свое: "Южнее надо было прокладывать трассу, выемку делать на косогоре,
овраг пересекать насыпью и трубу в ней, не надо никакого моста. Сотню
тысяч кубов зря накидали".
Вот и у меня постепенно начало складываться инженерное мышление, даже
инженерное чутье. "Вы - прирожденный инженер", - уверяли меня коллеги.
А я вовсе не прирожденный. У меня нейроны добавочные, жадно впитывающие
новое. Впитали инженерные задачи - сложилось второе чутье... а потом
понадобилось еще и третье.
Нет ничего дороже человека. С детства внушают нам эту истину, ставшую
подлинной истиной с тех пор, как на планете установлен окончательный мир.
Поэтому на Луне в пропастях работали не люди, а роботы, роботы высшего
класса - самодвижущиеся, с руками-ногами и даже с головой на плечах,
способной самостоятельно принимать решения на месте (не инструктировать же
их для каждой отдельной глыбы заново!). И мозг их кристаллический (его-то
я и рассчитывал) получался довольно сложный.
Да ведь и в биологии то же. Наследственная программа жизни вся уложена
в гены, это даже не клеточка, часть одной клеточки. Для самостоятельных же
решений, зависящих от обстановки, природе пришлось соорудить мозг - целый
орган; у человека - пятнадцать миллиардов клеток в нем. Одна клетка или
пятнадцать миллиардов - разница!
Не пятнадцать миллиардов, но тысяч пятнадцать блоков было у наших
роботов.
Но чем сложнее машина, тем больше вариантов порчи. В медицине есть
правило:
если есть орган, значит, есть и болезни этого органа. В применении к
роботам: если есть блок, если есть какое-то устройство, значит, оно может
выйти из строя... Робот откажет, можно сказать - заболеет.
Робот не человек, но и он дорог достаточно. Много часов затрачено на
его монтаж, на обучение, наладку, на доставку с Земли на Луну. Много часов
пойдет прахом, если он выйдет из строя в первый же момент: ухватит глыбу
не по силам и прищемит себе лапу или, хуже того, обрушит эту глыбу на
голову товарищу. В лучшем случае это простой для ремонта, в худшем -
переплавка.
Поэтому у роботов предусмотрены блоки осторожности с многочисленными
датчиками по всему корпусу.
А если эти блоки выйдут из строя? Он станет безрассудным, будет все
крушить себе и делу во вред.
А если блоки чересчур чувствительны? Робот станет как бы мнительным и
трусливым. Отлынивать будет от работы.
А если выйдут из строя датчики прочности? Машина будет работать на
износ, пропускать профилактический А если датчики прочности слишком
чувствительны? Робот то и дело будет уходить на ремонтную базу, ленивым
станет.
Добавлю еще, что в каждой пропасти работает целая команда роботов,
иногда со сложным разделением обязанностей. И роботы должны считаться друг
с другом, для того им приданы радиоуши и радиоголоса.
Но если уши вышли из строя, робот будет работать сам по себе, подведет
всю команду. Как это назвать - глухота или эгоизм? Или своевольное
упрямство?
А если отключится программа, но робот все будет и будет действовать без
смысла? Как скажем? Сошел с ума? Расстройство машинной психики?
Неуместное слово - психика. Происходит от психеи - души. Души у машины,
как известно, нет. Впрочем, нет и у человека - не душа, а мозг.
Психические болезни - болезни мозга, органа, управляющего организмом.
Болезни управления роботов явно были похожи на психические расстройства.
Вот и пришел я к шефу с просьбой продлить мне рост моего мозга, потому
что необходимо мне знакомиться еще и с психологией. И услышал:
- Ну, будь по-твоему, Гурий. Пожалуй, желание твое своевременно. Школа
наша расширяется, объявлен обширный набор итантов, учить их и учить надо.
А кому?
Вам, опытным. Как раз и тебя я рекомендую в преподаватели. Так что
психология тебе понадобится, безусловно.
Глава 4
Никогда не гадал я, не думал, что придется мне стать преподавателем.
В школе, глядя на учителей наших, зарекался: "Ни за что, ни за что не
стану тратить душевные силы, чтобы тащить за уши в науку таких лоботрясов,
как я (я был достаточно самокритичен), рисующих карикатуры на подвижников,
пытающихся приобщить нас к загадочной красоте комплексных уравнений".
Но вот диалектика жизни заставила и меня обратиться в свою
противоположность. Некогда я с парт смотрел на кафедру, ныне с кафедры
взираю на парты... ну, не на парты - на студенческие столы, вижу двадцать
пар глаз, и не детских, легкомысленных, а юношеских, внимательных и
пытливых. Двадцать молодых людей ждут, как я буду обучать их инженерному
чутью.
Я вижу лица - розовые и бледные, смуглые, желтые, бронзовые, коричневые
и почти черные. Проект "Луна" - глобальное мероприятие, в нем принимают
участие все народы. Все заинтересованные в зеленеющей планете.
Цвет кожи - самая поверхностная характеристика. Черты лица - тоже
поверхностная. Некоторые кажутся мне красивыми, располагающими, некоторые
неприятны, это надо подавить. Выражение? Как правило, девушки с первой же
лекции жадно внимательны, готовы впитывать; у юношей чаще напускное
недоверие, желание не уступать своей самостоятельности. Они и сами с
усами, у них свое я; еще неизвестно, удивит ли их чем-нибудь молодой
педагог, стоит ли признать сразу его превосходство.
Это тоже поверхностная характеристика, еще одна.
Признать мое превосходство ученики не готовы, но учиться готовы.
Инъекции они получают, мозг растет у каждого и у каждого жаждет
наполнения, как пустой голодный желудок. Но чем наполнять? Ведь даже и
желудок не рекомендуется набивать как попало. Ежемесячно диспансерный
диетолог дает советы: "Прибавьте витамины или белки, сократите углеводы,
сахару в крови многовато или же, наоборот, жиров добавить надо". Мозг
неизмеримо сложнее, в нем гораздо больше звеньев. Какую же диету пропишу я
своим подопечным с их молодым растущим умственным механизмом, таким
тонким, таким многозвенным?
Им и себе я повторяю вступительную лекцию школы итантов:
"Мозг - это орган, задача которого обрабатывать информацию и на основе
ее руководить действиями организма.
Информация - обработка - действие! Три этапа!
Информация приходит извне (через глаза, уши, нос, кожу) и изнутри (я
голоден, болен, устал...).
Мозг приступает к обработке. В ней тоже три этапа: понимание - оценка -
решение.
Понимание двойное - образное и словесное.
Оценка двойная - эмоциональная и логическая.
По мотивам логическим, психологическим, вкусовым, физиологическим,
сиюминутным, постоянным и прогностическим, моральным, своим, чужим...
Надо выбрать, надо принять решение, надо еще довести его до конца,
отбиваясь от новой информации и новых побуждений, сверяясь с обратной
связью ежесекундно..."
Десятки звеньев. Мыслительная цепь.
И у каждого из моих слушателей цепь разной прочности. Вот я и стараюсь
разобраться, какое звено послабее, какое надежнее, какое надо укреплять,
какое использовать с полной нагрузкой, какую прописать умственную диету
каждому.
Расспрашиваю. Разговариваю. Наблюдаю.
Двадцать личностей передо мной. А я читаю им одинаковую лекцию.
Двадцать пациентов!
Вот Педро. Худенький, смуглый, порывистый, с живыми движениями, с
горящими любопытными глазами. Он засыпает меня вопросами, нетерпеливо
ерзает, привстает, если я не сразу замечаю его поднятой руки. Рвется
ответить первый, подсказывает мне слова, как только я замнусь на
секунду-другую. Он прирожденный талант, еще до нашей школы; я даже
сомневаюсь, стоит ли вообще ему наращивать мозг. И первый месяц мои усилия
направлены на то, чтобы унимать его: "Педро, вы не один в классе. Педро,
дайте высказаться другим".
И домашние задания он выполняет блестяще, раньше всех, почти всегда
лучше всех. Так до первого проекта. И вдруг выясняется, что Педро застрял.
Мечется в нерешительности. Отброшен один вариант, другой, третий, примерно
одинаковые, даже первоначальный был в чем-то оригинальнее. Время идет,
ничего не выбрано, парень начинает заново, опять и опять. Я-то вижу лучшее
решение, у меня бывали похожие случаи в практике, отработан подход, но я
креплюсь, не хочу подсказывать. Знаю: если подскажу, Педро побежит к
компьютеру и через день принесет мне цифровые таблицы. Но я же не у
компьютера экзамен принимаю, я готовлю инженера, командующего компьютерами.
Стараюсь понять, почему он не видит очевидного.
И постепенно до меня доходит: Педро не хватает звена под названием
"характер". Он не умеет доводить дело до конца. Привык работать на
публику, щеголять сообразительностью, догадки бросать с лету. В
одиночестве за рабочим столом скисает, теряет уверенность. Диагноз:
способности есть, выдержки нет. Терапия: персональные, трудоемкие,
однообразные задания, требующие терпения, нечто, напоминающее личные
рекорды на дальность (сегодня проплыл километр, завтра - тысячу двести
метров, послезавтра- тысячу триста). Тренирую выдержку, ращу лобные доли,
вместилище твердой воли.
Следующий - Густав. Этот распознается проще. Густав грузноватый,
большеголовый, плечистый, медлителен в движениях, медлителен в словах,
долго соображает, даже если уверен в ответе. В классе пассивен, молчалив,
но домашние задания выполняет основательно и даже с выдумкой. В сущности,
можно бы и примириться с его неторопливостью. Для проекта важнее качество,
а не быстрота. Но после второго, третьего задания почувствовал я некоторое
однообразие, даже однобокость, даже узость. Понял: Густав - упорный
интраверт, у него все долго вертится внутри, так и этак прилаживаются и
подгоняются надежные, твердо усвоенные, но немногочисленные факты. Новое
он воспринимает с усилием, как бы нехотя, глуховат к внешнему миру,
получил два-три факта - и спешит замкнуться, приступить к перевариванию.
Диагноз: слабое звено Густава - восприятие. Терапия: задания на сбор
материала (изучение, описание, выяснение, исследование). И тоже тренировка
на личные рекорды: не сколько сделал, а сколько нашел.
Так с каждым из двадцати.
Самым же твердым орешком оказалась для меня способная и прилежная Лола,
чернокожая курчавая красавица с густым румянцем и вывороченными губками,
словно нарочно приготовленными для поцелуя. Сидела она прямо передо мной,
сверлила в упор угольными глазами, улыбаясь многозначительно своими
поцелуйными губками. Не знаю, намеренно ли она старалась смутить молодого
учителя, смягчив заранее на всякий случай его суровость, или же
бессознательно на всех подряд пробовала силу своего обаяния; мне лично
мешало это кокетство. Мне же разобраться в ней надо, поговорить с ней
откровенно наедине, но не хотелось приглашать для разговора наедине.
А я не понимал Лолу как ученицу. У нее был вкус, работы свои она
оформляла красиво, охотно думала о дизайне, но как-то не воспринимала
конкретную обстановку. "Конкретная обстановка" - термин неконкретный;
сейчас я поясню, что я имею в виду. Строится завод: расчищается пропасть,
прокладываются дороги через холмы и горы, надо роботам дать наставление,
как им справиться с этим перевалом, с этой расщелиной, с данной конкретной
глыбой, горой, скалой, похожей на любопытного щенка, приподнявшего одно
ухо. Инженерное чутье в том и заключается, чтобы почувствовать, как
взяться за этого одноухого базальтового щенка. Лоле же почему-то, при всей
ее любви к внешней форме, задание надо было давать в цифрах. Видит же
красоту, а понимает только цифры. И далеко не сразу нашел я объяснение.
Лоле мешала не слабость ее образного видения, а сила. Она очень четко
представляла себе ушастую скалу, но на Земле... не на Луне. На Луне скала
весила в шесть раз меньше аналогичной земной, к ней иной технический
подход требовался. Вот абстрактные тонны Лола считала отлично. Их она не
представляла зрительно, и представление не сбивало ее.
Какое предложил я лечение? Длительную командировку на Луну, чтобы в
мозгу осели лунные масштабы, лунные соотношения объема и веса.
Три ученика - три проблемы. И еще семнадцать проблем в моем классе. И
еще двадцать в параллельном. И двадцать, и двадцать на следующий год в
очередном потоке. И четырежды сорок, если принять в счет классы моих
товарищей. Вместе же мы ломали головы над тайнами мыслительных цепей наших
учеников.
И обрел я талант третий - чутье педагога. Уже не за месяцы - за
день-два управлялся с распознаванием личности. Иногда и часовой беседы
хватало.
Иногда и одного взгляда. Даже испытывал я себя, пробовал, правильно ли
первое впечатление. Да, в основном бывало правильное. Уточнения
добавлялись.
А с третьим талантом в третий раз пришло горделивое ощущение некой
удали. Я могу - я умею - я молодец! На свете нет ничего сложнее человека,
а для меня это сверхсложное - как на ладони. Столько написано толстых
томов о некоммуникабельности, непознаваемости, непроницаемой истинной
экзистенции человеческой сущности, но вот пришел я, проникаю, проницаю,
познаю экзистенцию, воздействую на нее коммуникабельно. Корил я сам себя
за зазнайство, разоблачал себя, опровергал... жизнь сама опровергла
вскоре. Но я же не гимн себе пою, я рассказываю, какие ощущения у итанта.
Молодцом себя чувствуешь, победителем.
Но потом пришло и неприятное.
Глаза стали меня подводить. Пока я рассеянно, ни о чем не думая, водил
взглядом по рядам учеников, все было нормально. Но стоило задуматься о
каком-нибудь одном, прислушаться к его словам, хотя бы фамилию вспомнить,
облик его начинал искажаться, контуры расплывались или, наоборот,
становились резче, угловатее, на лицо его накладывались другие, с разным
выражением, даже разновозрастные: одновременно видел я старика, взрослого
и ребенка. Иной раз сквозь человеческие черты проглядывали звериные
мордочки:
хитренькие лисички, кроткие ягнята или бараны бессмысленные,
перепуганные кролики, настороженные крысы, насмешливые козлы, петухи
задиристые... И если я упорствовал, таращил глаза, силясь разглядеть, что
же я вижу на самом деле, что мне чудится, лица раскалывались, по ним
змеились плавные или угловатые трещины, огненные такие линии, какие
видятся закрытым глазам после вспышки молнии. Линии эти ширились,
ветвились, сливались, превращаясь в широченные потоки, загораживающие все
лицо, потоки стремительные или медленные, яркие или тускнеющие, сходящие
на нет постепенно. И в конце концов се тонуло в подцвеченном пульсирующем
тумане, обычно неярком - розоватом, желтоватом, сизом, как пасмурное небо,
или блекло-оливковом, как затоптанная трава. Туман этот колыхался, меняя
очертания, не исчезал даже, если я глаза закрывал. Чтобы прогнать его, как
я заметил позже, надо было не думать об этом ученике. Но легко сказать: не
думать! Еще Ходжа Насреддин дразнил людей, предлагая им не вспоминать о
белой обезьяне. Как не вспомнить? Гонишь из мыслей, а она тут как тут:
лохматая, со свалявшейся шерстью, грязная, краснозадая, противная такая.
Работать стало невозможно. Вместо того чтобы думать об уроке, я цветные
туманы отгонял, словно муть разводил руками. Пришлось пойти к врачу.
Окулист с полнейшей добросовестностью проэкзаменовал меня по
разнокалиберным буквенным строчкам, изучил мои роговицу и хрусталик, через
зрачок заглянул в глазное дно, измерил его давление, неторопливо
продиктовал свои наблюдения стрекочущему автомату и в результате
признался, что ничего в моих глазах не видит, посоветовал обратиться к
психологу.
Ах, к психологу? Тогда мне незачем идти к незнакомому, рассказывать все
с самого начала про школу итантов. Я предпочел отправиться к шефу. К
нашему выпуску - первым своим изделиям - он всегда относился с особым
благоволением, разрешал приходить без дела, просто так, поведать о своих
ощущениях, впечатлениях. В данном случае подходящий предлог: с глазами
осложнение.
И на этот раз шеф пригласил меня сразу же, хотя в кабинете у него были
люди:
новичков он напутствовал, практикантов, отправлявшихся на Луну,- трех
парней и девушку. Парни выглядели обычно, лица их, плечи и грудь выражали
старательную молодцеватость. Я-то посматривал на них снисходительно, думал
про себя: "Эх, петушки молодые, хорохоритесь, еще хлебнете всякого,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг