и но знаю, как об этом судить. Констанс и Робер - каждый со своей точки
зрения - считают, что я не имел права так поступать. Возможно, они
правы... Если б я мог с ними посоветоваться... Но Констанс тогда была в
Лионе у родственников. Робер улетел в Америку на конгресс нейрофизиологов.
И тут появился этот проклятый Жиль.
Сначала я услышал, как Натали говорит с кем-то по телефону, и впервые
понял, что моя дочь - взрослая. И что она влюблена. Этот тихий, с нежным
придыханием, смешок: "Ах, Жиль..." Я молча отошел от двери кабинета.
Потом, за чаем, спросил: "С кем это ты говорила?" Натали ничуть не
смутилась, только перестала улыбаться: "С одним знакомым". Я не решился
больше спрашивать, но, конечно, встревожился. Натали своенравная,
скрытная, самолюбивая. Впервые я пожалел о том, что побоялся проводить
опыты с детьми. Психика Натали была для меня подлинным "черным ящиком". Я
рассеянно глотал чай и, делая вид, что читаю газету, исподтишка наблюдал
за Натали. Да, она взрослая и, пожалуй, красивая девушка. Во всяком
случае, "стильная", как говорится. Сейчас в моде именно такие -
длинноногие, с тонкой талией, с пышной шапкой взлохмаченных волос, с
лицом, которое будто состоит лишь из глаз да губ.
Поймав мой взгляд, Натали выпрямилась как пружинка. Тонкий алый свитер
обтягивал ее прямые плечи.
- Ты хочешь знать, кто такой Жиль? - слегка заносчиво спросила она. -
Он работает в автомобильной фирме, рекламирует машины.
Я не очень понимал, что это значит, - нечто вроде коммивояжера, что ли?
Но в ту минуту меня занимало другое: почему Натали это сказала чуть ли не
через полчаса? Я ведь ничего больше не спрашивал. Мое молчание вряд ли
могло ее смутить - я за завтраком всегда читаю газету, тем более в
воскресенье. Желание пооткровенничать? Я этого за Натали даже в детстве не
замечал. Интуиция? Возможно. Но что, если она ответила на мой внутренний
вопрос? Я ведь все время думал об этом Жиле и даже разглядывал Натали с
точки зрения постороннего мужчины - какое она должна производить
впечатление?
Я безразлично пожал плечами и уткнулся в газету. Но мысленно спросил:
"Ты давно с ним знакома?" Я повторил этот вопрос три раза и услышал
запинающийся ответ Натали: "Недавно. Я с ним знакома всего неделю".
И вдруг Натали закричала:
- Я не хочу, слышишь, не хочу!
Я отложил газету и стал глядеть в глаза Натали. Она прикусила губу.
- Чего именно ты не хочешь? - спросил я. - И почему?
В общем на меня это мало похоже - такое поведение. А тем более с Натали
- она всегда была такой нервной, излишне чувствительной, я-то ее понимал
лучше других и не хотел бы мучить. Но тут у меня появилась какая-то не
очень ясная идея - вдруг удастся избавиться от этого Жиля хотя бы до
приезда Констанс, а потом пускай она рассудит, как быть. Ну, а к тому же я
поддался импульсу исследования, хоть и знал, что все эти занятия - палка о
двух концах.
- Ты не должен читать мои мысли! - выпалила Натали. - Это... некрасиво!
Я усмехнулся: меня позабавило, как все перепуталось в ее восприятии.
- Но я вовсе не читаю твои мысли, девочка. Ты все говоришь вслух.
- Да... Это верно! - растерянно согласилась Натали. - Но ты... ты
приказываешь мне. Я же чувствую. Это гипноз! Ты не должен этого делать!
Ты... ты не имеешь права, нет, серьезно. Ты даже не знаешь Жиля, а уже
ненавидишь его.
- С чего ты взяла? - сказал я, понимая, что она в общем правильно все
воспринимает, хоть и преувеличивает: я не мог ненавидеть неизвестного мне
Жиля, но хотел бы от него избавиться; впрочем, для Натали тут существенной
разницы нет.
Натали замолчала и долго глядела на меня. Я потом думал: почему эта
внутренняя связь между нами возникла так внезапно? Ведь я боялся посвящать
детей в нашу связь с Констанс и никаких опытов с ними не проводил. Правда,
я знал, что, если они будут в опасности, я это увижу на каком угодно
расстоянии, - знал и проверил на фактах. Но что создало наш контакт с
Натали? С ее стороны была влюбленность, сразу резко изменившая ее
внутренний мир. С моей - крайняя усталость (я заканчивал серию очень
сложных опытов с животными, один лаборант к тому же срочно уехал к больной
матери, и вслед за этим заболел другой, так что у меня остался всего один
помощник) и тоска по Констанс - мне всегда было тяжело расставаться с ней,
я чувствовал себя словно черепаха, лишенная панциря. В ночь под
воскресенье я рассчитывал отоспаться по крайней мере, но почему-то напала
бессонница, я проворочался до рассвета, потом глотнул снотворного, а Софи
меня разбудила, как мы уговорились с вечера, в десять часов. Я вышел к
завтраку с тяжелой головой и по дороге услышал этот самый телефонный
разговор. В общем какие-то сдвиги в психике были и у меня и у Натали.
Я понимал: эта мысленная связь именно потому так испугала и
раздосадовала Натали, что совпала с ее первой "взрослой" влюбленностью, с
таким периодом, когда потребность в тайне особенно возрастает. Она
боялась, что я читаю ее мысли. Но это было не совсем так. В ту минуту, во
всяком случае, я примерно догадывался, что она сейчас чувствует, просто на
основании собственного опыта. Потом я стал добиваться большего уже
сознательно.
Жиль вскоре появился в нашем доме, и я решил, что мои инстинктивные
опасения оказались справедливыми. Это был высокий черноволосый парень,
очень элегантный по теперешним понятиям, с уверенными, чуть небрежными
манерами опытного соблазнителя. Я таких всегда ненавидел. Может быть, из
зависти, уж не знаю. Хотя меня никогда не прельщала слава покорителя
женских сердец. Думаю, что, если б какая-нибудь фея одарила меня этим
свойством, я скорее счел бы себя несчастным. Но рядом с этими уверенными,
элегантными, неотразимыми парнями я все-таки чувствовал себя ничтожеством.
Валери расхохоталась, когда я признался ей в этом: "Да зачем тебе?.. Разве
ты донжуан?" Даже ей я не мог объяснить, в чем тут дело. Да и сам не до
конца понял.
Так или иначе, Жиля я действительно возненавидел с первого взгляда. Но
прежде всего потому, что понял, какой властью он пользуется над Натали. Он
был старше ее всего на семь лет, а выглядел зрелым, опытным мужчиной, и
Натали беспрекословно подчинялась его молчаливому взгляду, легкой улыбке,
движению руки. Мне стало по-настоящему страшно, когда я увидел из окна,
как они идут по улице и как Жиль целует ее. В эту минуту я решился.
Писать Констанс, советоваться с ней было невозможно, да и медлить не
следовало. Я подсыпал Натали в вечерний чай дозу снотворного и ночью
провел с ней сеанс гипнотического внушения. Утром она сидела молчаливая,
тихая, глаза у нее были испуганные, и у меня сжалось сердце. Вечером
пришел Жиль, и я, страдая, наблюдал, как мечется бедная девочка между его
и моей волей. Под конец она разрыдалась и выбежала из комнаты. Тогда Жиль
подошел ко мне.
- Вы думаете, это хорошо - так поступать? - спросил он.
Я пожал плечами. Он продолжал:
- Я вообще не понимаю, что вы имеете против меня. Я вас чем-нибудь
обидел? По-моему, нет.
- Зачем вам Натали? - резко спросил я.
Он снисходительно усмехнулся.
- Вы, старшее поколение, вечно задаете какие-то дикие вопросы. Зачем
это действительно парню в моем возрасте может понадобиться девушка?
- Вы хотите на ней жениться? - не обращая внимания на его тон, спросил
я.
- Не знаю еще. Возможно. Я не знал, что вы торопитесь выдать ее замуж.
Она ведь так молода.
Меня разозлили не столько слова, сколько снисходительная, поучающая
интонация, ленивая наглость, с которой он это произнес. Я встал и довольно
нелепо выкрикнул:
- Убирайтесь вон из моего дома!
"Господи боже мой! - подумал я тут же. - Что за идиотская ситуация!
Благородный отец и коварный соблазнитель - прямо из старинной мелодрамы!"
Если б Жиль реагировал как-нибудь иначе, я, наверное, просто сдался бы. Но
он возразил тоже повышенным тоном, что привлечет меня к ответу "за все эти
штучки с гипнозом", и тут я совсем разъярился - вероятно, оттого, что
чувствовал себя виноватым.
Вспышки такой бешеной ярости у меня бывают крайне редко, и я сам их
побаиваюсь, потому что теряю власть над собой. Силы у меня тогда
удесятеряются. В двенадцать лет я чуть не убил человека. Я был худеньким
невысоким парнишкой, а мой противник, шестнадцатилетний силач Жан, слыл
опытным драчуном. Но он грязно обругал Женевьеву, и вдруг у меня перед
глазами пошли красные круги. Я даже не помню толком, как все случилось. Я
поднял его на воздух и швырнул с такой силой, что он скатился вниз по
крутым ступеням бельвилльской улички и два месяца провалялся в больнице с
переломленными ребрами и пробитым черепом. Отчасти из-за этого отец и
Женевьева продали бистро и перебрались в XIV округ, на улицу Алезиа,
распустив слух, что мы вообще уезжаем из Парижа: они боялись, что Жан со
своей компанией убьет меня, как только выйдет из больницы...
Я поднял тяжелый дубовый стул и взмахнул им над головой.
- Убирайся немедленно, подонок! - крикнул я.
Жиль понял, что дело нешуточное, и попятился к двери. На пороге стала
Натали. Я еле, различал белые пятна их лиц - перед глазами плясали красные
крути, застилая все. Но я услышал, как Жиль властно сказал:
- Натали, ты идешь со мной!
- Нет! - крикнул я. - Нет! Натали, не смей!
Я увидел, что Натали застыла на пороге. Потом она зашаталась и упала.
Красные круги прекратили свою бешеную пляску. Я тяжело опустил стул.
- Видите, что вы наделали! - неожиданно мягки и растерянно сказал Жиль.
Стоя на коленях, он поддерживал Натали - она лежала с закрытыми
глазами, белая как мел.
- Ладно, вы все-таки уходите, - пробормотал я. - Дайте ей успокоиться.
- Я-то уйду, раз вы настаиваете. - Он поднял Натали, уложил ее на
диван. - Но разве так можно поступать, если вы ее любите? О ней нужно
думать, а не о себе, ведь верно?
- Ладно, ладно, идите, - повторил я, и он ушел, а я позвал Софи.
Может, он вправду был совсем неплохой парень. По крайней мере так
уверяла Констанс. Но уж очень все неудачно сложилось.
Натали вскоре пришла в себя, но весь день пролежала молча, отвернувшись
к стенке. Я решил было ночью внушить ей, чтоб она немедленно уехала в Лион
к Констанс, но вечером у нее было уже около сорока градусов, она бредила.
Врач сказал, что это вирусный грипп. В девятнадцатом веке это назвали бы
нервной горячкой, тем более что болезнь дала осложнение - менингит.
Констанс немедленно приехала, не успев даже получить моей телеграммы, -
она почувствовала беду. И начала распутывать все, что я так безнадежно и
опасно запутал.
Мало что можно было сделать в таких обстоятельствах. Констанс подолгу
беседовала и с Жилем и с Натали, когда той стало получше. Я уж готов был
примириться с этим парнем, но Констанс объяснила мне, что Жиль из-за всей
этой истории охладел к Натали.
- У них ведь все только начиналось - во всяком случае, у него. А тут
какие-то нелепые трагедии, гипноз... - говорила она, не глядя на меня. -
Ну, поставь себя на его место... даже себя. А он парень трезвый и
бестолковых трагедий инстинктивно избегает. Да и Натали сейчас очень
подурнела.
Действительно, Натали, бледная, осунувшаяся, с обритой головой, ничуть
не была похожа на ту "стильную" девушку, которую я недавно рассматривал
через стол поверх развернутой газеты. У меня сердце болело, когда я входил
в палату и видел ее большие, неподвижные, равнодушные глаза. Она
по-прежнему не сказала мне ни слова, а с Констанс говорила только наедине,
и то неохотно.
- Что же делать с Натали? - спросил я. - Я понимаю, что во всем
виноват... Но ведь тебя не было! И что теперь? Как нам быть?
Констанс долго обдумывала ответ. Он оказался совсем неожиданным для
меня. Она считала, что дня через три-четыре, когда Натали немного
окрепнет, надо будет проделать во сне сеанс гипноза и внушить ей, чтоб она
разлюбила Жиля и не думала об этой истории вообще. Может, понадобится и не
один сеанс, но это необходимо, иначе она будет очень страдать и
возненавидит меня.
- А ты не думаешь, что это опасно? - спросил я.
- Из двух зол приходится выбирать меньшее, - вздохнув, ответила
Констанс.
"Он волнуется... очень волнуется... Но ведь об этом надо помнить,
иначе... Или, может, не стоит так долго?.. Слишком уж много у него
болезненных наслоений".
Конечно, все мы люди искалеченные, и Робер тоже, хоть он и держится
лучше. Я так и не понимаю, как могла Констанс полюбить меня, особенно
тогда, в сорок пятом году. Я ведь был совсем сумасшедший после лагеря и
после разрыва с Валери. Правда, в присутствии Констанс я становился
спокойней, мягче, даже смеялся, но это было так внешне, так ненадежно! Она
не могла этого не чувствовать, да и не только она. Стоило мне улыбнуться,
как губы начинали непроизвольно дергаться, улыбка походила на судорогу, и
я отворачивался смущаясь.
Я долго не понимал, не решался понять, что Констанс меня любит. Это
было невозможно, невероятно. Я и сам не мечтал об этом: просто ходил к ней
по вечерам, сидел, и мне всегда было очень трудно уходить. Да и куда
уходить? Робер женился на женщине, которая ждала его все шесть лет: он сам
был несколько смущен этой верностью и объяснял, что от Франсуазы он этого
никак не ожидал. "Все у нас было, понимаешь, как-то наспех. Не успели
толком переспать, а тут война... Правда, она заявила, что будет меня
ждать, но мало ли что говорят в таких случаях..." Оставаться с
молодоженами в одной квартире не годилось, а мне - тем более. Я снял
комнату в паршивенькой гостинице на улице Бернардинцев, потому что это
было рядом с домом, где жила Констанс, и мы начали проводить вместе все
вечера.
Она неохотно рассказывала о себе; я знал только, что она круглая
сирота, работает в министерстве юстиции стенографисткой.
Собственно, насчет министерства юстиции я знал с самого начала; там я с
ней и познакомился. Пришел проведать Марселя Рише, моего лагерного дружка,
и увидел Констанс: она шла навстречу мне по длинному коридору, и волосы ее
светились, как ореол, каждый раз, когда она проходила мимо окна. Когда она
прошла, я молча повернулся и пошел за ней - почему, сам не знал. Я никогда
не умел знакомиться с девушками вот так, на ходу, а уж после лагеря и
вовсе разучился разговаривать как следует, ухаживать... Впрочем, это не то
слово, я не собирался тогда ухаживать за Констанс и вообще не знал, что я
собираюсь делать. Просто вошел в комнату вслед за ней и самым дурацким
образом уставился на нее. Она сначала пыталась выяснить, что мне угодно,
потом мило улыбнулась и сказала: "Простите, у меня срочная работа", - и
принялась очень быстро стучать на машинке.
Наконец я собрался с силами и встал. Молча постоял с минуту - мне
казалось, что уходить нельзя, что потом я вернусь и, как в сказке, не
будет уже ни этой комнаты, ни светловолосой девушки за машинкой. Но
Констанс все так же приветливо и безлично улыбнулась мне, и я вышел, хотя
каждый шаг давался мне с трудом.
Я говорил с Марселем, смотрел на страшный багровый шрам, наискось
рассекавший его лицо, и вспоминал, как он лежал в ревире, до полусмерти
избитый в каменоломне, и еле слышно хрипел: "Париж, я еще увижу Париж, я
увижу Париж, я не умру!" А лицо у него было залито кровью, и глаз затек и
распух, и все тело было исполосовано плетью, перевитой проволокой, -
плетью капо Гейнца Рупперта, истоптано тяжелыми подкованными сапогами, и
мы не знали, доживет ли он до утра. А он дожил, и я дожил, и Робер, и мы
все унесли с собой эту страшную память, и можно ли человеку, на чьей душе
неизгладимая печать лагеря смерти, тянуться к молодому, здоровому,
спокойному существу? Зачем? Чтоб душевно омолодиться за чужой счет, ценой
чужого спокойствия? Престарелый царь Давид клал себе в постель молоденьких
девочек, чтоб они согревали его кровь, - ну что ж, на то он и царь, да и
власть его простиралась лишь на тело, а не на душу. Девушки уходили и с
насмешливой улыбкой вспоминали о старике, которого уже собственная кровь
не греет, а он все цепляется за жизнь...
И все равно я спросил:
- Послушай, Марсель, а кто эта высокая блондинка? Которая работает в
четыреста тридцать шестой комнате?
Я старался говорить небрежно, и все же Марсель сразу понял.
- Вот не знал, что ты интересуешься девушками! Ты какой-то, знаешь ли,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг