болезненному чувству находки съестного, без особой практической мысли и
без жгучей радости, единственно потому, что лежала у ног пища, я поднял
леща и сунул его в карман. Затем я стал пересекать разные очереди, то и
дело спотыкаясь о ползущие санки. Сквозь тесную толпу первого коридора я
проник в канцелярию с целью навести справку о своем заявлении.
Секретарь с мрачным лицом, стол которого обступили дамы, дети, старики,
художники, актеры, литераторы и ученые, каждый по своему тоскливому делу
(была здесь и особая разновидность - пайковые авантюристы), взрыл наконец
груду бумаг, где разыскал пометку против моей фамилии.
- Еще дело ваше не решено, - сказал он. - Очередное заседание комиссии
состоится во вторник, а теперь пятница.
Несколько остыв от надежд, с какими пробирался к столу, я двинулся вверх,
в буфет, где мог за последнюю свою тысячу выпить стакан чая с куском
хлеба. Движение вокруг меня было так велико, что напоминало бал или банкет
с той разницей, что все были в пальто и шапках, а за спиной тащили мешки.
Двери хлопали по всему дому, вверху и внизу. Везде уже переходил слух об
иностранной делегации, привезшей подарки; о том говорили на каждом
повороте, в буфете и кулуарах.
- Вы слышали о делегации из Аргентины?
- Не из Аргентины, а из Испании.
- Из Испании, да.
- Ах, все равно, но скажите - что? что? жиры? А есть ли материя?
- Говорят, много всего и раздавать будут на следующей неделе.
- А что именно?
Некто авторитетный, громкий, с снисходящим взглянуть иногда вокруг сводом
бровей, утверждал, что делегация прибыла с острова Кубы.
- А не из Саламанки?
- Нет, с Кубы, с Кубы, - говорили, проходя, всеведущие актрисы.
- Как, с Кубы?
Уже родился каламбур, и я слышал его дважды: "Кубу от Кубы". Две молодые
девушки, сбегая по лестнице, как это делают девушки, то есть через
ступеньку, остановили своих знакомых, крикнув:
- Шоколад! Да-с!
Оживились даже старухи и те сутуловатые, близорукие люди в очках, с
лицами, лишенными заметной растительности, которые кажутся бесчувственными
и которым всегда узко пальто. Во взглядах появился знак душевного
равновесия. Голодные лица, с напряженной заботой о еде в усталых глазах,
спешили повторить новость, а кое-кто направился уже в канцелярию с
точностью разузнать обо всем.
Так прошло несколько времени, пока я толкался на мраморной лестнице,
украшенной статуями, и пил в буфете чай, сидя за стеклянным столом под
пальмой, - ранее в помещении этом был зимний сад. Не понимая, отчего хлеб
пахнет рыбой, взглянул я на руку, заметил приставшую чешую и вспомнил
леща, который торчал в кармане. Утолкав удобнее леща, чтобы не тер хвостом
локтя, я поднял голову и увидел Афанасия Терпугова, давно знакомого мне
повара из ресторана "Мадрид". Это был сухой, пришибленный человек с
рыскающим взглядом и некоторой манерностью в выражении лица; тонкие,
плотно сжатые его губы были выбриты, а смотрел он поверх очков.
На нем были длинное, как труба, пальто и тесная мерлушковая шапка.
Человек этот, шутя, дергал за хвост моего леща.
- С припасцем! - сказал Терпугов. - А я думал сначала сечка, боялся
порезаться, хе-хе-хе!
- А, здравствуйте, Терпугов, - ответил я. - Вы что здесь делаете?
- Да вот один знакомый хлопотал для меня место в лавке или на кухне. Так
я зашел ему сказать, что отказываюсь.
- Куда же вы поступили?
- Как куда? - сказал Терпугов. - Впрочем, вы этого дела еще не знаете.
Одно вам скажу, - приходите завтра в "Мадрид". Я снял ресторан и открываю
его. Кухня - мое почтение! Ну, да вы знаете, вы мои расстегаи, подвыпивши,
на память с собой брали, помните? И говорили:
"К стенке приколочу, в рамку вставлю". Хе-хе! Бывало! Вот еще польские
колдуны с маслом... Ну, ну, я ведь вас дразнить не хочу. Далее - оркестр,
первейший сорт, какой мог только найти. Ценой не обижу, а уж так и быть,
для открытия, сыграем вам испанские танцы.
- Однако, Терпугов, - сказал я, поперхнувшись от изумления, - вы
соображаете, что говорите?! Что, вам одному, противу всех правил, разрешат
такое дело, как "Мадрид"? Это в двадцать-то первом году?
Здесь произошло со мной нечто, подобное всем известному моменту
раздвоения зрения, когда все видишь вдвойне. Что-то мешало смотреть, ясно
видеть перед собой. Терпугов отдалился, потом стал виден еще далее, и,
хотя стоял он рядом со мной, против окна, я видел его на фоне окна, как бы
вдали, нюхающего табак с задумчивым видом. Он говорил, словно и не
обращаясь ко мне, а в сторону:
- Там как вы хотите, а приходите. Ко всему тому отдайте-ка мне леща, а я
вымочу, вычищу - да обработаю под кашу и хрен со сметаной, уж будете вы
довольны! Я думаю, что у вас и дров нет.
Продолжая дивиться, я протер глаза и снова овладел зрением.
- Хотя говорите вы чепуху, - сказал я с досадой, - леща, однако,
возьмите, потому что мне не изготовить его самому. Берите! - повторил я,
вручая рыбу.
Терпугов внимательно осмотрел ее, потрепал хвост и даже заглянул в рот.
- Рыба хороша, жирна, - сказал он, пряча леща за пазуху. - Будьте
покойны. Терпугов знает свое дело, - все косточки удалю. Пока до свидания!
Так не забудьте, завтра в "Мадриде" в восемь часов открытие!
Он тронул шапочку, шаркнул ногой, серьезно посмотрел на меня и исчез за
стеклянной дверью.
- Бедняга рехнулся! - сказал я, выходя на лестницу к резным дверям
Розового Зала. Я отогрелся, голод так не мучил меня, и я, вспомнив
Терпугова, улыбнулся, думая: "Лещ попал к Терпугову. Какая странная у леща
судьба!"
VII
Массивная двойная дверь зала была полуотворена. Едва я подошел к ней, как
несколько лиц высшей администрации, с портфелями и без оных, ворвались
мимо меня в дверь один за другим, заглядывая через головы передних, - так
все они торопились увидеть нечто, без сомнения, связанное с испанцами. Я
помнил разговор в воротах, а потому заглянул сам и увидел, что большой зал
полон народом. Пожав плечами, в знак равенства, степенно вошел и я, как
было довольно тесно, стал несколько в стороне, наблюдая происходящее.
Обычно занят был этот зал канцелярской работой, но теперь столы были
сдвинуты к стенам, а машины куда-то исчезли. Один большой стол, накрытый
синим сукном, стоял ближе к дальней, от двери, стене, меж зеркальных окон
с видом на занесенную снегом реку. По правому концу стола восседал
президиум КУБУ, а по левому - тот рыжий человек в берете и плаще с
горностаевым отложным воротником, которого видел я у ворот. Он сидел
прямо, слегка откинувшись на твердую спинку стула, и обводил взглядом
собрание. Его правая рука лежала прямо перед ним на столе, сверх бумаг, а
левой он небрежно шевелил шейную золотую цепь, украшенную жемчугом. Его
три спутника стояли сзади него, выказывая лицами и позой терпение и
внимание. Перед столом возвышалась баррикада тюков, зашитых в кожу и
холст, и я подивился, что администрация разрешила внести сюда столько
товаров.
Смотря крайне внимательно, я в то же время слышал, что говорят и шепчут с
разных сторон. Публика была обыкновенная, пайковая публика: врачи,
инженеры, адвокаты, профессора, журналисты и множество женщин. Как я узнал
скоро, набились они все сюда постепенно, но быстро, привлеченные
оригиналами - делегатами.
Основное качество "слуха" есть тончайшая эманация факта, всегда истинная
по природе своей, какую бы уродливую форму ни придумал ей наш аппарат
восприятия и распространения, то есть ум и его лукавый слуга - язык.
Поэтому я слушал не безразлично. Дыша мне в затылок, сказал кто-то соседу:
- Этот испанский профессор - странный человек. Говорят, большой оригинал
и с ужаснейшими причудами: ездит по городу на носилках, как в средние века!
- Да профессор ли он? А знаете, что я слышал? Говорят, что эта личность
не та, за кого себя выдает!
- Вот те на!
- А что прикажете думать?!
Стоявшая впереди меня, протискалась назад, к разговаривающим, подслушивая
их, старуха, и приняла немедленно участие в обсуждении дела.
- Что же это такое и как же понять? - прошамкала она лягушачьим ртом;
серые жадные ее глаза таинственно просветлели. Она понизила голос:
- А мне, мне, слушайте-ка меня, слышите? Будто, говорят, проверили
полномочия, а печать-то не та, нет...
Я понял, что общественный нюх работает. Но не было времени прислушиваться
к другим шепотам потому, что комиссия потребовала удаления посторонних.
Испанец, встав, кратко повел рукой.
- Мы просим, - сказал он сильным и звучным голосом, - разрешить остаться
здесь всем, так как мы рады быть в обществе тех, кому привезли скромные
наши подарки.
Переводчик (это был литератор, выпустивший в печать несколько томов
испанской словесности) оказался не совсем сведущим в языке. Он перевел:
"мы должны быть", неверно, на что, протискавшись вперед, я тотчас же
указал.
- Сеньор кабалерро знает испанский язык? - обратился ко мне приезжий с
обольстительной змеиной улыбкой и стал вдруг глядеть так пристально, что я
смутился. Его черно-зеленые глаза с острым стальным зрачком направились на
меня взглядом, напоминающим хладнокровно засученную руку, погрузив которую
в мешок до самого дна неумолимо нащупывает там человек искомый предмет.
- Знаете испанский язык? - повторил иностранец. - Хотите быть
переводчиком?
- Сеньор, - возразил я, - я знаю испанский язык, как русский, хотя
никогда не был в Испании. Я знаю, кроме того, английский, французский и
голландский языки; но ведь переводчик уже есть?!
Произошел общий перекрестный разговор между мной, испанцем, переводчиком
и членами комиссии, причем выяснилось, что переводчик сознает
несовершенное знание им языка, а потому охотно уступает мне свою роль.
Испанец ни разу не взглянул на него. По-видимому, он захотел, чтоб
переводил я. Комиссия, устав от переполоха, тоже не возражала. Тогда,
обратясь ко мне, испанец назвал себя:
- Профессор Мигуэль-Анна-Мария-Педре-Эстебан-Алонзе-Бам-Гран, - на что
ответил я так, как следовало, то есть:
- Александр Каур (мое имя), - после чего заседание вновь приняло
официальный характер.
Пока что я переводил обычный обмен приветствий, выражаемых, поочередно,
комиссией и испанцем, составленных в духе того времени и не заслуживающих
подробной передачи теперь. Затем Бам-Гран прочел список даров, присланных
учеными острова Кубы. Перечень этот вызвал общее удовольствие. Два вагона
сахара, пять тысяч килограммов кофе и шоколада, двенадцать тысяч - маиса,
пятьдесят бочек оливкового масла, двадцать - апельсинового варенья, десять
- хереса и сто ящиков манильских сигар. Все было уже взвешено и погружено
в кладовые. Но те тюки, что лежали перед столом, заключали вещи, о чем
Бам-Гран сказал только, что, с разрешения пайковой комиссии, он "будет
иметь честь немедленно показать собранию все, что есть в тюках".
Как только перевел я эти слова, в зале прошел гул одобрения: предстояло
зрелище, вернее, дальнейшее развитие зрелища, во что уже обратилось
присутствие делегации. Всем, а также и мне, стало отменно весело. Мы были
свидетелями щедрого и живописного жеста, совершаемого картинно, как на
рисунках, изображающих прибытие путешественников в далекие страны.
Испанцы переглянулись и стали тихо говорить между собой. Один из них,
протянув руку к тюкам, вдруг улыбнулся и добродушно посмотрел на толпу.
- Все взрослые - дети, - сказал ему Бам-Гран довольно отчетливо, так что
я расслышал эти слова; затем, поняв о моему лицу, что я расслышал, он
наклонился ко мне и, заглядывая в глаза лезвием своих блестящих зрачков,
шепнул:
"На севере диком, над морем,
Стоит одиноко сосна.
И дремлет,
И снегом сыпучим
Засыпана, стонет она.
Ей снится: в равнине,
В стране вечной весны,
Зеленая пальма... Отныне
Нет снов иных у сосны..."
VIII
Так мягко, так изысканно пошутил он, только пошутил, конечно, но мне как
будто крепко пожали руку, и, с сильно забившимся сердцем, не обратив даже
внимания, как смело и легко он придал в странном намеке своем особый смысл
стихотворению Гейне, - смысл которого безграничен, - я нашелся лишь
сказать:
- Правда? Что хотели вы выразить?
- Мы знаем кое-что, - сказал он обычным своим тоном. - Итак, приступите,
кабалерро!
Едва настроение это, этот момент, подобный неожиданному звону струны,
замер среди возни, поднявшейся вокруг тюков, как я был снова погружен в
свое дело, внимательно слушая отрывистые слова Бам-Грана. Он говорил о
поспешности своего отъезда, извиняясь, что привез меньше, чем могло быть.
Тем временем руки испанцев, с уверенностью кошачьих лап, взвились из-под
плащей, сверкнув узкими ножами; повернув тюки, они рассекли веревки, затем
быстро вспороли кожу и холст. Наступила тишина. Зрители толпились вокруг,
ожидая, что будет. Было только слышно, как за дверью соседней комнаты
телеграфически трещит пишущая машинка под угрюмой, ко всему равнодушной
рукой.
К этому времени зал набился так плотно клиентами и служащими КУБУ, что
видеть действие могли только стоящие впереди. Уже испанцы вынули из тюка
коробку с темными, короткими свечками.
- Вот! - сказал Бам-Гран, беря одну свечку и ловко зажигая ее. - Это
ароматические курительные свечи для освежения воздуха!
Сухой, бледной рукой поднял он огонек, и по накуренному скверным табаком
залу прошло тонкое благоухание, напоминающее душистое тепло сада. Многие
засмеялись, но тень недоумения легла на некоторых ученых физиономиях. Не
расслышав моего перевода, эти люди сказали:
- А, свечи, хорошо! Наверное, есть и мыло! Однако в большинстве лиц
скользнуло разочарование.
- Если все подарки таковы... - сказал седой человек с красным носом
багровому от переполняющей его мрачности молодому человеку, скрестившему
на груди руки, - то что же это такое?
Молодой человек презрительно сощурил глаза и сказал:
- Н-да...
Меж тем работа шла быстро. Еще три тюка распались под движениями острых
ножей. Появились куски замечательного цветного шелка, узорная кисея, белые
панамские шляпы, сукно и фланель, чулки, перчатки, кружева и много других
материй, видя цвет и блеск которых я мог только догадаться, что они
лучшего качества. Разрезая тюк, испанцы брали кусок или образец,
развертывали его и опускали к ногам. Шелестя, одна за другой лились из
смуглых их рук ткани, и скоро образовалась гора, как в магазине, когда
приказчики выбрасывают на прилавок все новые и новые образцы. Наконец
материи окончились. Лопнули, упав, веревки нового тюка, и я увидел морские
раковины, рассыпавшиеся с сухим стуком; за ними посыпались красные и белые
кораллы.
Я отступил, так были хороши эти цветы дна морского среди складок шелка и
полотна, - они хранили блеск подводного луча, проникающего в зеленую воду.
Как стало смеркаться, зал был освещен электричеством, что еще больше
заставило блестеть груды подарков.
- Это - очень редкие раковины, - сказал Бам-Гран, - и нам будет очень
приятно, если вы возьмете их на память о нашем посещении и об океане,
который там, далеко!.. Он обратился к помощникам, жестом торопя их:
- Живей, кабалерро! Не задерживайте впечатления/ Сеньор Каур, передайте
собранию, что пятьдесят гитар и столько же мандолин доставлено нами; вот
мы сейчас покажем вам образцы.
Теперь шесть самых больших и длинных тюков встали перед нами на
возвышение; развернув их, испанцы обнажили пальмовое дерево тонких,
крепких ящиков и осторожно взломали их. Там, упакованные шерстяной ватой,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг