- Для ожидания.
- И долго нужно ждать?
- Десятилетия... И мне все же легче, чем Туафу. У меня преимущество.
- Какое?
- Он одинок. А я нет. Со мной ты.
- А ты уверен, что я с. тобой, что я здесь?
- А где же ты, если не здесь, со мной?
- Для меня не существует слова "здесь". Я его не понимаю. Сколько раз ты
мне пытался его объяснить, а я все равно не могла понять. "Здесь"? Что это
означает?
- Это означает, что ты сейчас на космической станции Уэра. Только здесь и
нигде в другом месте Вселенной. Это один из незыблемых законов природы.
Нельзя одновременно пребывать в разных местах мира.
- Так ли уж он незыблем, твой закон, Веяд?
- Не мой, Эроя, а природы.
- Значит, мы не все знаем о природе. Для меня понятие "здесь" вовсе не
имеет абсолютного смысла.
- Не будем спорить, Эроя, о законах природы.
Меня немножко тревожили слова Эрой. Раз она не понимает, что такое "здесь"
и путает его с "там", значит, в ее сознании время не совпадает с
пространством. Какой-то дефект в конструкции, в отражении ее "я"... Но не
стоит посвящать ее в тайны ее конструкции. Она так обидчива и самолюбива.
Да и само выражение "конструкция" может ее смутить, как смущало меня, пока
я не привык.
Кто она? Это, в сущности, не ее дело. Она - отражение Эрой, оставшейся на
Дильнее... Логика (если это можно назвать логикой) модели Эрой устроена
так, что не хочет считать себя только отражением чужого бытия, она
претендует на нечто большее... И пусть претендует! В этой претензии есть
нечто загадочное... Она и превращает эту копию почти в оригинал.
"Почти"..., На это "почти" я долго пытался закрывать глаза.
В прошлом и позапрошлом веке люди, отправляясь в долгое путешествие, брали
с собой фотографические изображения своих близких. Женатый дильнеец,
быстро двигаясь в убегавшем пространстве, достав из кармана конверт с
фотографиями, мог увидеть лицо, глаза и улыбку своей жены.
Это было плоское и схематичное отражение чего-то живого и ускользающего,
все - и вместе с тем ничего! Фотографическая карточка, напоминая об
ускользающем мгновении, напоминала и о бесконечности. Она заставляла еще
острее почувствовать расстояние, отделяющее путешественника от родины,
боль и тоску.
Я был первым путешественником, который увозил с собой с Дильнеи не только
отражение возлюбленной, не оптическое повторение того краткого мгновения,
когда любимое лицо и улыбка были запечатлены объективом аппарата, а нечто
большее. Ведь странствия могли длиться десятилетиями, и желание мое не
только видеть изображение любимого существа, но и иметь возможность
говорить с ним, чувствовать его присутствие было естественным желанием,
хотя и противоречило опыту, здравому смыслу и логике расстояния, которое
все увеличивалось и увеличивалось.
Что же увозил я с собой? Это до сих пор остается загадкой, и слово
"модель", употребляющееся вот уже несколько столетий, только отчасти может
примирить мысли и чувства со столь противоречивым и странным фактом.
Желание участвовать в продолжительном космическом рейсе возникло во мне
еще в средней школе. Разумеется, оно было наивно-романтичным, типично
ребячьим, и я тогда еще не думал о том, что всякое долгое путешествие
связано с продолжительной разлукой. Как у всякого подростка, у меня еще не
было сильных привязанностей, и я не боялся разлучаться с кем-нибудь из
родных и друзей. Ведь взамен тех, кого я оставлял на время, я получал
огромный и неизвестный мир, который нужно было освоить.
В том году, когда я встретился с Эроей, я совсем иначе стал представлять
себе это путешествие. Мир без Эрой это мир без самого существенного для
меня. Да и хватит ли у меня мужества и силы воли добровольно разлучиться с
ней на несколько десятилетий? Парадокс относительности времени ставил нас
в неравное положение. Движение со скоростью, близкой к скорости света, на
космолете должно было привести к тому, что я мог не застать Эрою в живых
или встретить дряхлую старушку, с грустью разыскивая на ее морщинистом,
увядшем лице черты той, которую оставил юной.
Я решил отказаться от своей затеи, и Эроя стала моей возлюбленной. Видеть
ее лицо и улыбку, слышать ее голос и смех, чувствовать тепло ее упругого
тела стало для меня привычкой.
- Эроя! - говорил я просыпаясь. - Я сегодня видел тебя во сне.
- И я тоже видела тебя во сне, милый. Мы были вместе, всегда вместе наяву
и не разлучались даже во сне.
Эроя была увлечена своей работой. Она занималась археологией и
палеонтологией. Все ее интересы были на Дильнее. Меня интересовал космос,
я изучал время и пространство. И не удивительно, что немного спустя я
снова стал мечтать о рейсе в неведомое... Космос! Он манил меня, заставляя
завидовать всем, кто улетел осваивать безграничные пространства. Я упрекал
себя в малодушии, называл себя трусом. Чего я боялся? Опасностей? Нет.
Смерти? Нет.
Я боялся продолжительной разлуки с Эроей. Я мысленно представлял себе это
расстояние в несколько десятилетий, готовое встать между мною и ею.
Да, в этом было нечто коварное, в нем, в этом пространстве, в этой
дистанции. И все же космос манил меня. Я знал всю историю освоения
пространства, от первой ракеты, преодолевшей силы планетной гравитации, и
до самых последних путешествий далеко за пределы нашей Галактики.
Космос манил меня. Прожить жизнь и не побывать вдали от привычного и
известного - да стоит ли тогда жить?
Мы жили с Эроей в ярком и бесконечно интересном мире. Дильнея набирала
силу. Она была похожа на огромную ракету, заряженную энергией и
устремленную вдаль.
А что такое даль? На этот вопрос ответит и астроном и ребенок. Но чей опыт
будет ближе к истине-ученого, вычислившего расстояния от бесчисленных
звезд одной Галактики до звезд другой, или школьника, измерившего шагами
расстояние от дома до школы? Я убежден, что к истине будет ближе ребенок,
ощущающий даль сердцем, всем существом, даль с ее музыкой неизвестности,
безграничную даль.
И вот я узнал, что такое даль не на астрономической карте, а на опыте.
С тех пор как я поселился на Уэре, я непрестанно думал о Дильнее, о ее
садах и лесах, о ее реках и озерах, которых мне сейчас так не хватает,
РАЗГОВОР МАТЕМАТИКА С ЭРУДИТОМ
- Физа, - сказал Математик девушке, - ты веришь, что ваш всезнайка
никогда не ошибается?
- Никогда! Его ежегодно проверяют и программируют крупные специалисты.
- Ну что ж, мы его сейчас проверим.
Математик подошел к электронному Эрудиту и включил "В" и "О" - вопросник и
ответник.
- Я слушаю вас, - сказал предупредительным голосом автомат.
- Скажите, умели ли первобытные дильнейцы вычислять?
- Умели.
- Уж не хотите ли вы сказать, что их сознание проникло в сущность числа?
- У них было другое математическое мышление, чем у нас с вами, - ответил
Эрудит.
- А именно?
- Их математика была не столько количественной, сколько качественной.
- Вы шутите, качество не имеет никакого отношения к числу, к его
отвлеченной от всего конкретного сущности.
- У нас с вами - да, А у них дело обстояло иначе.
В голосе автомата послышались фамильярные нотки.
- Мы с вами, - продолжал автомат, переходя на интимный, почти дружеский
тон, - вычисляя, абстрагируемся от качества. Они этого не умели. Для
длинных и продолговатых предметов у них были одни числительные. Для
круглых другие, для плоских-третьи. Вот это я имел в виду, когда говорил о
качественной математике древних.
- Благодарю. Вы рассказали мне о том, чего я не знал. Правда, в раннем
детстве я тоже не мог понять, как к яблокам можно прибавить вишни. Яблоки
сладкие, а вишни кислые. Я, по-видимому, тоже мыслил как первобытный
охотник.
Эрудит вежливо промолчал.
- Но не думаете ли вы, что математика когда-нибудь вернется к тому, от
чего ушла, от количества к качеству?
- Вы спрашиваете меня о будущем? Прошу задавать вопросы только о прошлом.
Я не пророк. Я только справочник. - В голосе электронного Эрудита
прозвучала насмешка, смешанная с обидой,
- Еще раз благодарю вас, маэстро. Вы меня просветили.
Выключив Эрудита, математик сказал Физе Фи:
- Он действительно меня просветил. Представляешь, я себя считал знатоком
математики, а не знал о качественных числительных первобытного мышления.
- Ну, вот видишь. Значит, он уж не так устарел.
- Меня не удовлетворяет в нем одно - в нем факты абстрагированы от
темперамента. Его уравновешенность меня бесит.
- Но не забывай, что он только справочник, а не исследователь.
- Для справочника он все же слишком амбициозен.
Математик, чтобы не сидеть без дела, вычислял. С помощью абстрактных
знаков и символов он хотел поймать в силок математической логики нечто
неповторимое - жизнь, бытие, нравы первобытного охотника. Лаборатория была
занята тем, что пыталась создать модель давно исчезнувшего мира. Но для
Физы Фи и для молодого математика не менее важен был другой мир, мир
длящийся и чудесным, не нуждающийся в модели.
Эроя вошла в лабораторию и невольно остановилась, услышав голос Эрудита.
- Любовь, - говорил важно Эрудит, - это чувство. Приведу пример. Икс
влюбился в Игрек. А в это время некто третий, назовем его Зет, дублирует
переживания Икса. Он ревнует. Что же такое любовь? На этот вопрос
некоторые специалисты далекого прошлого отвечали так: "Любовь это
ненадолго возникшая иллюзия, которой природа, вид и эволюция пользовались
для своей цели продолжения рода, цели, не имеющей ничего общего с
интересами Икс, Игрек, Зет как личностями".
Эроя подошла к Эрудиту и выключила его.
- Физа! - крикнула она.-Сколько раз я тебя просила не задавать ему
вопросов, в которых он не компетентен. Вы испортите мне автомат.
ТЬМЫ МИНУВШИХ СТОЛЕТИЙ
Стрелка прибора двигалась назад, в прошлое, отмеривая столетия.
Голос Эрудита на этот раз звучал торжественно, доносился как бы из
прошлого:
- Его имя родилось вместе с ним. Его назвали. А значит, вырвали из хаоса и
неопределенности всего неназванного. Его назвали. И он определился, стал
неповторимым.
Он имел имя, как все окружающие: мать, братья, сородичи.
Как его звали? Мне неизвестно. Но в продолжение двадцати лет, пoка он жил,
он откликался, кoгда произносили слово, слившееся с ним и обозначавшее
его. Тогда имена имели магическую силу. Имена охотников, зверей и вещей,
которых мы сейчас считаем неодушевленными. Тогда все, что имело название,
казалось одушевленным. Дышали горы, говорили реки, грустили и радовались
деревья. Луна и камень, лесная тропа и набежавшая волна-все было полно
трепета жизни, невысказанного значения; мгновение дышало, как убегающий
олень, и билось, как живая рыба в ладони...
Нам невозможно так увидеть мир, как видел его он и его сородичи. Древний
эпос, слова-вещи, слова-звери и слова-птицы, чувства, сливавшиеся с
предметами, как капли в звенящем, поющем грохоте водопада. Разве можем мы
это почувствовать и понять, как чувствовал и воспринимал он?
Он лежал у водопоя, подкарауливая зверя. В руках он держал лук, изогнутую
тугую ветвь, схваченную тетивой-сухожилием.... Ноздри его вбирали воздух.
Мир говорил с ним на незнакомом нам, на сильном, щекочущем чувства языке
запахов. Когда наступил миг, он натянул тетиву, и стрела соединила его -
настороженного и ликующего - с насмерть раненным зверем. Зверь бился,
хрипел, А он бежал к добыче, торопился, чтобы каменным ножом освежевать и
напиться теплой живой и животворящей крови. Он радовался, он пел от
восторга. Разве мы умеем так петь? Мы поем, повторяя чужие, не нами
придуманные слова и мелодию. Мелодия и слова ожили в нем в тот же миг. Они
были как натянутая тетива, как стрела, соединившая его желание и сметку с
попавшим в беду зверем. Он пел, восхваляя мир, а заодно и самого
себя-ловкого, удачливого, сметливого ловца. В своей импровизированной
песне он помянул и имя той, у которой быстрый взгляд и сильные, вечно
куда-то бегущие ноги. Назвав ее имя, он как бы вырвал ее из сна, свою
бегунью... Он как бы трогал ее ноги, обнимал шею и вдыхал запах ее тела...
Эрудит вдруг замолчал. Стрелки прибора заколебались.
Эроя сказала не то Эрудиту, не то сама себе;
- Все это хорошо. Но мне нужна не реконструкция юноши вообще, а
неповторимая его личность. И то, что ты не в состоянии создать из слов, я
создам из более прочного материала.
И она создала. Череп охотника облекся словно бы ожившей вдруг плотью. Из
тьмы столетий выглянуло лицо юноши, живое, умное и полное насмешливого
любопытства. Уж не вернулся ли давно исчезнувший век? Лучше бы не было
этого.
Физа Фи и математик услышали громкий женский крик.
Прибежав, они увидели Эрою, лежавшую в глубоком обмороке. Когда она
очнулась, она крикнула:
- Веяд! Веяд!
Тоска, изумление, горе, страх бились в этом раздирающем душу крике.
Не сразу сотрудники лаборатории догадались, что произошло. А произошло
невероятное, и невозможное стало возможным. Случай сыграл с Эроей злую и
нелепую шутку.
Древний охотник оказался словно близнецом Веяда. Сходство было
поразительным, чрезмерным. Все напоминало об отсутствующем: очертания лба,
разрез глаз, характерный нос с горбинкой, губы. Не хотелось верить, но это
было так.
Через несколько часов о странном совпадении уже знала вся планета.
Морфологи, генетики, математики и писатели на разные лады комментировали
игру случая. Специалисты по теории вероятностей искали математические
закономерности этого морфологического парадокса, Иные из комментаторов
оказались не совсем в ладу с логикой реального.
Один журналист-фантаст, специалист в области будущего и прошлого,
заявил-правда, не найдя никаких доказательств для своей слишком
сумасшедшей гипотезы, - что Веяд благодаря неизученным парадоксам времени
и пространства совершил путешествие в далекое прошлое, что он и
первобытный охотник, возможно, одно и то же лицо.
Эроя заболела от страшного потрясения. Она не хотела никого видеть, кроме
самых близких дильнейцев.
Со случайным сходством (чего на свете не бывает!) можно было бы
примириться, если бы Веяд был здесь, рядом, на Дильнее. Но увы! Даль
хранила молчание.
ЭРОН-МЛАДШИЙ, БРАТ ЭРОЙ
Два месяца Эроя не заглядывала в свой институт. Она гостила у брата
Эрона-младшего.
Перемена обстановки благоприятно повлияла на расстроенную нервную систему
Эрой. Спокойный, величавый ландшафт: море, горы со снежными верхушками,
лесные тропы, которые манили вдаль, в овеянные ветрами просторы. И голос
брата, спокойный, как этот ландшафт, умеющий найти в каждом явлении
гармонию и логику, даже в таком, казалось бы, безумном и нелогичном факте,
трудно поддающемся объяснению, который недавно обрушился на Эрою, как
обвал.
Да, мир, казалось, обвалился, обрушился, потерял вековые скрепы в ту
минуту, когда Эроя увидела бесконечно близкие и знакомые черты Веяда,
слившиеся с чертами лица первобытного охотника, И вот брат Эрон-младший
своей железной логикой восстановил этот разрушенный мир. Внутренний и
внешний.
- Индивидуальность, - рассуждал брат, - морфологическая неповторимость...
Так ли уж это абсолютно? Поверь, дорогая, нет. Меня до сих пор часто
путают с неким телепатом Монесом. А я терпеть не могу ни этого Монеса, ни
эту сомнительную науку телепатию. Но что поделаешь! Природа поленилась и
сотворила нас похожими. Уверяю, случай тебя всегда может свести с
дильнейцем, похожим на Веяда.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг