желтизна только подчеркивала синюю тьму. В лесу потрескивали сучья,
скрипел снег под лыжами. Тишина, безлюдье - самая подходящая обстановка,
чтобы выяснять отношения.
Но девушка, видимо, избегала объяснений. Она завладела лыжней и задала
темп, Грибов с трудом поспевал за ней. Поравняться с ней и обойти по
нетронутому снегу он не мог, приходилось идти сзади. Гонка продолжалась
километров пять, почти до самой реки, но здесь они перекинулись
несколькими словами, и разговор сам собой набрел на больную тему.
- Завтра вам придется помочь Катерине Васильевне, - сказал Грибов. - У
нее сейчас двойная нагрузка, она и химик, и геолог.
- А почему она отстраняет Петра Ивановича? - спросила Тася.
- Вы же знаете Петра Ивановича Он милейший человек, но ненадежный,
устанет и бросит на полпути. Да Катерина Васильевна и сама не хочет его
нагружать.
Любит его, вот и бережет.
- Не понимаю я такого чувства, - сказала Тася. - Любовь - это
восхищение. А тут всего понемножку - кусочек привязанности, кусочек
привычки, кусочек жалости.
- Вы, Тася, бессердечная. А если человек болен? Муж у вас заболеет, -
вы его разлюбите?
- Если болен - не виноват. Но вы сказали "ненадежный" - это совсем
другое.
Грибов поник головой. Тася говорила совсем не о Спицыне. Это он,
Грибов, оказался ненадежным человеком в критические дни. И хотя потом он
поправился, пошел со всеми в ногу, Тася запомнила: это тот, кто теряет
равнение.
Грибов все понял и возмутился.
- А что особенного в Катерине Васильевне? - воскликнул он. - Женщина,
как женщина, хороший работник. Не понимаю, чем ей гордиться перед Петром
Ивановичем.
И Тася поняла, что речь идет о ней, отнюдь не о Спицыной.
- Ну и пусть, - сказала она упавшим голосом. - Сердцу не прикажешь. Оно
тянется к самому лучшему... А если я не достойна, тем хуже для меня...
Они отвернулись в разные стороны, и обоим было горько, как будто
произошло что-то непоправимое, порвалось надорванное, то, что еще можно
было связать.
- Гордая вы, Тася, требуете слишком много.
Тася в отчаянии махнула рукой.
- Почта там, - показала она. - Идите через реку наискось, на те огни,
что на холме. А мне на другой конец деревни. Прощайте.
Она скользнула по скату. Стоя наверху, Грибов следил, как удаляется
плотная фигурка. Она таяла в сумраке, и сердце у Грибова щемило, как будто
Тася уходила навсегда. Только сейчас она раскрылась для него. Подумать
только:
такая исполнительная, послушная, скромная, и такая требовательная!
"Любовь - это восхищение", - сказала она. Да нет, это неверно. Разве
любовь исчезает, как только любимый споткнется? Тасю надо переубедить,
поспорить с ней. Но не смешно ли доказывать девушке, что она не должна
разлюбить? "Сердцу не прикажешь. Оно тянется к самому лучшему".
И вот ушла, растворилась в темноте. Лыжи еще скрипят, если позвать, -
услышит. Зимней ночью звуки разносятся далеко - с того берега слышны
голоса, лают собаки, как будто рядом. Выстрел... еще один. Кто это
стреляет ночью?
Похоже на раскаты грома или на треск ломающихся льдин. Но до ледохода
далеко - февраль на дворе. А все-таки река выглядит странновато:
застланная снежным покрывалом, она дымится, как будто покрывало это
промокло и сушится на солнце. Полынья, одна, другая, третья, разводья,
целые пруды... Оттепель?
Какая же оттепель - от мороза трещат сучья, лыжи скрипят по снегу.
- Тася, вернитесь-ка на берег!
Не отзывается Из упрямства, конечно Зря он отпустил ее одну.
- Тася, Тася!
А вдруг она провалилась?
Грибов неловко спускается на лед. Как она прошла здесь? На пути
какие-то трещины, мокрые пятна. Приходится петлять, обходя их, все трещит,
колыхается...
- Тася! - в голосе Грибова отчаяние.
Откуда-то набежала вода, лыжи липнут к промокшему снегу. Грибов снимает
их.
Конечно, это ошибка. Треск... хлюпанье... и он по горло в воде. Ледяные
струйки бегут за шиворот под одежду. Грибов хватается за лед и проламывает
его. Вот оказия! Нельзя же проламывать лед до самого берега. Температура
воды около нуля. Он закоченеет через несколько минут. Снова ломается лед.
Нет, не выбраться. И, как холодная струйка, в мозг проникает мысль:
"Это гибель".
Он отгоняет эту мысль. "Да нет, это несерьезно. Не могу я умереть, я
еще так молод, у меня вся жизнь впереди... начатая диссертация... Тася...
А Виктор был моложе и все же погиб..."
Ноги и руки немеют, уже не сгибаются пальцы, Грибов отчаянно борется,
локтями прошибая лед И вдруг рядом - лыжные палки...
- Держитесь, Александр Григорьевич.
Это Тася. Она умело выбрала прочную льдину, хорошо поставила лыжи.
Ухватившись за палки, Грибов ползком выбирается на льдину, словно
тюлень.
Барахтается, не может встать.
- Скорее на берег! - волнуется Тася. - Вы промокли насквозь. Сейчас же
разложим костер.
- Спасибо, Тасенька, - бормочет Грибов, вставая на колени, и сам
чувствует, что благодарности здесь неуместны.
- Глупая я, - говорит между тем Тася. - Оставила вас одного (как будто
он ребенок). Дошла до середины, слышу - вы кличете. А мне невдомек, не
знала, что вы в беде. Вот сюда ступайте, здесь не скользко. Теперь сюда.
Вот и берег. Сейчас я натаскаю сучьев, разложим костер. А вы прыгайте и
руками хлопайте, а то прохватит вас.
Она двигалась проворно, как ртуть. Пока Грибов деревенеющими руками
отломил десяток сучьев, Тася притащила из лесу несколько охапок хворосту и
две сухих елочки. Вскоре под ветками заплясал огонек, Тася подсунула к
нему верхушку елки, и огонь взметнулся сразу. Костер разгорелся вовремя.
Грибов уже чувствовал, что мороз обжигает ему мокрое лицо.
- Послушайте, Тася, откуда на реке вода. Это бывает у вас?
- Ах, Александр Григорьевич, какая разница? С морозом шутки плохи. Вам
надо снять куртку. Вот колья развесьте ее, чтобы просушить. И не жалейте
сучьев, я пойду еще наломаю.
Грибов начал стаскивать меховую куртку, уже покрытую звенящими
льдинками, но раздумал и натянул ее снова.
- Тася, мне нужно бежать на станцию.
- Как можно, Александр Григорьевич! У вас будет воспаление легких
завтра. Вы совсем не думаете о себе.
- А вы думайте не только обо мне, - сердито ответил Грибов. - Вы еще не
поняли, откуда эта оттепель? Это все фокусы нашего вулкана. Видимо, лава
свернула на северный склон и вышла к реке. Конечно, она растопила лед и
греет воду. Может начаться наводнение. Надо предупредить все прибрежные
селения... Бежим на станцию.
Тася решительно загородила дорогу Грибову, даже руки растопырила.
- Как хотите, я вас не пущу. Как вы дойдете, вы и лыжи потеряли Я
добегу гораздо быстрее. Что передать?
Грибов не мог не согласиться.
- Передавайте Ковалеву, чтобы летел сюда. Отсюда перелетим к
сельсовету, потом вверх по реке.
- Хорошо, я вам пришлю сухую одежду. А вы не отходите от костра,
грейтесь.
Сейчас я вам сучьев натаскаю.
- Не теряйте времени, Тася. У меня самого руки есть.
Вскоре проворная фигурка скрылась среди сугробов. И, глядя вслед.
Грибов вздохнул:
- Плохи твои дела, товарищ начальник. Вытащили тебя из воды, как щенка.
Побежал спасать девушку и сам утонул бы без нее. Воображаю, как она
смеется над тобой.
8.
ГРИБОВ оказался прав - воду согревал вулкан. Словно илистая река, лава
засорила свое русло на восточном склоне и пробила новый путь - на север.
Здесь склоны были круче, лава потекла быстрее и вскоре достигла леса у
подножья вулкана. Под напором серой каменной массы с треском рушились
вековые лиственницы. Они падали, не сопротивляясь, как деревенский
плетень, смятый танком. Кусты и ветки вспыхивали, словно спички. Огонь шел
верхом, опаляя сухую хвою, обгорелые сучья кувыркались в воздухе. Даже
низкие тучи стали ржавыми, цвета засохших пятен крови. Но ниже пламени, у
самой земли, было совершенно черно; казалось, ни один луч света не
пробивается вниз.
Через лес лава прошла к ущелью, где река пересекала древние базальты. В
пути лава охладевала, покрывалась плотной коркой и к реке подползала
сплошной серой массой, напоминающей грязевой поток. На краю ущелья,
нависая над рекой, эта масса трескалась, корка разламывалась, обнажая
красное светящееся нутро, и отдельные глыбы с грохотом валились в воду.
Температура их была около 800 градусов. Вода бурлила и кипела, узкое
ущелье было окутано теплым паром. Именно отсюда потоки теплой воды потекли
вниз по реке, создавая несвоевременное февральское половодье в низовьях.
Гораздо более серьезная опасность нависла над верховьями. Поток лавы
мог запрудить реку. Неожиданно возникшая плотина грозила превратить всю
долину реки выше ущелья в ненужное водохранилище. Кроме того, было бы
погублено рыболовство. В летнее время в верховьях мечет икру дорогая
красная рыба:
кета, горбуша, кижуч, чавыча. Как известно, рыбы эти мечут икру только
там, где они сами родились. Плотина отрезала бы их от родных ручьев.
Очередная выходка вулкана превратилась в хозяйственную проблему. Грибов
послал тревожные телеграммы в районный центр и в Петропавловск. После
этого на станцию зачастили гости: рыбники, гидрологи, инженеры, приехал
даже один из секретарей обкома - Иван Гаврилович Яковлев.
Яковлев родился на Камчатке и прожил здесь всю жизнь. Отец его был
русским - ссыльнопоселенцем, мать - корячкой. От матери Яковлев
унаследовал круглое скуластое лицо, небольшой рост и узкие, как будто
хитро прищуренные глаза.
За несколько часов Яковлев перезнакомился со всеми сотрудниками
станции, поговорил с каждым в отдельности, потом отправился с Грибовым в
ущелье и по дороге сказал:
- Очень повезло тебе, начальник. Замечательный народ у тебя, золотые
люди, один к одному. Помощница твоя, муж ее и летчик... А девушка эта -
моя землячка - у тебя одна за семерых. Уйдет учиться - семь человек на ее
место придется взять. И вообще не понимаю, где у тебя глаза. Думаешь,
вернешься в Москву, найдешь лучше? Как бы не так. Такие цветы не растут на
асфальте.
Грибов покраснел и поспешил переменить тему.
- Все у вас замечательные, Иван Гаврилович. А народ-то разный. Спицына
действительно ценный работник, а муж ее гораздо слабее. Ему помогать
приходится.
Яковлев помолчал, искоса поглядывая на собеседника, как бы взвешивая
его, потом продолжал гораздо более сдержанно:
- Я понимаю, ты слушаешь меня и думаешь: "Экий дядя восторженный, все
ему нравятся, всех он хвалит". А на самом деле здесь не восторженность, а
метод.
Кто мы с тобой по должности? Руководители - организаторы людей. У тебя
на станции четыре человека, ты можешь изучать их не торопясь, во всех
подробностях. А у нас часто бывает так: приходит к тебе в кабинет человек,
требует совета, помощи, указаний... А что он за человек? Тут не до
подробностей. Ищешь главное. А главное - это умение приносить пользу
Родине, народу, всем советским людям. Вот это качество я вижу почти у
всех, потому и говорю - "какие замечательные люди!". Конечно, один горит,
а другой коптит, как это говорится в учебнике: "коптящим пламенем без
доступа воздуха". Но это уже моя обязанность вывести человека на чистый
воздух, мозги продуть, если потребуется, чтобы человек загорелся,
засверкал, осветил бы все вокруг.
А когда ты зажег человека, понял, чем он хорош, тогда поставь второй
вопрос:
"Чем он плох? Доведет ли дело до конца, не испортит ли?" Но это вопрос
второй, с него начинать нельзя. Сначала нужно сдвинуться, потом уже
тормозить. А если с самого начала тормозить, никуда не уедешь. Такое
правило на Камчатке. Как в других местах - не знаю.
- А если поедешь не в ту сторону?
- Для того и поставили тебя начальником, чтобы не спутал направление.
Но я вижу, тебе об этом думать не пришлось. Ты получил людей готовенькими,
хорошее в них не растил, плохое не гасил. Тогда советую присмотреться:
плохое тоже во всяком есть, может и подвести.
- А что плохого во мне?
Яковлев погрозил пальцем.
- Я же говорил - начинаю с хорошего. Хорошее вижу: в своем деле мастер,
дело любишь, знаешь. А ругать в первый день не буду. Присмотрюсь - скажу.
Подумаю о тебе, я к людям любопытный.
В ущелье Яковлев долго стоял, глядя, как трескается полузастывшая лава
и валятся в реку темнокрасные пласты, вздымая каскады брызг и клубы сырого
пара.
- Каково! - воскликнул он. - Экая сила, прет и прет. Богатырская
природа.
Так и хочется, засучив рукава, схватиться с ней - кто кого!
- Кратер выбрасывает миллион кубометров в сутки, - заметил Грибов. -
Конечно, сюда не доходит все, примерно, десятая часть. Гидролог был у нас
вчера, он говорит, через неделю река будет запружена.
- Подумай, сто тысяч кубометров в сутки! Мы строим сейчас три плотины,
но такой производительности нет нигде. За неделю запрудить такую реку! Как
же нам все-таки спасти ее, товарищ начальник?
- Вчера мы советовались с инженерами, - сказал Грибов. - Мы полагаем,
выход есть. Конечно, никакими стенами лаву не остановишь Но если взорвать
несколько бугров, лава свернет на старый путь - к востоку.
- Но там, на востоке, другая излучина той же реки.
- Двадцать пять километров лава не пройдет.
- Почему не пройдет?
- Извержение идет на убыль, - сказал Грибов, подумав - Пожалуй, можно
подсчитать, сколько лавы вытечет из кратера. Я попытаюсь сделать это.
- Тогда условимся так, - решил Яковлев: - завтрашний день тебе на
расчеты Послезавтра утром ты прилетаешь в Петропавловск с докладом. Мы
устроим совещание и обсудим твое предложение. Итак, послезавтра в 11 утра.
9.
НАЧИНАЮЩИЙ конькобежец чувствует себя на катке прескверно. На льду и
так скользко: того и гляди, упадешь. А тут еще для вящей неустойчивости к
ногам подставлены узкие и шаткие стальные пластинки. Новичок напрягает
каждый мускул, чтобы сохранить равновесие. О скорости нечего и думать.
Лишь бы доковылять до раздевалки, снять предательские коньки, освободить
натруженные ноги.
В первые недели аппарат тяготил Грибова. Каждое измерение доставалось
ему с трудом, результаты их ничего не давали. Грибову очень хотелось
сбросить "коньки" и встать на собственные ноги. Основные исследования он
вел прежними, привычными методами. Работа с аппаратом была добавочной и
бесполезной нагрузкой.
Но понемногу пришло мастерство, он разобрался в тонкостях, стал
срастаться с аппаратом, "трехлучевые коньки" стали продолжением его тела.
И вот уже Грибов взялся решить задачу, без аппарата невыполнимую: узнать,
сколько лавы вытечет из вулкана и когда примерно прекратится извержение.
Работы оказалось по горло. Вечер Грибов провел над старыми дневниками
съемок, на следующий день вылетел на вулкан, вернулся к ужину и сказал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг