вместе с моей матерью, родившейся на космическом корабле, выросшей на
одной из больших станций Солнечной системы. Ее все называли здесь
марсианкой. И она не любила леса, но жила здесь ради отца. А потом умерла,
тоскуя по Марсу. Я осталась одна с отцом и братом... Отец мой встает
всегда в одно и то же время - в четыре часа утра - и спешит в лес. Он
любит рассказывать мне, как, живя на Марсе, он вспоминал земные деревья и
реки. Но вот деревья и реки возле него, и все равно он по ним тоскует.
- А ты? - спросил я.
- Я? Я похожа на отца и на мать. Я люблю леса, но тоскую по Марсу, где
никогда не бывала. А ты бывал?
- На Марсе? Нет.
- А на Венере?
Я замялся и ответил неуверенно и не сразу:
- На Венере, кажется, бывал.
- Кажется... Как ты сказал? - Она рассмеялась. - Кому кажется? Тебе? Или
должно казаться мне?
- Я бывал и не бывал.
Когда я сказал эту глупую фразу, я имел в виду Кумби, или, точнее, то
состояние, в котором я пребывал.
Таня смотрела на меня с таким выражением лица, словно догадалась о
существовании Кумби.
- Так ты все-таки бывал или не бывал на Венере?
- Не бывал, - сказал я сердито. - Я оговорился.
- Допустим.
Затем ей, видно, стало жалко меня. Она улыбнулась.
- А помнишь Алика и его стихи? - спросила она меня.
- Директор сказал нам, что его уже нет.
- В школе его нет. Он у нас. Я нашла его и принесла к себе. Отец мой очень
удивился, когда он начал читать стихи. "Вещь, - сказал он мне, - и
грустит. Странно". А я говорю отцу: "Талант может заставить грустить даже
вещь". И теперь Алик живет у нас в лесу.
- Живет? Ты не оговорилась?
- Ты прав. Большей частью не живет, а пребывает, как все вещи. Но
временами оживает, когда читает стихи. Ты надолго приехал?
- Дня на два, на три.
- А зачем?
- Повидаться с тобой. Я все время думаю о тебе. Но наш институт далеко от
твоих лесов. И вот теперь мне наконец удалось выбраться и прилететь.
- Значит, ты все-таки вспомнил обо мне?
- Вспомнил? Не то слово. Я все время думал о тебе. И когда оставался один,
вынимал из кармана твое убегающее изображение. А ты еще спрашиваешь,
вспоминал ли я.
- Я думаю, что вспоминал не ты, а искусственное вспоминающее устройство.
Мне брат рассказывал, что в вашем институте ученые и инженеры работают над
заменой естественной памяти машинной. Правда ли это?
- Правда. Через несколько лет они сделают ее.
- И значит, через несколько лет вспоминать эти леса и меня будешь не ты!
- А кто же?
- Машина, которой ты поручишь это.
- Я никогда не поручу это машине! Никогда! И сейчас я боюсь, что ты
скажешь...
- Что я скажу?
- Что говорила всегда, встречаясь со мной: "Ну прощай! Мне надо идти!"
- Мне действительно надо идти, Микеланджело. Меня ждет отец. Я должна
накрыть на стол... мой отец не пользуется услугами роботов.
- Почему?
- Потому что они напоминают ему о его жизни на Марсе. Там все делают
роботы. Без роботов там люди не смогли бы жить. А в лесу они не нужны.
- Но вы же взяли к себе Алика. А ведь он тоже робот.
- Он не робот, а поэт. Он лирик.
- И все-таки он робот. Он искусственное существо.
- Но стихи его безыскусственны. Они как звон и плеск воды в ручье, как
свист лесной птицы. Почему это, Мика?
- Почему? Это надо спросить у моего отца. Он спорил со своими противниками
и уверял их, что создаст искусственного лирика. И вот он создал его. И это
почти чудо - не человек, но вещь, наделенная мыслью и чувством.
- Ты прав. Он наделен глубоким чувством.
Я смотрел на Таню и вбирал в себя каждое мгновение, словно хотел
остановить время. Но наступила минута, когда она сказала: "Прощай".
- Прощай, Микеланджело, - сказала она и скрылась среди деревьев.
- Прощай! - повторило лесное эхо.
14
Лабораторию проблем памяти, как я уже говорил, возглавляет Марина Вербова.
Это очень красивая молодая женщина, похожая на греческую богиню. Но ей
некогда думать о своей красоте. Одевается она просто и держится скромно,
забывая обо всем, кроме своей работы.
Марина создала множество запоминающих машин и полумашин-полуорганизмов.
Насмешливые люди говорят, что Марина создала и самое себя, сначала вытесав
фигуру богини из куска мрамора, а затем наполнив ее всяческой информацией
на клеточном и молекулярном уровне.
Лаборатория, возглавляемая Вербовой, рядом с нашей, в одном здании. Но
всякий раз, когда я захожу туда, я чувствую себя чуточку смущенным.
Почему? Не знаю сам. Может, потому, что Марина Вербова похожа на ожившую и
чем-то разгневанную статую.
Смущаюсь я и сейчас, хотя Вербова не видит меня. Она разговаривает с
незнакомым мне старичком, одетым в давно вышедший из моды костюм и
улыбающимся старомодной улыбкой.
Я невольно прислушиваюсь к их разговору и недоумеваю. Даже в этом мире
чудес и парадоксов старичок кажется скорее осколком сна, чем
действительности. Меня удивляют вопросы Марины, а еще больше - ответы
старичка.
М а р и н а (со строгим видом экзаменатора обращаясь к старичку). Какой
день был десятого июля две тысячи восемнадцатого года?
С т а р и ч о к. Четверг. Была бурная погода. Гремел гром. Лил дождь.
Ненастье застало меня в лодке, когда я ловил рыбу. Я стал грести к
берегу... Но пока добрался, весь промок до нитки.
М а р и н а (все еще строго). Каким было двадцать третье января две
тысячи двенадцатого года?
С т а р и ч о к (без всякой заминки). Суббота. Утром было облачно, но к
полудню погода прояснилась. Земля была покрыта снегом. У моей тети - тети
Елены - болела голова. Соседский мальчик Володя похвастал: отец подарил
ему новые коньки.
М а р и н а. Пятнадцатого октября две тысячи пятнадцатого года?
С т а р и ч о к. Вторник. Стояла хорошая погода. Я гостил у старшего
брата в Сен-Клу. Накануне вечером играл в шашки. Одну партию проиграл.
Проснувшись среди ночи, долго не мог уснуть и ворочался с боку на бок.
М а р и н а. Что вы делали семнадцатого августа две тысячи двадцать
третьего года?
С т а р и ч о к. Почти весь день провел, готовясь к экзамену. Вечером
пошел в гости к дяде, где собралось много знакомых и незнакомых людей.
Ночью спал плохо, ворочался, был слишком возбужден от выпитого вина и от
разговоров дядиных гостей.
М а р и н а (с интересом). А четырнадцатого апреля две тысячи
восемнадцатого?
С т а р и ч о к (смущенно). Весь день кушал мороженое. Только мороженое.
М а р и н а (опять строго). Почему?
С т а р и ч о к. У меня в тот день вырезали гланды.
М а р и н а (недоверчиво и сухо). Не ошиблись ли вы? Гланды вырезали в
прошлом столетии.
С т а р и ч о к (обиженно). Вы, кажется, вчера имели возможность
проворить точность моей памяти. Она оказалась точнее календаря. В
календарях были обнаружены опечатки. А моя память безупречна. Мне вырезали
гланды по старинному способу. И я об этом никогда не жалел.
Я с таким недоверием и любопытством смотрел на старичка, что Вербова
погрозила мне пальцем.
Когда старичок ушел, я спросил Вербову:
- А он настоящий?
- Что вы имеете в виду?
- Он рожден матерью или создан в лаборатории?
- Обычный человек, - ответила Марина Вербова. - Разумеется, во всем
остальном, кроме памяти. Тут он феномен. Правда, он не первый, известный
науке. В позапрошлом, девятнадцатом веке жил такой же феномен. Некий Мак
Картней из Пенсильвании. Мак Картней мог рассказать свою жизнь день за
днем. Мой старичок ему не уступает. Он может восстановить в памяти не
только каждый день своей жизни, но почти каждый час. Все его прошлое
хранится в нем, как в хорошем архиве.
- А как зовут его?
- Кумби. Юлиан-Матвей Кумби.
- Не может быть.
- Почему?
- Потому что Кумби... Так зовут искусственную экспериментальную штуку в
лаборатории Евгения Сироткина.
- Я поругалась из-за этого с Сироткиным. Он бесцеремонно присвоил имя
моего подопытного старичка своей модели. Свинство, не правда ли? Мой
старичок - живой, до отказа наполненный живым прошлым человек, а Кумби
Евгения Сироткина - биофизиомашина.
Я попросил у Марины Вербовой разрешения присутствовать во время ее бесед с
памятливым старцем.
- Для чего? - спросила она.
Я не сумел ей ответить. И она, вероятно, подумала, что меня влечет к
старичку любопытство. Но это не так. Не просто любопытство влекло меня
заглянуть в недра чужого "я", на этот раз не искусственного "я", а "я"
живого, неповторимо конкретного, улыбающегося старомодной улыбкой.
Казалось, старичок (мне даже мысленно не хотелось называть его Кумби)
играл с временем, демонстрируя необыкновенное могущество своей памяти,
свое необыкновенное умение спрятать впрок и сохранить во всей своей
живости все, что навсегда утрачивают другие. Казалось также, что он был
хозяином своей жизни и по своему желанию мог возвратить почти каждое
утраченное мгновение. Мне нравились быстрота и непринужденность, с какой
он доставал со дна прошлого какой-нибудь факт, вдруг понадобившийся Марине.
15
Однажды я спросил Марину Вербову, почему ее так интересует старичок Кумби,
этот феномен и чудак.
Марина ответила на мой вопрос с исчерпывающей ясностью:
- Как вы знаете, Микеланджело, я изучаю человеческую память. Память, кроме
всего прочего, - история личности. Отберите у человека память, и он из
личности превратится в машину, в механизм. Человек - существо не только
природное, но и общественное. Память развивалась и менялась с
общественным, историческим и трудовым развитием человека. Это вещи
простые, и объяснить их легко. Но сейчас мы поговорим о вещах более
сложных и дискуссионных. Первое, о чем я спросила себя и природу: почему
человеческий мозг хранит неизмеримо больше фактов, "записанных"
нуклеиновыми кислотами, чем может использовать механизм памяти в
продолжение человеческой жизни? Этот резерв словно говорит о том, что
потенциальные возможности человека рассчитаны на гораздо больший отрезок
времени, чем период человеческой жизни. Я спросила также себя, нельзя ли
использовать этот резерв, этот запасник, это хранилище пропадающих без
пользы фактов и событий. Человек меняется: когда-то он был хозяином
маленькой планеты, сейчас он становится хозяином Вселенной. Он хотел бы
помнить гораздо больше, чем помнил в прошлом веке. Как воздействовать на
мозг, чтобы все богатство памяти могло служить человеку, и нужно ли это?
Может, природа поступила правильно, держа в запаснике это богатство? Я
стала искать ответов на все эти вопросы, имеющие огромное философское и
прикладное значение. Когда-то я занималась нейрохирургией. А нейрохирурги
не раз проделывали такой опыт. Они пропускали слабый электрический ток
через те клетки мозга подопытного, которые ведают памятью, и человек
начинал вспоминать о том, о чем он забыл навсегда. Слабый электрический
ток приводил в действие запасник, раскрывалась кладовая, как бы расширяя
историю личности... Я работала, я искала способы, какими можно открыть эту
кладовую. Но вот я познакомилась с Кумби. Он и его необъятная память
словно говорили мне, что права не я, стремящаяся открыть кладовую, а
природа, спрятавшая от человека его собственные богатства. Ведь на деле
богатство Кумби оборачивалось бедностью, почти нищетой... Но ученый не
страус, чтобы прятаться от всего, что противоречит его гипотезе. Я пришла
к выводу, что богатство Кумби оборачивается бедностью потому, что у Кумби
нет согласованности в работе двух сигнальных систем, открытых еще в
прошлом веке академиком Павловым. Факты, которые вспоминает Кумби, живут
оторванно от его эмоциональной и интеллектуальной жизни... Существование
этого феномена вовсе не порочит мою гипотезу и мою экспериментальную
работу. Вы спрашиваете: для чего мне нужен Кумби? Он нужен, чтобы понять
до конца всю сложность проблемы... Если богатство Кумби оборачивается на
деле бедностью из-за несогласованной работы двух сигнальных систем, в чем
я почти убеждена, значит я права. Но свою правоту я хочу проверить...
Проверить однажды, дважды, трижды.
И действительно, Марина тщательно изучала психическую жизнь Кумби,
записывала каждый факт с помощью услужливой машины, стоящей рядом.
Каждый факт подвергался тщательной проверке и только после этого
приобщался к экспериментальной хронике, к истории этого удивительного
феномена. Правда, не каждый факт можно было так же легко проверить, как
число, год и состояние погоды в тот день, о котором шла речь: гремел ли
гром, падал ли снег, лил дождь пли дул ветер? Я не переставал поражаться
тому, что у этого застенчивого улыбающегося старичка сохранились
воспоминания о всех дождях, всех снегопадах и грозах за все шестьдесят
восемь лет, протекших с того момента, когда обладатель памяти стал
отличать ненастную погоду от солнечной, и до того дня, когда об этом
хотела знать Марина.
Гордился ли старичок тем, что он мог возобновить и мысленно пережить любой
утраченный миг своей жизни? Едва ли. Он вспоминал спокойно, почти
бесстрастно, словно каждый факт был пронумерован, зарегистрирован и,
обновляясь при своем появлении, отнюдь не обновлял и не освежал чувства
вспоминавшего.
Кумби было, в сущности, не очень уж много пет, но думал и чувствовал он
так, словно явился в наш век из далекого-далекого прошлого. Откуда
выкопала его Марина? Как-то я спросил ее об этом.
- Я разыскала его, - сказала она, - в самом провинциальном и отсталом
уголке Земли, в тихом поселке, где жизнь текла не спеша, как вода в той
ленивой речке, где мой Кумби ловил рыбу. Я застала его с удочкой в руке. Я
подошла к нему, назвала свое имя. Постепенно у нас завязалась с ним
беседа. Как это любят старики, он стал вспоминать прошлое. Меня поразило,
что он с необычайной конкретностью рассказывал о своей юности. У меня
неплохая память, но я не смогла бы так рассказать даже о вчерашнем дне.
"Сегодня какой день?" - спросила я его. "Суббота". Я решила пошутить и
спросила, что он делал в этот же день, то есть в субботу, ровно десять лет
назад. Всего две минуты понадобилось ему, чтобы восстановить прошлое. Он
рассказал мне, что ел и что пил в тот день, с кем и о чем разговаривал, и
описал погоду. Да, он при мне возвратил этот канувший в вечность день со
всеми подробностями. Мне трудно было уговорить Юлиана-Матвея сесть в
машину быстрого движения и лететь в наш институт. Но он, бедный, понял,
что ему не отделаться от меня, и скрепя сердце согласился. Сейчас он живет
здесь, при институте. И недоволен только тем, что поблизости нет реки. Он
страстный рыболов, вроде вас, Микеланджело. Не составите ли вы ему
компанию? Я боюсь отпускать его одного слишком далеко.
- Согласится ли еще Сироткин? Я ведь теперь работаю в его лаборатории. А
он не любит, когда сотрудники слишком часто отлучаются.
- Не беспокойтесь, с Сироткиным я договорюсь.
Можно ли отказать в чем-либо прекрасной Марине Вербовой? Я, разумеется,
согласился. И вот я стал тенью Юлиана-Матвея Кумби, настоящего, живого
Кумби, а не того, кто, заимствовав чужое имя, пребывал в лаборатории
Евгения Сироткина.
Сначала меня очень забавляло то не совсем обычное обстоятельство, что я с
помощью Юлиана-Матвея мог сунуть руку в прошлое и достать любой
понадобившийся мне факт. Правда, не в свое прошлое я мог засунуть руку, но
это казалось мне тогда не столь уж важным. Я задавал старичку вопросы, а
он отвечал на них невозмутимо, просто и равнодушно, и нельзя было понять,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг