штате отдела, а на чье-то место, которое, как известно, пусто не бывает.
Естественно, я был заинтересован в том, чтобы узнать, куда и по каким
причинам делся мой предшественник. Погиб смертью героя при исполнении
служебных обязанностей? Послал ведомство Генона вместе с Опекой куда
подальше в один прекрасный день? Или просто-напросто был убран в другое
место ввиду того, что оказался непроходимым болваном и тупицей?..
Теперь волей-неволей я держал ухо востро, когда мне приходилось
общаться с другими "опекунами". Расспрашивать напрямую их я не собирался,
чтобы не выдать своего интереса к судьбе исчезнувшего предшественника, но
пропускал вс+, что говорилось при мне на совещаниях-летучках, по
селекторной связи и в перекурах между заданиями, через некий
подсознательный фильтр. Вскоре мне повезло. Один из моих старших
товарищей, обращаясь ко мне, оговорился, назвав меня Виктором.
Увидев недоумение в моих глазах, он опомнился и извинился, но я
вцепился в эту ниточку крепче, чем утопающий хватается за соломинку, и
стал уделять больше внимания общению со столь рассеянным напарником. Через
неделю он оговорился повторно, докладывая в моем присутствии оперативному
диспетчеру о результатах своего дежурства. Имея в виду мою скромную
персону, на этот раз он приписал мне уже чужую фамилию - Стабников. Кто бы
на моем месте не сделал напрашивавшегося вывода о том, что сотрудника,
место которого я занял в системе Опеки, звали Виктор Стабников? И разве
этого было мало, чтобы попытаться найти его следы, пусть даже в такой
огромной стране, как наша?..
Задача эта выглядела, на первый взгляд, непосильной даже для того, кто,
как я, обладал широкими возможностями по розыску индивидуумов, коими
славился Комитет.
Возможно, если бы я с головой увяз в трясине запросов, писем и
телефонных звонков (причем втайне от своих начальников и сослуживцев и,
так сказать, без отрыва от основной работы), то в лучшем случае прошло бы
несколько лет, прежде чем мне удалось бы напасть на след Стабникова (уже
потом выяснилось, что с учетом крайней незаинтересованности Комитета в
том, чтобы Стабников имел контакты с кем-либо, успеха в поисках обычным
способом мне достичь было бы невозможно).
Подсказку - или, как у нас любят говорить, "наводку" - мне дал тот
самый диспетчер, в беседе с которым Стабникова упомянул мой невнимательный
напарник.
Реакция "оперативного" на оговорку моего старшего товарища оказалась
такой (он сделал большие глаза виновному в оговорке, намекая на
присутствие меня), что навела меня на определенные мысли. (Позднее за этот
ляп, кстати, и диспетчер, и тот, кто проговорился в моем присутствии о
Стабникове, получили по строгому выговору от самого Генона). Цепочка моих
суждений была логически безупречной, потому что каждый новый вывод
становился основанием для следующего умозаключения. Все было достаточно
просто. Раз в отделе Генона до сих пор не принято упоминать фамилию
Стабникова перед такими новичками, как я, - выходит, мой предшественник
еще жив, однако руководству Комитета очень не хочется, чтобы кто-то
когда-либо общался с ним. Отсюда следовало, что Стабников не погиб, не
ушел на пенсию и не был с позором отстранен от Опеки. Скорее всего, он
сильно проштрафился в глазах Генона и тех, кто стоял за ним, а точнее -
над ним. И дело пахло не простой халатностью, а сознательным неисполнением
своего долга.
Выражаясь словами Остапа Бендера, видимо, это был своеобразный "бунт на
корабле". Однако, тот факт, что Стабников был до сих пор жив, а не
покоился под венком с издевательской надписью на траурной ленте:
"Незабвенному Виктору от товарищей по работе", свидетельствовал: Комитет
вовсе не опасался, что в один прекрасный день какой-нибудь идиот с
гипертрофированными аналитическими способностями вроде меня, установив
связь между Стабниковым и Опекой, отыщет его для приватной, содержательной
беседы. Значит, в свое время по отношению к строптивцу были приняты
достаточно действенные меры, обеспечивавшие его режим очень долгого
молчания. О чем могла идти речь? О превращении Виктора с помощью
всесильной химиотерапии в испражняющегося под себя и не помнящего ничего
из своей прежней жизни дебила? Скорее всего... Но если допустить, что это
так, то надо предположить, что на этом меры предосторожности не
закончились бы. Даже явный идиот, несущий какую-то белиберду про Опеку в
публичных местах, способен привлечь к себе внимание - не врагов, так
журналистов, не журналистов, так просто сердобольных зевак... Зная наши
методы, я склонен был к мысли о том, что Виктора Стабникова не просто
напичкали сильнодействующими препаратами. Нет, его обязаны были запихнуть
в какую-нибудь спецклинику, о которой пока еще не ведают ни зарубежные
борцы за права человека, ни свои, "домашние", диссиденты!..(Вопрос о том,
почему Стабникова не прикончили, конечно, вызвал у меня массу различных
предположений. Много позже я узнал, что давление на шефа сверху в том
плане, чтобы воздать Стабникову за его провинность "по максимуму", было
чудовищным, но Генон пошел ва-банк и на самом роскошном ковре, куда был
вызван в этой связи, поставил ультиматум: "Или вы сохраните ему жизнь -
или я уйду из Опеки". Одного я не мог допустить: что Генону чисто
по-человечески стало жалко Виктора. Просто у таких прожженых прагматиков,
как мой дражайший начальник или сказочная сестрица Аленушка, спасавшая
своего братца от гусей-лебедей, даже человеческие чувства и поступки
обязательно сопряжены с задней мыслью о том, что когда-нибудь
облагодетельствованный ими субъект, будь он проштрафившимся подчиненным
или яблонькой, которую нужно полить без видимых выгод, "просто так", еще
пригодится.
И, кстати, жизнь показывает, что они абсолютно правы.)
Таким образом, пространство, в котором я должен был произвести поиск,
значительно сократилось. Правда, огорожено оно было не просто высоким
забором, недоступным для простых смертных, но и колючей проволокой под
током высокого напряжения. Но получить доступ к сведениям о пациентах,
содержащихся в закрытых психиатрических лечебницах, было уже делом
техники. Единственная трудность, которая возникла у меня при этом, - это
сохранение строжайшей конспирации, и дело было даже не в том, что меня
могли разоблачить и со скандалом изгнать из Опеки. Скорее всего, и я
уверен в этом, до этого не дошло бы. Просто-напросто могло случиться так,
что беседовать мне уже было бы не с кем, потому что накануне беседы сердце
у больного Стабникова не выдержало бы повышенной дозировки
успокоительного: "Медсестра перепутала, она у нас, знаете ли, еще недавно,
вот и допускает ошибочки!"...
И поэтому я крутился в те дни почище ужа на горячей сковородке, пытаясь
совместить две несочетающиеся вещи: и Стабникова найти, и принять меры,
чтобы никто из Опеки об этом не знал. Огромную услугу мне оказал мой
бывший одноклассник Володька Немцов, у которого дядя жены соседа по
лестничной площадке был референтом у министра здравоохранения - и именно
по части психиатрии...
Как ни удивительно, но Виктор Стабников обнаружился отнюдь не в
Архангельске и не в Чите. И даже не в Подмосковье. С самого начала своего
внезапного "заболевания" он содержался в лечебнице особого режима,
расположенной почти в двух шагах от Садового кольца. Кроме этого, через
Немцова мне больше ничего не удалось узнать, но и этого было достаточно.
Целый месяц у меня ушел на то, чтобы обеспечить себе возможность
доступа на закрытую для посторонних территорию лечебницы. Но попасть туда
было нельзя, не вызвав подозрений комитетского начальства.
Персонал лечебницы был представлен людьми ответственными и серьезными,
взятыми не с улицы, а после тщательного отбора - как для учебы во ВГИКе .
Но в любом стаде, как известно, водится паршивая овца. В данном случае ею
оказалась молодая медсестра с экзотическим именем Жанна. В течение
нескольких вечеров я добросовестно провожал ее с работы домой - правда,
заочно, стараясь не попадать в поле ее зрения. Вскоре я знал о ней почти
вс+ и решил, что пора непосредственно познакомиться с девушкой. Знакомство
наше состоялось на нейтральной территории, и я был уверен, что понравлюсь
Жанне. Так оно и оказалось. Некоторое время мы встречались "просто так". Я
напропалую сыпал анекдотами и шутками, почерпнутыми мною из специальной
методической разработки "Использование юмора оперативным работником при
выполнении специальных заданий", составленной спецами Комитета и, видимо,
по инерции имевшей гриф "Для служебного пользования" (впоследствии, когда
в нашей стране буйствовала свобода печати, я не раз с изумлением
обнаруживал в книготорговых точках тощенькие, аляпистые брошюрки с
анекдотами, почерпнутыми из той самой кагебешной разработки). При этом я
охотно рассказывал о себе и избегал расспрашивать свою даму о том, где она
работает. Жанна кокетливо смеялась, то и дело поправляя волосы, с
аппетитом поедала мороженое, которым я ее угощал, с удовольствием
принимала в подарок цветы и прочие подношения... В целом, я окружил Жанну
опекой, напоминавшей ту, тайну которой я тщился разгадать, только гораздо
меньших размеров. Оказалось, что предмет моего обожания любит театр, и я
проявлял чудеса предприимчивости, чтобы раздобыть дефицитные в ту пору
билеты на премьеры с участием знаменитостей. Жанна заканчивала работу в
шесть вечера, а спектакли обычно начинались в семь или в восемь, поэтому я
ждал свою любимую медсестру прямо за высокой стеной, которой была обнесена
территория лечебницы, а когда резко похолодало (стояла неприятная
слякотная осень), то моя возлюбленная проявила чувство сострадания и
уговорила охранников пускать меня в будку проходной.
Дальше - больше, и тихой сапой я вскоре стал просачиваться в само
здание лечебницы. Вскоре весь персонал объекта АЧ 3316/28, как он
именуется в открытых документах, уже знал меня в лицо как глуповатого, но
преданного и внешне симпатичного поклонника Жанны Хухро из двенадцатого
отделения. Видно было, что моя несчастная подруга стесняется своего места
работы, потому что избегала расспросов на эту тему. Впрочем, я не особенно
настаивал, больше доверяя своим глазам и слуху. А информации, находясь
внутри здания, я почерпнул немало. Схема расположения помещений... Система
коридоров и переходов... Типы дверных замков и слепки с ключей,
оставленных на виду беспечным персоналом... Распорядок дежурств и посты
охраны... Сигнализация и каналы связи... Фамилии и имена больных...
Однако мне прежде всего нужны были сведения о Стабникове. В том числе
те, которые я мог выведать только у Жанны, казалось бы, ничего не
значащими вопросами- разумеется, не упоминая его фамилии, но так, чтобы
она поняла, о ком идет речь. Например, в каком состоянии находится
Стабников, какой режим лечения (а точнее - углубления и развития
умственного расстройства) к нему применяется, способен ли он разумно
мыслить, и прочие детали... Один Бог знает, какое хитроумное объяснение
своего интереса мне пришлось выдумать для Жанны, но главное - она мне
поверила! И неудивительно: в том состоянии слезливой расслабленности и
неизведанного ею ранее блаженства, в какое моя медсестра впала после нашей
первой интимной близости, она поверила бы даже самой чудовищной выдумке и
раскрыла бы мне самые сокровенные тайны!.. Бедняжка и не подозревала, что
этим она сама приближает конец нашей связи: как только я получил от нее,
что хотел, мне она больше была не нужна.
Так я узнал, что большинство больных выводят на прогулку лишь в так
называемый внутренний дворик, устроенный в лечебнице по принципу зимнего
сада. Но, если верить Жанне, Стабников и еще несколько человек к числу
тех, кому давали раз в день увидеть над головой клочок грязно-серого неба,
не относились. В сущности, эти люди были обречены на сидение взаперти в
четырех стенах, и вовсе не лечебницей было для них это невзрачное снаружи
здание из желтого кирпича, а тюрьмой, и не в палатах они там содержались,
а в самых натуральных карцерах-одиночках. Неудивительно поэтому, что по
отношению к Стабникову, как и к другим "узникам совести", почти не
применяли всякую дрянь в виде таблеток или уколов, предназначенную для
выбивания из их мозгов последних остатков разума. По мнению администрации,
такие пациенты были и без того обречены на сумасшествие, только более
затяжное и потому более мучительное... Экономные были здесь чиновники,
сволочи!..
Но мне такой режим содержания Стабникова был на руку. Гораздо хуже было
бы, если бы я, приложив поистине гигантские усилия для встречи со своим
предшественником, нашел его в состоянии полнейшей отрешенности от
окружающего мира, со слюной, текущей по подбородку, и с пустым взглядом,
замершем в одной точке... Теперь же мне оставались сущие пустяки:
прорваться к Виктору. Только как это сделать, если в лечебнице
полным-полно охранников и систем сигнализации? Сейчас любой мой
неосторожный шаг мог повлечь за собой провал. Стоило кому-нибудь хотя бы
заподозрить, что меня интересует не Жанна, а кто-то из больных-узников, и
столько месяцев моих ухищрений полетели бы псу под хвост, потому что, в
лучшем случае, меня после этого не подпустили бы к этому дурдому для
избранных на пушечный выстрел, а в худшем... Впрочем, зачем портить себе
настроение грустными мыслями? Лучше подумать, как все-таки проникнуть к
Стабникову, не используя для этого сказочную шапку-невидимку.
Я долго обсасывал в уме разнообразные варианты моего проникновения в
заветную палату-одиночку под номером двадцать один. Бесполезно... Силовой
вариант отпадает категорически: не исключено, что в охране лечебницы
имеется человек, которому строго-настрого велено не допустить контакта
Стабникова с внешним миром и который в случае штурма извне (либо пожара,
наводнения, взрыва и прочих экстремальных обстоятельств) просто-напросто
отправит многознающего пациента на тот свет... Значит, нужно думать над
стратагемами типа "выдавание себя за кого-нибудь, кто имеет доступ
внутрь". Нет-нет, этот номер тоже не пройдет, ввиду того, что я успел
засветиться перед охраной и персоналом, а надеяться на макияж и прочие
штучки означает неоправданный риск...
Я успел перебрать еще множество вариантов, в том числе и самых
экзотических типа "перелететь через забор на дельтаплане и подняться по
стене до окна двадцать первой палаты с помощью альпинистского снаряжения"
или "устроить в лечебнице пожар и проникнуть в здание, пользуясь суматохой
и паникой, в обличие пожарного - тем более, что в комплект снаряжения
пожарных входит, по-моему, и противогаз", но ни один из них не
гарантировал успеха хотя бы на тридцать процентов.
И только потом, когда я уже отчаялся найти решение этой задачи, меня
осенило, и я с досадой и облегчением хватил себя кулаком по лбу. Зачем,
собственно, мне нужно проникать в лечебницу? Чтобы встретиться со
Стабниковым? А зачем мне нужна эта встреча? Чтобы поговорить с ним о
недалеком прошлом? Но разве в наше время обязательным условием разговора
является встреча? Разве не для того были придуманы разные средства связи,
чтобы обеспечить общение людей на расстоянии?..
Вот видишь, приятель, вопрос заключается лишь в том, какие технические
средства тебе следует избрать, чтобы вступить в контакт с твоим горемычным
предшественником! Ведь ему нельзя позвонить по телефону или вступить в
заочную переписку...
Вот где мне на все сто пригодилась моя подруга Жанна! Пользуясь
беспрепятственным доступом не только к ее телу, но и к деталям ее одежды,
мне не составило особого труда навесить ей на одежду и на туфли (в выемке
между каблучком и носком) несколько миниатюрных микрофонов, которых в
нашем ведомстве привыкли называть "клопами". Они имели безобидный вид
соринки и надежно держались на любой несущей поверхности благодаря
надежному электронному замку-липучке. Но любое общение должно быть
двусторонним - и к подолу юбки Жанны тем же способом мной был прикреплен
мощный передатчик размером с булавочную головку типа "комар". Радиус его
действия ничтожно мал, а громкость встроенного в него микроскопического
динамика такая слабая, что даже поднеся его к уху, с трудом можно
различить слабый, почти комариный писк. Комплект этих шпионских штучек
стоит бешеные деньги, а главное - держится в секрете, так что мне стоило
немалых усилий раздобыть "клопы" и "комара". Как всегда, помогло мне то,
что на складе технического отдела Комитета был у меня один хороший
знакомый прапорщик, которому мне пришлось оказывать кое-какие услуги.
В итоге однажды вечером я сидел в машине, позаимствованной мною на
время у одного из московских автовладельцев путем угона, рядышком с
забором лечебницы и, нацепив наушники приемопередающего устройства, слушал
те звуки, которые сопровождали перемещение моей ненаглядной медсестры по
коридорам и палатам лечебницы. Собираясь сдавать смену своей напарнице,
Жанна имела похвальное обыкновение совершать обход всех своих владений - в
том числе и двадцать первой палаты...
Было около шести часов вечера, но ноябрь был на исходе, и на улице было
уже темно. Свет в салоне я предусмотрительно не включал, уличный фонарь в
этом месте тротуара не горел, а номера машины были так забрызганы грязью,
что различить их можно было, лишь подойдя к бамперу вплотную. Мотор машины
был выключен, и в кабине было прохладно, но меня била легкая дрожь не от
этого. Это был мандраж, обусловленный сознанием того, что еще немного - и
я узнаю, наконец-то, ответы на вопросы, которые не давали мне спать
спокойно. Если не на все, то, по крайней мере, на некоторые из них...
Вот в наушниках послышался стук и скрип, означавший, что Жанна
открывает какую-то дверь. Вот прозвучал ее голос:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг