Лошадьми. Даже калиф и тот не вправе помиловать или простить. Только тот,
кто был предан.
- А если тот убит?
- Тогда никто не вправе, ни сыновья, ни братья, ни отец. Ну, а про мать и
говорить нечего, женщины там ничто:
- Значит, Фарбье и иже с ним должны благодарить судьбу, что они не в Атэве
родились.
- Пожалуй. А что ты сделал с Батаром?
- Мы его прижали к реке.
- К Фоде? Или Мансу?
- К Фоде, недалеко от Геммской излучины.
- Тяжелая позиция, трудно вывернуться.
- Он и не вывернулся. Мы пошли на них вниз по склону холма.
- Им не пришло в голову расступиться и попробовать скинуть вас в реку?
- Нет. Похоже, у них в головах мало что осталось. Центр мы уничтожили
сразу, а фланги как-то сами рассеялись.
- А Батар и Агнеса?
- В трех диа от Мунта. С причитающейся их положению охраной.
- Ты их взял на поле битвы?
- Нет, они, как всегда, удрали. Болтались какое-то время. по Геммской
долине, пытались пробраться в Эскоту. А потом один из эскотских нобилей
решил проявить лояльность. Их привезли ночью и, надо ж такому случиться,
именно тогда, когда я наконец решил выспаться.
- Как они?
- А как ты думаешь? Ифранка задирает голову, но с отчаянья, мальчишка
ревет, Батар молчит. А как и что тут?
- Тут? Готовимся к коронации.
- Пьер будет?
- С Пьером плохо. Бедняга не понимает, что Шарло мертв, все время просится
к нему. Филипп был в Речном Замке:
- И там что-то случилось?
- Пьер обознался. Принял Филиппа за Шарля, бросился к нему, а потом как
завопит: "Не тот! Не тот!", в угол забился: Плачет, просит его не убивать,
Филипп едва ноги оттуда унес.
Куда уж такого на люди пускать. Если честно, всем не по себе стало.
- А как Духов Замок?
- Как всегда.
- Неужели Иллариону и вправду нет ни до чего дела?
- Проклятый его знает, - сверкнул глазами маршал, напомнив себя прежнего,
- молчит, как камбала на сковородке. А что у него в душе, и есть ли она,
душа эта:. Давай лучше о другом, хоть о погоде, что ли.
- Вы-то сами как?
- Я? А что мне теперь сделается, - маршал махнул рукой, - как сказал
Раймон, так и вышло. Верхом уже езжу, на земле пока хуже, но тоже ничего.
- Где этот Меченый, кстати? Я бы хотел взять его к себе, если вы не
возражаете.
- Думаешь, я не искал? - Мальвани махнул рукой. - Как сквозь землю
провалился. Не знаю, кто он, и не хочу знать. Он меня спас, мне этого
достаточно:
2871 год от В. И.
1-й день месяца Лебедя.
Арция. Мунт
Когда-то арцийских императоров короновали в Кантиске, но империя
распалась. Церковь Единая и Единственная признала новые королевства, так
как в противном случае свежеиспеченные монархи могли уверовать в Баадука
или, того хуже, пойти на поводу у ереси, как это сделала Таяна, отринувшая
Святой Престол и заявившая, что у святых не может быть земных безгрешных
наместников. Подобное много хуже откровенного язычества, и Кантиска
благословляла всех ещё не заблудших королей, как бы они ни относились друг
к другу. Правда, венчали монархов на царство теперь в их собственных
столицах, Авире, Мунте, Гайве, Лиаре. Главным в церемонии был кардинал, но
ему помогали видные лица наиболее уважаемых орденов.
Ее Иносенсия могла не ехать в Мунт, предоставив участвовать в коронации
Филиппа Четвертого Диане, но она поехала. В первый раз в жизни одна, без
Агриппины, у которой было слишком много дел в Фей-Вэйе. Толстуха не хотела
оставлять сестер без присмотра и была права, но Анастазия на сей раз
чувствовала себя уверенно и в отсутствие наставницы. Кардинал Евгений,
сухонький, седенький, но с умным колючим взглядом, её прекрасно помнил и
принял с распростертыми объятьями. Старик знал, что Анастазия о земном
думает мало, а значит, интриговать и играть свою игру не станет. Ее
Иносенсия чуть было не поделилась с кардиналом своими подозрениями, но
удержалась. Тот вряд ли бы одобрил задуманное ею, а ждать, пока зло пожрет
самое себя, Соланж не могла.
Несмотря на свое горе, Предстоятельница вполне владела собой. Она, хоть и
казалась отрешенной от мирской суеты, замечала многое и видела, что сестер
побаиваются и недолюбливают. В ней же, тихой, красивой, равнодушной к
земному, видят надежду на то, что отныне женщины в Церкви будут оплакивать
несовершенство мироздания, а не рваться к власти. Ну и хорошо, ей ещё
многое предстоит сделать, прежде чем она сможет уйти.
Мулан свое дело уже сделал, и сделал хорошо, Филипп и Рауль тоже, они
обрубили побеги, но не избыли корни. Хотя один из корней и был семейством
ре Фло, втянувшим Шарло в эту проклятую войну. Впрочем, Старый Медведь и
оба его сына мертвы, они погибли вместе с Шарлем, пытаясь его спасти, и
пусть покоятся с миром. Остались лишь Эстела и её горбатый сын, высосавший
жизнь её собственного ребенка. Ее Иносенсия испытывала болезненный интерес
к этому мальчику, но Филиппа отчего-то короновали в отсутствие младших
братьев, которые, правда, получили герцогские титулы. Жоффруа стал
монсигнором Ларрэном, а Александра теперь следовало называть герцогом ре
Эстре.
А вот вдовствующую герцогиню Анастазия видела. Все ещё красивая, в
роскошном траурном одеянии, Эстела Тагэре шла рядом с красавцем сыном.
Сола чуть не закричала в голос, увидев Филиппа, превратившегося из
ангелоподобного золотоволосого ребенка в мощного воина с очаровательной,
ласковой улыбкой. Таким в его годы был и Шарло, ныне лежащий под
обсидиановой плитой в дальнем замке. Только глаза нового короля, умные и
живые, были не серыми, а темно-голубыми, лишенными отцовской загадочной
глубины. И слава святой Циале, потому что полного сходства Сола не
выдержала бы.
:Они проговорили около оры. Об Эльте, об общих знакомых, о Шарле, на
которого Филипп молился. То ли у молодого короля было особенное чутье, то
ли за этим что-то стояло, но он почти не говорил ни о матери, ни о
брате-калеке. Сола погрузилась в воспоминания о Тагэре и с трудом
заставила себя вернуться на землю. Затягивать аудиенцию было бы неприлично.
- Я всегда буду рада видеть вас, Ваше Величество, - узкая рука коснулась
золотых волос, таких же, как у отца, - я всего лишь смиренная
служительница Творца нашего, но я с радостью помогу вам, если это будет в
моих силах, и я буду молиться за вашего отца и брата.
- Благодарю Ее Иносенсию, - молодой король смотрел на неё с искренней
признательностью.
Что ж, сын Шарля станет хорошим королем, если она ему поможет: Воистину, в
этом мире немало дел, которых, кроме нее, никто не сделает. Она слишком
много думает о мертвых, а Шарль наверняка бы попросил её позаботиться о
живых. Но сначала она покончит с неотложным.
2871 год от В.И.
Ночь с 1-го на 2-й день месяца Лебедя.
Арция. Мунт
После битвы с Лумэнами и то он не чувствовал себя таким yставшим и
опустошенным. Тогда все было просто: впереди вpar, а спину прикрывают
друзья, а тут сам Проклятый ногу cломит:
Филипп не понимал, пьян он или просто безумно устал. Первый день месяца
Лебедя, и без того самый длинный в году, оказался прямо-таки бесконечным.
Коронация, Генеральные Штаты, пир, на котором нельзя было ни веселиться,
ни печалиться, бесконечные разговоры с разными важными и нужными (упаси
святой Эрасти обойти кого-то вниманием), затем ужин с самыми близкими,
которые отчего-то стали похожи на чужих: А на завтра весь день уже
расписан, и на послезавтра, и на целую кварту вперед. Воистину, быть
королем дело нудное и хлопотное! Недаром и отец, и дурачок Пьер отбивались
от этой чести, как могли. А ему ещё придется всю жизнь слышать и в глаза и
в спину, что, по мнению того или иного сановника или обывателя, сделал бы
на его месте Шарль Тагэре. И доказать или опровергнуть это мнение
невозможно.
Король Арции вздохнул и распахнул окно, впустив в комнату отдаленный
собачий лай, шум ветвей и плеск фонтана. Нужно привыкать и к этим звукам,
и к этой комнате, и к этому городу. Впрочем, жителям Мунта он нравится,
особенно женщинам. По крайней мере, коронационная процессия всю дорогу от
Ратуши до эрастианского храма шла по цветам, которые бросали ему под ноги
горожанки. Это было приятно, приятны были и слова о его сходстве с отцом.
И вместе с тем они странно царапали душу, словно бы его втягивали в
какое-то дикое соревнование с мертвым, соревнование, которое ему никогда
не выиграть, потому что живой король всегда хуже усопшего: Да и какой он
король! Рауль, Анри, Евгений, Обен - все они куда больше его понимают в
том, чем ему придется заниматься. А ещё матушка со своими советами, более
похожими на требования, а он даже не знает, права она или нет! Они
победили, посадили его на трон, а дальше-то что? Конечно, проще всего
плыть по течению, тем паче ему повезло с друзьями и советниками, но ведь
он не Пьер! Он Тагэре, a y Тагэре должна быть своя голова на плечах.
Пьер: Филипп от нелепой и непрошеной обиды стиснул зубы. Ну что возьмешь с
дурачка, который всю жизнь всех боялся, кроме отца и своих хомяков?!
Просто так сумасшедшим никого не объявят, тем паче правящего короля, так
почему же его слова никак не идут из головы!
Тагэре уставился в окно, стараясь отогнать неприятные воспоминания. Не
получилось. Он словно бы опять вошел в большую и светлую комнату с видом
на реку, где среди хомяков и подносов со сластями обитал низложенный
монарх. Филипп не видел Пьера около полугода, внешне тот не очень
изменился. Все та же одутловатая физиономия со слабым подбородком и
носом-пуговкой, все то же настороженно-удивленное выражение, словно у
грызуна, который и орех хочет схватить, и от норы отходить боится. После
истерики, которую закатил бывший король по их вступлении в Мунт, Филипп
обходил Речной Замок десятой дорогой, но Обен и Рауль считали, что
присутствие Пьера на коронации весьма желательно, пришлось навестить
безумца ещё один раз. Лучше бы они этого не делали! Пьер хитро уставился
на гостей и заявил, что его не проведешь и перед ним никакой не Шарло! Его
опять хотят обмануть, не выйдет! Он никуда не пойдет, пока не придет
большой кузен! А когда Рауль попробовал что-то объяснить, муж Агнесы
замахал руками и полез под кровать, крича, что его сейчас убьют. Это было
глупо, нелепо и ужасно неприятно.
Впрочем, глупого и неприятного в этот день хватало. Одни поздравления от
Жозефа чего стоили! Но пришлось принимать подношения и благодарить,
целовать кольца целой толпе высоких клириков, расточать любезности людям,
которые изо всех сил пытались доказать свою верность победителям и
одновременно наябедничать на своих врагов. Завтра придется решать, кому
отойдут земли Батаров и что делать с имуществом Фарбье и иже с ними. На
каждое поместье нацелилась целая стая стервятников. Рауль советует
оставить земли главных лумэновцев в казне, а доход с них пустить на армию
и другие неотложные нужны. Наверное, он так и поступит, но воплей при этом
поднимется: Проклятый, как же это противно. Как вообще все противно!
Филипп вздохнул и, взяв свечу, прошелся по своей опочивальне. На столике у
кровати, на которой когда-то трясся со страху Пьер Шестой, поблескивала
камнями корона Волингов, помнящая ещё Анхеля. Дурацкий обычай на ночь
класть корону возле постели, как будто кто-то её может украсть: Утром
золотой, усыпанный драгоценными камнями обруч торжественно заберет
Хранитель Короны и в сопровождении шести гвардейцев унесет в тронный зал.
Та корона будет до вечера красоваться на бархатной подушке, а потом снова
окажется у изголовья Его Величества. И так каждый день. Бред! Даже
одеваться и раздеваться теперь положено в присутствии толпы придворных, но
уж этого-то они не дождутся! Есть же предел любой глупости и любой
зависимости.
Отец бы никогда не позволил, чтоб ему прилюдно натягивали чулки и
застегивали башмаки. И он не позволит. Завтра е все эти одевалыцики и
подавальщики узнают, что Его Величество намерен одеваться, причесываться и
доносить ложкy до рта самостоятельно. Когда шла война, к нему никто не лeз
со всякими церемониями, и он не собирается портить себе жизнь больше, чем
необходимо. Проклятый, а это ещё что такое?!
Филипп Тагэре в изумлении уставился на огромного наглого котяру,
взиравшего на молодого короля с видом академика, экзаменующего нерадивого
студиозуса. Очевидно, нахал с веток здоровенного каштана, торчавшего под
окнами, перепрыгнул на карниз, а оттуда сиганул в комнату. Похоже, именно
этот кот или же его родич послужил причиной пресловутого безумия Пьера.
Неудивительно, что бедняга спятил, увидав среди ночи эдакое страшилище.
Филипп был не из робких, но под изучающим взглядом горящих желтых глаз ему
стало не по себе.
- Эй, ты, - прикрикнул на кота Его Величество, злясь на самого себя и свой
почти страх, - а ну-ка проваливай, откуда пришел!
Тварь сморщила нос и, презрительно дернув лапой, медленно подалась вперед,
демонстративно принюхиваясь. Эта наглость переполнила чашу королевского
терпения, и Филипп вскочил с явным намерением вышвырнуть котяру через то
самое окно, в которое тот залез. Но король опоздал, зверь, ещё раз
неодобрительно дернув лапой, спрыгнул на пол и исчез то ли под кроватью,
то ли за резным палисандровым бюро. Взбешенный Филипп не поленился
заглянуть и туда и туда, но ночной гость, видимо, знал эту комнату лучше
её законного владельца, он как в воду канул. Видимо, пока король ползал на
коленях, пытаясь что-то рассмотреть в угольной черноте, кот успел
перескочить через подоконник и раствориться в ночи.
Проклятый
Ему удалось убедить Геро, хоть и не сразу, к счастью, она умела и слушать,
и думать. Сначала Эстель Оскора стала ему другом, а теперь они ещё и
союзники, такого в его жизни ещё не было. Вернее, было, но давно, в той
жизни, о которой он почти забыл. В ту пору он и представить не мог, что
спустя тысячелетие люди станут ему молиться и его же проклинать, хотя он
не заслужил ни того, ни другого. Хотя не разыщи его Герика, он бы так и не
вспомнил о том, ради чего ему была дарована новая жизнь. Вот тогда его бы
стоило проклясть. Эрасти не заблуждался ни на свой счет, ни в отношении
происходящего. Скоро и его силы и умение, и то, на что способна Эстель
Оскора, понадобятся в полной мере, и никому не известно, чья возьмет.
"Четыре шага до Последнего Греха, и первый сделал ты", - сказал умирающий
Анхелю. Ларэн говорил, что незадолго до их встречи он и Залиэль
почувствовали какое-то смутное беспокойство, которое, собственно говоря, и
погнало Ларэна в дорогу. Эльфа словно бы тянуло к себе Кольцо Анхеля, хоть
Ларэн и понятия не имел, что же он ищет.
Лунный король стал невольным свидетелем сначала предательства, затем
казни. Церну эльф спас, поддавшись чувству сострадания, не представляя,
что в израненном резестанте обретает того, кого искал так долго. О Кольце
Анхеля, которое он, как мог, оценил, наблюдая за палачами, Ларэн мог
сказать лишь то, что сама вещь оказалась на удивление обыкновенной, хоть и
несла на себе странный и неприятный отпечаток. Тогда Лунный не счел нужным
добыть запятнанный перстень, да и Эрасти постарался забыть о "подарке"
друга, и это ему почти удалось. Потом судьба несколько раз забрасывала
Церну в Мунт, но у него не было ни малейшего желания рассматривать в
иглециях собственное лицо, подправленное клириками, а главный храм, в
котором верующие имели возможность созерцать его руки, и подавно вызывал
отвращение. Если бы не очередная ссора с Циалой, он бы туда и не пошел.
Это был их первый разрыв. Циа обрушила на него множество упреков, половины
которых он просто не понял. Тогда ему и в голову не приходило, что она
может лгать, изворачиваться, просить прощения, снова оскорблять,
требовать, уходить и возвращаться. Он решил, что это конец. Она его
бросила, ему же остается лишь завершить начатое дело и, если он при этом
уцелеет, подумать, как оборвать ставшую ненужной жизнь. Оставаться
поблизости от Циалы, но не с ней, он не мог. Гордость не позволяла ползать
перед ней на коленях, умоляя вернуться, тем более её возвращение после
всего, что она выплеснула ему в лицо, казалось невозможным. И он решил
отправиться к Месту Силы, о котором говорил Ларэн.
Путь шел мимо Кантиски, и Эрасти Церна решил зайти в храм Великомученика
Эрасти. Подобное мрачноватое развлечение вполне совпадало с его
настроением. Никем не узнанный, он смотрел на предавшее его Кольцо, до сих
пор украшавшее отсеченную руку, сохраненную магами Анхеля от тления.
Именно тогда он заметил странное сходство перстня Анхеля и талисмана
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг