожных деревьев птицами, словно уже отлетавшими свое.
Опасно скользкой была чмокающая под копытами дорога, покрытая мутными
лужами, рябыми от капель начинающегося холодного дождя или снежной крупы,
и над всем этим - леденящий, пронизывающий до костей ветер, с диким воем
мятущийся по мертвым, безлюдным полям.
Было от чего почувствовать гнетущую тяжесть на сердце, ощутить
неосознанную тревогу, даже страх неведомого или вообразить себя в хвосте
печального шествия с завываниями невидимых плакальщиц.
Ферма встряхнулся, призывая на помощь любимую свою математику, только
она могла вырвать его из этого угнетающего окружения и перенести в
знакомый ему мир строгих чисел и ясных законов, где нет места ни мистике,
ни суеверию.
Дыхание призрачных похорон, коснувшееся было Ферма, обернулось
воспоминанием о далеком и древнем кладбище с надгробной надписью, таившей
изящную прелесть лаконизма скрытого в ней "неопределенного диофантова
уравнения", заслоненного грубым, лежащим как бы на поверхности многочленом
с одним неизвестным, доступным для решения неискушенным умам. Затем
возникло в памяти подземелье храма бога Тота с изображением квадратов,
расшифрованных им как ряды прямоугольных треугольников. И стоящий над всем
этим строгий пифагоров закон, известный за тысячи лет до Пифагора,
действительный только для прямоугольных треугольников, относящихся к
"плоским местам", как называл их Ферма! А "пространственные места",
подчиняются ли фигуры на них подобным закономерностям, начиная с куба,
квадрато-квадрата, который представляет собой первую из
"субпространственных фигур", требующих более трех измерений*.
_______________
* В 45-м замечании к книге Диофанта Ферма даст развернутое
доказательство нерешаемости для четвертой степени уравнения: x\4 +
y\4 = z\4 в целых числах, к чему мы еще вернемся. Еще раньше, в 33-м
замечании, говоря о Диофанте, Ферма написал: "Почему же он не ищет
двух биквадратов, сумма которых равна квадрату? Конечно, потому, что
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг