доставляет ли ему это удовольствие или нет. Иногда мне казалось, что он,
Юлиан-Матвей Кумби, был совершенно чужд тому прошлому, которое хранилось в
его бездонной памяти.
Расставшись с ним, я часто думал о нем. Ведь он имел прямое и
непосредственное отношение к одному из самых загадочных явлений - к тайне
времени. Он, Юлиан-Матвей, да еще его предшественник Мак Картней, живший в
девятнадцатом веке, обладали способностью носить свое прошлое и при
надобности восстанавливать его день за днем.
16
Время! Мой отец рассказывал о нем, когда я еще был ребенком, и я с
любопытством смотрел, как движутся секундные и минутные стрелки на ручных
часах, подаренных мне ко дню рождения. Отец рассказывал мне о древних
людях, измерявших время с помощью солнечных, песочных, огненных и водяных
часов. Он рассказывал и о современных методах постижения вечно убегающего
времени и приборах, дающих возможность заметить движение материков и
измерить неравномерность вращения Земли - какие-нибудь тысячные доли
секунды в столетие.
Он рассказывал о молекулярных часах и часах атомных, которыми измеряют
время космонавты.
Тогда шла речь о времени вне нас, людей, о физико-математическом времени,
независимом от наших чувств. Но вскоре от своего отца и школьных учителей
я узнал и о другом времени - о времени живом, субъективном, отраженном
сознанием, о времени, неотделимом от человеческих чувств, о том времени,
которое хранит человеческая память.
Память! Что это такое? Как устроен "аппарат", созданный эволюцией вместе с
человеком и сделавший человека хранителем своего прошлого? Удивительный
"инструмент", дарующий человеку власть над утраченным, соединяющий каждого
из нас со всей прожитой нами жизнью, обогащающий наши чувства и
участвующий в беспрерывном создании того неповторимого, что называют
личностью. Именно о личности, которую нельзя представить себе без памяти,
то есть без истории ее становления, напоминали кибернетикам и инженерам
философы, предостерегавшие их от крайностей и чрезмерных увлечений. Какой
бы интеллектуальной и разумной ни была машина, умеющая вспоминать за вас и
научившаяся помнить за все человечество, она не могла бы вспоминать за
себя, потому что по всем принципам своего устройства она была бы начисто
оторвана от своей собственной истории, у нее не могло быть ни детства, ни
отрочества, ни юности, а ее зрелость была лишена становления.
В грандиозной лаборатории, руководимой Мариной Вербовой, память изучалась
во всех аспектах. Десять лет, назад Вербова, тогда еще совсем молодая
научная сотрудница, сделала одно из величайших открытий века. Она проникла
в биохимическую и биофизическую сущность человеческой памяти, раскрыла
химическую тайну информации и тайну хранения ее, "шифр" или "код",
заложенный эволюцией в молекулы кислот, умеющих остановить миг и хранить
то, что динамично, быстротечно и стремится исчезнуть и ускользнуть.
В те дни, когда о великом открытии знали только сотрудники Института
времени, в лабораторию доставили труп неизвестного, прибитый морской
волной на берег. Никто не знал ни его имени, ни его прошлого, прерванного
так трагично. И вот Марина Вербова, вооружась всем, что она недавно узнала
о сущности памяти, заставила "заговорить" мертвый мозг.
Молекулы клеток мозга, ведающих памятью, продиктовали исследовательнице
все, что "записала" на них жизнь этого человека. Марине Вербовой удалось
узнать не только имя, возраст, национальность, место рождения и профессию
погибшего, но почти всю его биографию, причем биографию не только внешнюю,
известную его родным и знакомым, но биографию внутреннюю, интимную,
хранившуюся в клетках мозга, тот способ, каким человек видел мир. Все
узнанное Вербовой было записано с помощью специально созданного в
лаборатории прибора. Таким образом, был найден способ хранения внутреннего
духовного мира человека, его личности, хотя оболочка, нервы и чувства
погибли.
И самое удивительное, что Марина Вербова и ее помощники знали об этом
умершем человеке гораздо больше, чем знал он сам о себе, когда был жив,
потому что перед ними открылось и то, что человек в обычном состоянии не
мог вспомнить.
Модель внутреннего духовного мира этого человека, модель психического поля
хранилась в одной из многочисленных комнат лаборатории проблем памяти.
Ключ от этого хранилища Вербова всегда носила с собой и никому не
разрешала общаться с тем, кто как бы продолжал пребывать среди нас,
одновременно отсутствуя и растворяясь в бесконечном. Человека не было, но
жила его память. Для иллюзии Вербова восстановила и его голос, что, может
быть, не следовало делать.
Журналисты и торопливые популяризаторы новых научных идей и открытий в
свое время много писали об этом феномене, пока Вербова не опубликовала
статью, в которой опровергла все сенсационно преувеличенное, что
просочилось в прессу, телевидение, радио и квантовую связь.
С необычайной ясностью и безупречной логичностью Марина Вербова изложила
суть дела и отделила истину от всех наслоений. В этой интересной и
глубокой статье она дала развернутое материалистическое обоснование своей
теоретической и экспериментальной работе. Она дала остроумный и
исчерпывающий ответ на вопрос о том, что такое память и какую роль играют
нуклеиновые кислоты в хранении "прошлого", кислоты, известные своей
беспримерной устойчивостью. Она поведала миру много нового о малоизученной
деятельности этих феноменальных кислот, а также о том "запаснике" в
клетках мозга, где хранится невообразимое количество отраженных сознанием
фактов и событий, резервированных и не использованных в сознательной жизни
индивида.
Она подробно рассказала и о том, как она "записывала" память погибшего.
Это была не простая электронная запись, а искусно созданная модель, почти
точное воспроизведение работы мозга, тонкой и точной работы нуклеиновых
кислот. Она не забыла также записать все цепочки молекул тех
высокомолекулярных соединений и чувствительных кристаллов, с помощью
которых она воспроизвела невоспроизводимое.
Забыла Марина упомянуть только об одном: для чего она так точно
воспроизвела голос погибшего, смоделировав голосовые связки, живую и
неповторимую интонацию?
Когда я спросил ее об этом, она улыбнулась и в свою очередь спросила меня:
- Вы что любите больше: схему или жизнь?
- Жизнь, - ответил я.
- Я тоже больше люблю жизнь, чем схему.
17
На умном лице Евгения Сироткина ироническая улыбка.
- Послушайте, Петров, - говорит он мне. Он мог бы сказать не Петров, а
Микеланджело, как называют меня все знакомые сотрудники Института времени.
- ...Послушайте, Петров. Мне бы хотелось знать, в чьей же лаборатории вы
работаете: в моей или в лаборатории Вербовой?
- В вашей.
- Это думаете вы. А я думаю, что вы только числитесь. Где вы опять
пропадали целых два дня?
- Ловил рыбу на Карельском перешейке.
- Так. И много поймали?
- Немного больше, чем Юлиан Кумби.
- Кумби феномен, я это понимаю. Но все же вы не должны забывать о своей
работе.
Евгений Сироткин умолкает и задумывается. Он явно чем-то расстроен. Но
насчет меня он прав. Последние две недели я проводил либо ловя рыбу с
Юлианом-Матвеем, либо присутствуя в лаборатории Марины Вербовой.
Феномен-старичок все еще поражал меня ненасытной точностью своей памяти.
Правда, беседы наши были чуточку однообразны.
Я (подражая Вербовой, строго). Что вы делали девятнадцатого июня две
тысячи тридцать второго года?
О н. Утром съел яйцо всмятку и творожники со сметаной. Пил кофе. В обед
скушал холодный борщ и пожарские котлеты с морковью. Поужинал скромно,
чтобы не видеть тяжелых снов...
18
Хотя я часто виделся с отцом (мы жили вместе), но разговаривал он со мной
редко. Занятый загадочной Уазой, весь без остатка погруженный в свои мысли
о ней, он, казалось, не замечал меня.
Меня очень удивило, когда он за завтраком вдруг с любопытством посмотрел
на меня и, усмехаясь, спросил:
- Ну, как поживает твой Юлиан-Матвей?
- Здоров, - ответил я, - ловит рыбу. Вспоминает.
- А ты хоть записываешь, что он говорит?
- Иногда записываю, иногда - нет.
- Записывай, не ленись. Я тебя очень прошу.
- Но он чаще всего вспоминает всякие пустяки: меню, дожди и снегопады. Это
же не интересно.
- Зато он сам интересен.
- Марина мне говорила. Но я думал, что им интересуется только она, да и то
в связи с той задачей, которую она решает.
- Я тоже интересуюсь этим старичком.
- Надеюсь, не в связи с расшифровкой уазской телеграммы?
- Отчасти и в связи с ней.
- Мне это непонятно. Не думаю, чтобы уазцы походили на этого странного
старичка и занимались тем, что вспоминали, что они скушали в течение
длинной жизни.
- Я тоже этого не думаю.
- Тогда объясни, пожалуйста.
Отец взглянул на часы:
- Постараюсь это сделать, хотя очень спешу... Гипотетические уазцы - пока
они еще, к сожалению, гипотетические, - как я предполагаю, обогнали нас в
своем развитии если и не на миллионы лет, то на многие и многие
тысячелетия. Их психическое поле должно быть гораздо более мощным, чем
наше. А память? Она тоже должна быть иной, более емкой. Раз они обогнали
нас, они должны жить в более сложном мире. Если мы должны носить в своей
памяти все, что произошло с нами, начиная с палеолита... я имею в виду
историю, время... и помнить все, что происходит на Земле и за пределами
солнечной системы, то освоенный ими мир гораздо шире нашего и во времени и
в пространстве...
- Но ведь помним не только мы, - перебил я отца, - за нас "помнят" книги,
кинофильмы, запоминающие устройства...
- Книги, фильмы и электронные устройства - только продолжение нашей
памяти. Мы знаем и помним неизмеримо больше, чем люди минувших эпох. У
меня нет сейчас времени развивать дальше эту мысль. Она не так уж сложна.
Пример Кумби показывает, что его память бесполезна, она не обогащает, а
скорей обедняет. Несогласованность в работе двух сигнальных систем.
Болезнь, отсталость, слабое развитие интеллекта. Но представь себе
существо не только с емкой памятью, но и огромным интеллектом. Память
служит этому интеллекту, служит познанию... И обе сигнальные системы
работают идеально...
В глазах отца появился блеск. Он словно помолодел.
- Часто, очень часто я представляю себе уазца, существо огромного
интеллекта и необыкновенно емкой памяти, памяти, в которой это существо
носит огромное богатство... Как мне хотелось бы встретиться с таким
существом и побеседовать с ним. Много бы я отдал за то, чтобы провести
вместе с ним хотя бы час.
- А это возможно?
- По теории вероятности, да, Мика, - ответил отец. - Но это случится не
скоро. А пока изучай память и почаще навещай своего старичка.
Я почти ежедневно виделся с Юлианом-Матвеем. Старичок поселился в
институтском городке, недалеко от того дома, в котором жила Марина
Вербова. Две ничем не примечательные комнаты, полки с книгами, старинная
кровать и клетка с певчей птицей - вот и все, если не считать
робота-щетки, чистившего платье старичка и наводившего в комнатах порядок.
Никаких вещей, напоминавших о прошлом, никаких следов былого и
утраченного, но это и понятно. Все прошлое Юлиан-Матвей держал в своей
бездонной памяти.
Я заинтересовался книгами, чтобы ознакомиться с интеллектуальными
интересами их владельца.
Я взял первую попавшуюся книгу и, раскрыв ее, изумился. Мой взгляд
скользил по чистой странице, на которой не было ни одного знака, ни одной
буквы. Я подумал: бракованное изделие, небрежная работа типографии и
издательства - и перевернул страницу. Следующая страница тоже был
девственно чиста. Тогда я взял другую книгу и раскрыл: то же самое, ни
одной буквы, страницы безмолвствовали, наполняя мое сознание слепой,
бездушной тишиной. Юлиан-Матвей стоял у окна спиной ко мне.
Я. Юлиан! Почему в ваших книгах чистые страницы?
С т а р и ч о к. А зачем мне слова? Я читаю не книги, а то, что жизнь
написала сама. Я помню то, что не вспомнит ни одна книга.
Я. А зачем же они стоят здесь на полке?
С т а р и ч о к. Я иногда раскрываю их.
Я. Для чего?
С т а р и ч о к. Это иногда помогает, когда не можешь что-нибудь
вспомнить.
Я. А разве с вами случается, что вы не можете вспомнить того, что хотите?
С т а р и ч о к. Редко. Не чаще, чем раз или два в год. И вот тогда
помогает чистая страница.
19
Прошло полгода как я познакомился с Юлианом-Матвеем, полгода, в течение
которых со мной изо дня в день беседовало его прошлое. И вот Марина
сказала мне, сказала неожиданно, без всякой предварительной подготовки:
- Микеланджело, хотите побывать в той части лаборатории, ключ от которой я
ношу с собой?
- Хочу ли? - ответил я. - Все хотят. Но там, кажется, никто не бывал,
кроме вас, Евгения Сироткина и моего отца?
- Ну что ж, вы попадете туда позже нас, но раньше других. Чужое
человеческое "я", с которым вы познакомитесь, достойно уважения.
- Юлиан-Матвей тоже человек.
- Условно говоря, да. Но в нем память вытеснила все остальное и превратила
его почти в механизм из-за несогласованной работы сигнальных систем.
Она подвела меня к таинственным дверям и достала ключ.
Мне стало не по себе. Сердце тревожно билось. Состояние такое, какое
бывает во сне.
Мы вошли в помещение, где стоял всего один аппарат. Это и была "память"
погибшего человека, "записанная" Мариной Вербовой.
Марина включила аппарат и приобщила меня к жизни этого человека, которого
я никогда не видел, но полюбил. Его не было в живых, но мысль и чувства
были рядом, замоделированные Вербовой.
Рассказ его был прост и бесхитростен:
- Я родился в космическом корабле, но узнал, что такое мир, уже на
космической станции в окрестностях Венеры, где началось и продолжалось мое
детство. Маленькая станция, окруженная пустотой, искусственная
металлическая планетка, где нет ни рек, ни озер, ни деревьев, ни облаков.
Первое не сфотографированное, а настоящее облако я увидел на Земле, когда
наконец попал туда. Оно плыло в синем небе. Над космической станцией не
было неба. Она висела и крутилась в вакууме, в пустоте. Да, наконец-то я
стоял на Земле.
Здесь я услышал бурчание первого ручья, свист и щелканье первой птицы, в
горлышке у которой сидело лесное звенящее, поющее чудо. Птица своим звоном
и свистом хотела что-то поведать мне, поведать нечто более простое,
громкое и чистое, нежели могут передать слова. Для меня все было таким
первозданным, словно Земля с ее лесами и водами только что возникла.
- Володя, - сказал мне отец, - ты зря так быстро снял маску. Здесь слишком
много кислорода от лесов. Он пьянит, нужно привыкать понемножку.
Я сразу привык к Земле. Я стоял, крепко опираясь ногами на нечто большое,
прочное. Я дотронулся рукой до дерева, и сквозь шершавую кору почувствовал
внутреннее тепло, жизнь и дрожь. Я обнял дерево, словно это был человек. Я
дышал. Еще никогда до того дыхание не доставляло мне такого удовольствия.
Вместе с кислородом я вдыхал настой хвои, запах трав и лесных цветов. Я
долго смотрел, как текла река. Она неслась по камням, легкая, живая и
прозрачная, вся звон, биение, плеск и свежесть. Я наклонился и, зачерпнув
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг