Она хлопнула хвостом по песку, и откуда не возьмись - колода карт
раскинулась.
- Ох, дальняя дороженька... казенная, поздняя! Доставит тебе
неприятные хлопоты благородный король. Его ты бойся, зло-человек это
и твой супостатель. Множество пустых хлопот ложится тебе... А в конце
дороги встретится тебе трефовая дама, получишь ты от нее марьяжный
интерес да сердечную скуку.
Водяной нетерпеливо пожал плечами.
- Будешь ты по кругу кружить! - схватила Омутница его ладонь. - И
направо пойдешь, и налево повернешь, и по темному коридору побредешь.
В одну дверь войдешь, в другую выйдешь - и на прежнее место вернешься.
Словно волна - щепку, будет швырять тебя причуда твоя. А того, что
искал, все равно не сыщешь. Только душеньку растревожишь!
При этих словах Чуда Водяной так и вздрогнул. Вот оно! Вот,
оказывается, зачем рвется он из родимых, обжитых глубин на высокий
берег! Вот зачем пойдет путем людей!
Разогнать бы тоску! Сонное колыханье вечного покоя души прискучило
ему. Омутница, наверное, подумала, что испугала его всеведущим
прикосновением? Нет, чудное пророчество зажгло ладонь, летучим
огоньком сорвалась с нее мечта и замерцала зовуще. Душу растревожить!
То ли вихрь подводный тронул его волосы, то ли Судьба тихо усмехнулась
за плечом?..
- Что впереди?! Одумайся! У того беда на носу висит, кто не чтит
примет да не слушает старых людей! - опять завела было Омутница, но
Водяной свел брови - и она махнула рукой: - Тебя, вижу, не
своротишь... Ну, слушай далее. Раньше часу урочного тебя Обимур не
спознает, позже - обратно не примет. Явись на утес, возопи: "Обимур!
Обимур! Человек! Возьми свою долю, верни мою волю!" - и опять в свое
царство воротишься.
- Обимур... возьми свою долю... мою волю... - пробормотал,
запоминая, владыка подводный.
И начала ведьма ворожить! Как волшвение происходило, никто не
видал: волна с волной в реке сошлась, вода с песком сомутилась - где
было разобрать! Только слова древние, чудные, заговорные прорывались
сквозь шум испуганной реки:
- ...тем моим словам губы да зубы замок, язык мой ключ. И брошу я
ключ в море, останься, язык, во рту. Бросила я ключ в сине море,
щука-белуга подходила, в морскую глубину ушла и ключ унесла. Будь
по-моему!..
Едва молвила это Омутница, как в девятом часу утра на исходе
сентября стал у подножия утеса человек в серой куртке, сроду словно не
топился, тут и стоял всегда.
Как же так? А время, которое миновало, пока Водяной на исполнении
своего каприза настаивал? А пока длилось колдовство? Куда девалось это
время, спросите вы?..
Время! Что такое время! Оно, как и прочая мера, придумано для нас
с вами, а Водяной, да и прочие существа стихийные живут вне понятий
меры. Так говорят русские всеведы...
А теперь вернемся к нашему герою, который только что, бросив
прощальный и неуверенный взгляд Обимуру, обители своей, вне себя от
восторга, что желание его увенчано, ринулся вверх по лестнице, ведущей
от набережной в парк. Повелитель реки сделал свои первые шаги в мире
людей.
*
Водяной поначалу путался ногами в ступеньках, но шел да шел, и вот
наконец пред ним открылся... Город? Нет, сперва (предглаголание
Города!) - открылся перед ним парк.
День был будний, время - довольно раннее, и тихая пустота аллеек
огорчила нашего героя, который уже держал душу наизготовку для встречи
с людьми. Никого!
Хотя нет, вот... Появились!
Да, появились - самое подходящее здесь слово. Они не вошли в
каменно-железные ворота. Они не поднялись с набережной. Не свалились
с неба. Явление их произошло из-под низкого деревянного помоста старой
карусели.
Сначала на свет божий выбрался мужчина. Нагнулся, помог вылезти
женщине. Стряхнув друг с друга мусор, они поцеловались, обнялись и
медленно потянулись вверх по крутому асфальтированному склону, к
выходу из парка.
Водяной зачарованно смотрел им вслед. Люди! Живые! Что-то было в
обличье этих двоих... что-то было отличное от обличья знакомого
Водяному человека. Тот словно бы носил на себе собственную тень, а эти
двое тихо светились обнаженными телами.
Право слово! Может быть, кожа их была усыпана алмазными брызгами?
Может быть... и тут Водяной, осененный догадкой, ринулся прямиком к
загадочной конуре. Он вспомнил камень-самосвет из своего дворца:
прислонишься к нему - сам светиться начинаешь ненадолго. Весело потом
озарять ночную тьму взмахом сияющей руки под носом перепуганных
рыбарей!.. Неужто и здесь затаен такой камень?
Водяной пал на колени перед помостом и сунулся было в махонькую
дверцу, да не тут-то было: страж уединения, толстый ржавый гвоздь,
осуждающе схватил его за плечо куртки.
Водяной осторожно высвободился, вспомнив при этом, с каким
огорчением расставался гость подводный со своей оболочкой. Повредить
ее - огорчить бедного утопленника еще больше. И наш герой аккуратно
снял курточку, аккуратно свернул и аккуратно положил ее, а сам,
вспомнив, как вплывал, бывало, в самые причудливые гроты, ввинтился на
животе под помост.
Широкий, сотканный из танцующих пылинок луч на мгновение ослепил
его. Самосвет! Самосвет? Ох, боже ты мой, не то. В подстилку из смятой
травы упирался луч солнца, проникающий сквозь щелястый помост
карусели. Луч - и больше ничего.
Надо сказать, наш герой был легковерен, а потому захватил сколько
мог света в пригоршни, омыл ими лицо, побрызгал на одежду и, прытко
развернувшись в тесноте, ринулся к выходу, точнее, к вылазу. Распрямил
на воле ноги, разогнул спину, оглядел себя. Пыли, трухи, паутины
нацеплял он в достатке, это точно. А сияние осталось там - в конуре,
грязном и постыдном убежище Любви Бесприютной.
Водяной уставился вслед тем двоим, мерцание которых еще не истаяло
за парковой оградой. Если б он был человеком, он брезгливо сморщился
бы. Но он не был человеком, а потому схватился за сердце, которое
пронзила жалость. Даже плечи холодком прохватило!
Водяной протянул руку за курткой... потом перевел туда взор...
потом пал на колени и обшарил то место. Напрасны старания! Куртка
исчезла!
*
В подводном мире свои порядки, и Водяной, конечно же, не был бы
царем Обимурским, не отличайся он проворством мыслей и движений. Он
вмиг сообразил, в чем дело, и ринулся ловить вора.
Проскочив сквозь тяжелые ворота парка, он очутился на
широкой-преширокой площади. Посередине, на постаменте, стоял какой-то
черный человек с ружьем и в тяжеленной чугунной шубе, которая лишь
чудом не падала с его плеч.
Хоть был наш герой и ограблен, он все-таки успел бросить
неподвижному великану цветок восторженного взора. Водяному даже
захотелось взобраться на просторный пьедестал и свести с монументом
знакомство покороче: перенять повелительность жеста, величавость
осанки - и он положил непременно, непременно вернуться на площадь,
едва найдет пропажу.
Но, видно, не судьба ему была скоро настигнуть вора! Пробегая мимо
памятника, он ощутил, что нога его за что-то зацепилась, - и с разгону
повалился на асфальт.
Это было больно. Наш герой с тоской вспомнил свой гибкий хвост и
поднялся, недоумевая, за что же это он мог запнуться доставшимися ему
в пользование неуклюжими, слишком длинными подставками. Ничего
подозрительного на земле он не обнаружил и попытался продолжить путь,
как что-то холодное и серое стиснуло его ноги. Водяной обмер. Это была
гигантская рука, вернее, тень руки, сползшая с асфальта, где она
только что распластанно лежала, как и подобает тени. Однажды, на заре
туманной юности, наш герой запутался хвостом в рыбацкой сети. Вот
разве что с этим страхом сравним был ужас, охвативший его сейчас.
Между тем сдавление серых пальцев стало нестерпимым, Водяной
огляделся в поисках спасения... И взор его померк.
Тень, полонившая его, принадлежала тому самому бородачу в шубе,
который возвышался посреди площади. Но самое ужасное... самое
непостижимое заключалось в том, что руки... руки, тень которой и
впилась в Водяного... этой руки у памятника не было!
Да, да, да! Судя по всему, она когда-то властно тянулась к Городу,
распростертому невдалеке, как бы у подножия этого памятника. А теперь
рука почти до самого плеча отсутствовала. Неровный серый слом - вот и
все, что осталось.
Наш герой в тенях и отражениях разбирался плохо. Как и всякая
нежить, он вовсе не отражался в зеркалах, кроме зеркал рек и озер, и
не отбрасывал тени. Но тень несуществующего... это уж совсем
невероятно!
Между тем серая призрачная удавка вздернула его на воздух и
подтянула к самому лику монумента. О-о!.. Вблизи оно отнюдь не
вызывало восхищения. В пыли, десятилетиями копившейся меж бровей,
свили гнезда мыши.
"Вот он... супостатель... благородный король..." - мелькнула
перепуганная мысль.
Губы-булыжники разомкнулись. Казалось, от звука трубного гласа
разлетися вдребезги город, но и слабый листок не шевельнулся на
полуголом тополе, и воробушек, придремнувший на стволе замшелого
ружья, не встрепенулся. Это была лишь тень былого голоса.
- А!.. Попался, мерзавец! - прорычала она. - Сейчас я с тобой
расквитаюсь!
- За что? - слабо пискнул Водяной, но тут же устыдился своего
голосишка, похожего на жалкий касаткин скрип. - А ну-ка, отпусти меня!
Знаешь ли ты, кто я есть? Я - царь!
- Царь?! - изумился монумент. - Чего царь? Природы, что ль? Х-хе!
Где она, ваша природа!.. Ах ты ж козявка человечья! Знаешь ли ты, кто
есть я?! Да у меня с ковра, понимаешь, народ с инфарктами уносили!
Одно мое имя чернеть со страху заставляло! Находились разные...
называли волюнтаристом. А я плевал! А знаешь ли ты, что, когда я
скончался, эти вахлаки чуть всю работу не завалили? Разом диссиденты
головы подняли! Свобода слова им! Свобода голоса! Вообрази, собрали по
этому поводу внеочередное собрание-заседание! В этом самом доме,
откуда я! столько дней! столько лет! всех их! вот так держал! в том
самом кабинете! Ха-ха!
Ну, смех был все-таки значительнее, чем глас: одна пылинка в
ноздре чугунной слегка всколебнулась.
- Заседание! Да что они могли высидеть? С их отношением к работе?
Я не мог этого так оставить! Мое остановившееся сердце забилось. Я из
морга явился председательствовать на их заседании. Я им показал, что
такое настоящий руководитель! Бурные, продолжительные аплодисменты.
Все встают. Зал в едином порыве поет... А ты говоришь - царь. Царей,
понимаешь, когда-а еще в Обимуре потопили. Которые в слаборазвитых
странах остались, так и тех скоро сметет волна народного негодования.
От этой галиматьи исчезли последние силы у Водяного. Непонятное -
оно пуще всего страшит!
- А, испугался! - плотоядно пророкотал памятник. - Понял,
ничтожество, на кого покушался?!
- Я-а?.. - полуобморочно простонал наш герой, задыхаясь от боли и
безнадежности. - Когда?!
- Когда-а? - возмутился чугунный образ бывшего руководителя
Города. - Да нынче ночью! При луне! Кто на моей длани, простертой
повелительно в светлые дни грядущего, вешаться пытался? А??? Скажешь,
не ты? Вон и удавка твоя валяется! - И Водяной, мученически скосив
глаза, и впрямь увидел у подножия монумента веревку с петлей. -
Пристроился, понимаешь! Нашел место! - Пустые очи сверлили Водяного.
- Не припомнил, как под твоей поганой тяжестью моя рука сломалась и ты
грохнулся у ног моих? Сам-то целехонек, а моя правая, руководящая...
- Изморось слез навернулась в каменных глазницах. - Она-то вдребезги!
Я тебя сразу признал. Задница обтянута, патлы... Попался бы ты мне в
доброе старое время, я б тебя в двадцать четыре часа... без права
проживания... Думаешь, телогрейку свою снял, так мимо проскочишь? Наше
поколение бдительности не утратило!
И еще что-то, что-то еще провозглашал велеречивый кумир, блестя
чугунной лысиной, но в помутившейся голове Водяного вспыхнуло
понимание:
"Телогрейка? На том человеке, который сломал его руку, была
телогрейка! То есть куртка! И... и мой гость самозванный, утопленник,
молвил: "Я так отяжелел, что виселица рухнула". Вот кто сломал руку
этому монументальному кошмару!"
Надежда на торжество справедливости придала сил нашему герою, он
встрепенулся было, и тут сомнение еще более скомкало чугунное лицо:
- Не пойму, однако... Это как же так может быть? Ночью ты
неподъемный был, а сейчас я тебя запросто одной только тенью
сграбастал. Что за чудеса науки и техники? Неужто ты - не ты? Неужто
я промашку дал?
- Дал, дал! - возопил наш неразумный, жизни не знающий герой. -
Промашку!
Словно бы молния просверкнула в черном взоре.
- Я-то? Я - про-маш-ку? - потрясение прогудел чугун. - Ты
соображаешь, что болтаешь? Обо мне - такие слова! Да смерть тебе!
И тут... и тут раздался раскалывающе-звонкий удар грома.
*
Гром! Последние силы оставили при этом звуке нашего героя.
Водяные, надо заметить, грома вообще боятся, потому что в грозу их
видно: беззащитны они в эту пору перед человеческим взором. И стоило
представить Водяному, что его истинная природа сейчас станет явной,
что будет он, при всех знаках отличия Обимурского владыки, при
серебряном хвосте, зеленой бороде и роскошных кудрях, полузадушенно
извиваться в плену у монумента, подобно жалкой рыбке-плетешке... как
возмутилась вся его сдавленная гордость, он рванулся, намереваясь
дорого продать свою жизнь, и... брякнулся на асфальт, потому что тень
торопливо разжала пальцы.
- Ну, твое счастье! Опять ты от меня уходишь! - еле слышно
раздалось в вышине. - Но уж на третий раз не уйдешь!
А гром ударил еще раз, и еще, и повторился, и приблизился, и
заполонил собою площадь, и еле живой царь Обимурский понял, что нет
никакого грома, нет никакой грозы (какая же это может быть гроза в
конце сентября!), - а есть медный грохот литавр и рокот барабанов.
Громоподобный марш бил в дома, в асфальт, в облака!
На площади уже печатал шаг оркестр, а за ним тянулась нестройная
колонна молодых людей. То есть колонна эта изо всех сил пыталась быть
нестройной, она рассыпалась бы, кабы не шли обочь старики и не
поддерживали равнение, не понужали молодых держать строй.
Водяной кинулся было прочь, подальше от памятника, но невольно
взор его приковался к лицам идущих. А посмотреть было на что!
Так, в колонне двигались лица самые что ни на есть разноцветные.
Розовые, белые, голубые, желтые, зеленые! Даже серо-буро-малиновые.
Встречались лица в полосочку или в клеточку. У тех же, кто направляли
колонну к стройности, лица были прозрачно-восковыми, однако все как
одно пламенели кумачовым румянцем, придававшим старикам вид
неувядаемой бодрости, негаснущего задора и вечного стремления вперед.
Однако... однако и молодежь, как заметил Водяной, была не столь
проста. Если задние ряды щеголяли противоречивостью окраски, то идущие
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг