коридорной системы, они бы тоже заимели такую дурную привычку: ванная-то в
"коммуналке" бывает постоянно занята...
Вытерся и не торопясь повернулся. Опираясь плечом на дверной косяк, как
ни в чем не бывало передо мной стоял сам Генон. Скорее всего, он явился
сюда раньше меня:
брызги грязи на его ботинках уже успели высохнуть. Наверное, сидел в
темной комнате и поджидал меня, как паук муху. Шляпы на моем шефе не было
- значит, внизу его ждала машина, - но на сложенные на животе руки был
небрежно наброшен свернутый вдвое потертый темно-синий плащ.
Мне было от чего похолодеть, и я невольно пожалел, что секунду назад
сдержал свои агрессивные инстинкты, так глупо не использовав фактор
внезапности. Слишком красноречивым был этот плащ на сложенных вместе
руках...
Генон усмехнулся:
- Угостишь чайком-то, а? - Не меняя положения рук, шагнул и присел на
табурет возле стола, привалившись спиной к стене.
В голове моей промелькнуло: "Ну вот, допрыгался, шерлок холмс
задрипанный?" - но потом я разозлился на себя: а что такого криминального
я совершил?! Прислушался к окружающей тишине: вроде бы мой шеф был один,
хотя те, что прикрывали его, вполне могли сидеть в засаде в соседней
квартире, наблюдать за нами через объектив микровидеокамеры и держать
наготове гранату с нервно-паралитическим газом, чтобы в случае чего
закинуть ее в вентиляционный "стояк"...
Между тем, чайник вскипел, я заварил чай, стараясь унять дрожь в руках,
и налил своему шефу большой бокал в красную горошину. Мне было интересно,
какой рукой он возьмет бокал: правой или левой. Хотя, разумеется, значения
это не имело:
человек с подобным опытом обычно одинаково хорошо стреляет с обеих рук.
Но Генон лишь жадно покосился на бокал, как петух на большое аппетитное
зернышко. Он явно прибыл без предупреждения не для того, чтобы попить
крепкого свежего чая в моей компании, и не очень-то скрывал этого.
- Ты, я вижу, мой хороший, - любитель подышать свежим воздухом перед
сном, - наконец сказал он.
- Перед дежурством, - уточнил я. - В ноль часов начинается моя смена.
Так что, если меня вдруг выдернет из этого уютного гнездышка оперативный
диспетчер, не поминайте лихом - служба есть служба!..
- Да-да, я и запамятовал совсем, - притворно запричитал Генон,
по-прежнему не трогая бокал с чаем. - Но вернемся к твоему вечернему
моциону. Один прогуливаешься или?..
- Или. Есть тут у меня один старый знакомый, - подхватил я в тон своему
шефу.
Мне уже окончательно стало ясно, что Генон в курсе всех моих
похождений. - Забавный мужик, много интересных вещей рассказывает...
Например, про то, чем мы с вами занимаемся. Я, конечно, и сам кое-что уже
скумекал, но лишний раз убедиться в своей правоте не мешает.
Лицо моего шефа не изменилось. Он лишь уставился в пол, да пожевал
губами - совсем, как Броневой-Мюллер в знаменитом телесериале о Штирлице.
- Ну и чем же мы с тобой занимаемся? - необычайно серьезным тоном
осведомился он, и я понял, что настал решающий момент наших
взаимоотношений. Правда, непонятно было, какой же будет развязка, и
повлияет ли на нее правильность тех выводов, к которым мне удалось прийти.
- Мы удерживаем мир на краю пропасти! - не удержался я от эффектного
заявления.
- М-да, - промямлил Генон не поднимая глаз, - сказано красиво. А если
конкретнее?
- У вас чай совсем остыл, - ехидно заметил я. - И потом, это будет
долгая история, а меня могут в любой момент вызвать...
- Ну-ну, не держи меня за идиота, - возразил Генон. - Прежде чем
нанести тебе визит, я предусмотрительно распорядился о том, чтобы
оперативный диспетчер на тебя этой ночью не рассчитывал.
Естественно! Ведь направляясь ко мне, ты уже знал, что оставлять меня в
живых теперь нельзя.
- А за чай не беспокойся, - продолжал шеф, - просто я не люблю
обжигаться...
Итак?
Делать нечего, придется выложить ему вс+, как на духу. Обидно, конечно,
что некому будет восхититься моими выкладками.
- В этой истории, - начал я, - я несколько раз сворачивал с верного
пути в тупик. Сначала я задался вопросом: по какой причине мы опекаем
нашего Подопечного с таким размахом и тщательностью? Но ответа на него не
было видно.
Тогда я решил зайти с другого конца и стал разыскивать того, на чье
место вы меня взяли...
- Подожди, подожди, - остановил меня Генон. - Это что же получается: ты
не прислушался к моей рекомендации не совать нос в тайны Опеки?
- Виноват, шеф, - дурашливо приняв стойку "смирно", доложил я. - Не
велите казнить, велите миловать!..
- Умгу, - промычал Генон с непроницаемой физиономией. - Продолжай.
- Размышляя над Опекой, я, конечно же, не мог оставить без внимания
личность и биографию Подопечного. Я безуспешно ломал голову над тем, как
отдельные события в его жизни соотносятся - или могли бы соотноситься с
деятельностью нашего Комитета. Но у меня ничего из этого не вышло. Потом я
перевернул эту связь вверх тормашками и стал гадать, какие поступки
Подопечного могли заинтересовать нашу контору, но и эта метода была
обречена на неудачу... И только сегодня - а вернее, уже вчера, -
поправился я, глянув на часы, - меня наконец осенила неплохая мысль.
Тут я не сумел удержаться от театральной паузы, в ходе которой отправил
в рот конфету из вазочки и запил ее несколькими большими глотками чуть
теплой жидкости. Генон терпеливо следил за моими манипуляциями, хотя
чувствовалось, что он был бы не прочь сейчас взорваться и поставить меня
на положенное подчиненному место.
- Разгадка этого ребуса, оказывается, крылась в соотношении некоторых
фактов, имевших место в жизни Подопечного, и тех событий, которые
происходили в то время в нашей стране. Хронологическая связь была
безупречной! Стоило мне обратить на это внимание, и клубок стал
распутываться сам собой... Возьмем, например, тысяча девятьсот восемьдесят
второй год, ноябрь. В это время наш Подопечный переживает разрыв со своей
первой любовью - труженицей-лимитчицей Наташей, что родом из Тамбова. В
его досье детально зафиксировано, как он мучался, переживая несчастную
любовь, я не буду на этом останавливаться... А что в ноябре восемьдесят
второго случилось в нашей стране? Какое крупное событие? Правильно, умер
Брежнев. Случайное совпадение, скажете вы? Не может быть никакой
корреляции, скажете вы? - (Генон отвернулся и стал смотреть в угол). -Что
ж, посмотрим, что было дальше... А дальше был восемьдесят третий, когда
наш Подопечный осваивал африканские просторы, и именно в те дни, когда он
корчился в очередном приступе малярии, в той стране, где он был,
начинается крупная распря, постепенно приобретшая масштаб гражданской
войны. Возможно, кто-то из вас сперва обрадовался: вот и найден способ
нейтрализации опасности, исходящей от "детонатора" - убрать его подальше
от наших границ, и пусть с ним бедствуют те, кто его приютит. Может быть,
я ошибаюсь? Хотелось бы верить... Но горячие головы быстро остыли, потому
что Подопечный не успел вернуться после африканской стажировки, как опять
пришлось хоронить Генсека. Год восемьдесят пятый:
командировка в Каракумы, где для нашего студента открылся простор по
части депрессии и отрицательных впечатлений - и вновь умирает главный
руководитель партии и государства... Отныне даже самые завзятые скептики
притихли и поверили в то, что удаленность Подопечного от столицы нашей
Родины никакого значения не имеет, он все равно продолжает неизвестным
образом вызывать социальные катаклизмы. Впрочем, прошло не так много
времени, и оказалось, что бедствия, которые несет Подопечный советскому
народу, отнюдь не сводятся к сфере политики.
Когда в результате предательства моего предшественника Виктор
Стабникова Подопечный узнал не только о смерти своей матери, но и о том,
что он находится под невидимым, но герметичным колпаком Комитета то
никакой химиотерапии не хватило, чтобы изгнать из его подсознания горечь
этих открытий. Это было в апреле восемьдесят шестого, и через несколько
дней грянул Чернобыль... Я специально привожу только самые крупные
примеры, хотя были и менее впечатляющие события, странным образом
совпавшие с потрясениями в жизни Подопечного. И потому мы так возимся с
ним, что он - это своего рода детонатор, который, срабатывая, - а
срабатывает он, очевидно, тогда, когда этому типу очень хреново! -
нарушает некий природный баланс... можно назвать это как угодно, суть от
этого не изменится... и тогда происходят страшные катастрофы и бедствия в
нашей стране...
А теперь можете сколько угодно твердить мне, что все это - плоды моего
больного воображения, а на самом деле все куда проще и банальнее. Можете
сказать, Генон, что я начитался бульварной фантастики и что моим
рассуждениям - грош цена, потому что они бездоказательны. Наконец, вы
можете ничего не говорить, а вытащить пистолет из-под плаща, которым вы
так старательно прикрываете руки и разрядить в меня всю обойму. Я
наверняка стал проблемой для вас, а пуля, по-вашему, решает любую
проблему: нет человека - нет и проблемы...
Мышцы мои были сведены судорогой в бесчувственный комок, в горле было
сухо и горько. Я понимал, что теперь, когда я открыл Генону все свои
карты, моя песенка спета, и бесполезно дергаться, чтобы пытаться уйти от
наказания за излишнюю резвость. Сейчас, вот сейчас он нажмет на курок, и я
не расслышу звука выстрелов - не потому даже, что пистолет у него
наверняка оснащен надежным глушителем, а потому, что стрелять он будет мне
наверняка в лоб, и прежде чем мозг мой успеет воспринять акустические
сигналы, он разлетится на множество мелких окровавленных кусочков...
- Ты действительно сам допер до таких выводов или это раскололся
Стабников? - осведомился Генон.
- Бросьте притворяться, шеф, - сказал я устало. - Вы же прекрасно
знаете, что Стабников не мог мне рассказать ничего подобного, потому что
не был посвящен в секрет Опеки. И не говорите мне, что вы случайно
заглянули ко мне на огонек именно сегодня. Просто-напросто вам уже
доложили, что несколько часов назад Стабников дал дуба в психлечебнице...
Нет-нет, разумеется, вы его не убивали. Ни сами, ни с помощью своих людей
в лечебнице. Достаточно было закодировать его подсознание особым образом,
и ключом, запускающим механизм остановки сердца, явилось слово
"детонатор". Просто, эффективно и надежно. Только так с минимальными
затратами можно было избежать разглашения Стабниковым секретов.
Однако, как видите, мне хватило всего одного слова, чтобы связать концы
с концами. По-вашему, я вбил себе в голову всякие глупости и пытаюсь
морочить голову вам, честному полковнику госбезопасности? По-вашему, я
заблуждаюсь?
- Да, - со странной интонацией проговорил Генон. Глаза его блестели. -
Разумеется, ты заблуждаешься, Кирилл. Но только в деталях. А что касается
общей схемы - тут ты попал в точку. - Он тяжело вздохнул, словно сожалея,
что придется убить такого неглупого, но не в меру ретивого подчиненного. -
Что ж, поздравляю тебя. Ты неплохо справился с этой задачей, а значит -
заслуживаешь... - Он скинул с рук плащ и сделал эффектную паузу. - Нет, не
пули в лоб, как ты предположил, мой хороший. Во-первых, ты заслуживаешь,
чтобы я рассказал тебе все об Опеке. А во-вторых, ты заслуживаешь
повышения. Разумеется, в нашей системе координат. Так что через несколько
дней готовься, мой хороший, заступить на дежурство. На этот раз -
оперативным диспетчером... А сейчас давай-ка мы с тобой выпьем за это! Но
только не чаю...
В руках моего шефа оказался вовсе не пистолет. Там была коробка с
французским коньяком "Наполеон". Причем, как впоследствии выяснилось,
вовсе не отравленным мгновенно действующим ядом...
Эпизод этот мне запал в память даже не потому, что доставил мне
неприятные эмоции. Просто тогда Генон в первый раз назвал меня по имени, а
это означало у него высшую меру поощрения.
Часть 2. ОХОТА НА ОХОТНИКА (Год 1994)
Какое-то неприятное ощущение кольнуло затуманенное сном сознание и
потащило меня огромным воздушным пузырем из глубины, где было так легко,
свободно и приятно парить, на поверхность. А поскольку я знал, что на
поверхности меня поджидает суровая, грубая реальность, от которой не
спрятаться, сколько ни натягивай одеяло на голову, то ощутил такое
чувство, которое, наверное, испытывает наркоман, когда действие "кайфа"
кончается. И оказался прав: неприятное ощущение оказалось настойчивым
звонком телефона.
Было всего пять утра, и за окном еще царила колючая мгла, раздираемая
порывами ледяного февральского ветра.
В голове еще теснились обрывки сновидений, но рука уже автоматически
сорвала трубку "Панасоника", потому что так рано мне могли звонить только
из отдела. Не дай бог, что-то отчебучил наш Подопечный!..
Но я ошибся. Звонили мне по межгороду, и это была мама.
- Сыночек, здравствуй, - заискивающе сказала она, едва я пробурчал в
трубку нечто нечленораздельное. - Как ты там? Я тебя не разбудила?
- Все нормально, мам, - с невольной досадой ответил я. - Что-нибудь
случилось?
- Да не то чтобы случилось... Ты уж извини, что я тебя так рано
беспокою. Я вообще-то не хотела звонить, да Анна-Иванна уговорила меня, ты
же знаешь, сыночек, какая она настырная...
По опыту телефонных переговоров я знал, что вступление у мамы могло
затянуться надолго.
- Ма, нельзя ли короче? - перебил я ее, чтобы упредить подробный
пересказ всех перипетий взаимоотношений матери с соседкой-подружкой.
Наконец после очередной порции причитаний и отклонений от сути дела я
уяснил причину столь раннего звонка матери.
Вот уже несколько лет моя родная старушка страдала варикозным
расширением вен.
Болезнь зашла достаточно далеко, многочисленные операции не помогали, и
на ногах у матери появились язвочки, причинявшие ей жуткую боль и массу
неудобств. Ходить становилось все тяжелее, и когда нужно было что-то
купить, приходилось матери просить об этом все ту же Анну-Иванну. Недавно
врач, который время от времени звонил матери ради консультаций или просто
узнать о ее самочувствии, сказал ей, что в Москве появилось в продаже
новое средство, которое, по рассказам, обладает феноменальной
эффективностью в борьбе с варикозом. Средство было импортным, дорогим и
редким, так что в провинции за ним было даже бессмысленно гоняться. В
связи с этим суть маминой просьбы заключалась в том, что нужно было
разыскать в столичных аптеках данное лекарство, разыскав - приобрести в
особо крупных размерах, а затем отправить егодомой, но не по почте, а
через племянника все той же Анны-Иванны, который работал проводником на
железной дороге и как раз сегодня вечером должен был отбывать из Москвы в
наш город... Я мысленно ругнулся, потому что не далее чем через два с
половиной часа я должен был заступить на очередное дежурство.
Но, разумеется, отказать маме я не мог и потому торжественно поклялся
сделать все, что в моих силах, чтобы выполнить ее поручение.
Продолжать спать не имело смысла ввиду того, что до звонка будильника
оставалось всего четверть часа, и я в порыве мазохистского самоистязания
решительно отбросил в сторону тонкое японское одеяло с электроподогревом...
Есть в городе Москве одно здание, которое я ненавижу всем своим нутром
больше всего на свете, хотя внешне оно представляет собой вполне
пристойную конструкцию в современном стиле. Расположено оно через дорогу
от выхода из станции метро "Красные Ворота", напротив довольно чахлого
скверика, где уныло высится фигура Михаила Юрьевича Лермонтова, обыгранная
как "мужик в пиджаке" в знаменитой комедии "Джентль-мены удачи". Если
верить стандартной вывеске из черного стекла, то в здании этом расположен
"Информационно-вычислительный центр Министерства путей сообщения
Российской Федерации". Однако еще Козьма Прутков утверждал, что вывескам
не следует верить, и в данном случае он оказался прав, потому что в недрах
этого стеклянно-бетонного монстра имеется девятый этаж, доступ на который
возможен только посредством лифта. Однако посторонние не смогли бы
пробраться в эту святая святых Опеки, даже если бы очень захотели: дело в
том, что на панели управления лифтами имеется всего восемь кнопок. Лишь
некоторым посетителям Центра известно, что для достижения невидимого
девятого этажа следует нажать одновременно кнопки "1" и "8", причем
повторить эту операцию дважды. При этом в нашей диспетчерской
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг