Он взял меня за правую руку, она за левую, и повели меня в чум, даже не
предупредив родителей о том, какого странного гостя они ведут. Что же
произошло затем? То, что я ожидал. Волна ужаса захлестнула родителей
Гольчея, когда они увидели своих детей, ведущих злого и коварного духа,
решившего нарушить человеческий покой и предпринявшего для этого
длительное путешествие из потустороннего мира.
Что привело меня к ним? Разумеется, недобрые намерения.
Злой дух, несомненно, принес с собой всякие беды и несчастья. Это по его
специальности.
Недели две спустя я с помощью универсального логиколингвистического
аппарата (им меня снабдил предусмотрительный начальник экспедиции) овладел
эвенкийским языком. Однако я не пытался разубедить их в том, что я
представитель потустороннего мира, правда, не наивно-мистического,
порожденного мифологией, а вполне реального, физико-математического, хотя
и не похожего на тот, в котором они пребывали,
Уничтожить стену ужаса и непонимания мне помогли дети, мои юные друзья
Гольчей и Катэма. Они быстро прониклись доверием ко мне. А затем помогли
подарки, которыми я предусмотрительно запасся.
От родителей Гольчея я узнал, что, кроме их племени, на берегу большого
озера жили люди русской национальности: купцы, чиновники, крестьяне,
солдаты.
Меня тянуло встретиться с цивилизованными людьми, да к тому же я должен
был торопиться. Начальник экспедиции был не из тех, кто мог простить
бездеятельную медлительность и ротозейство.
ИЗ БАРГУЗИНА В САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Ларвеф продолжал свой рассказ:
- Расставшись с эвенками и запечатлев с помощью электронной памяти и
видеоаппаратуры их быт, язык и нравы, я отправился в городок Баргузин,
центр этого малонаселенного и полудикого края.
Я поселился в доме, построенном из толстых деревьев, воспользовавшись
гостеприимством крестьянина и его большой семьи. Разумеется, мой хозяин не
подозревал о том, кто и откуда послал меня в его дом. Он принимал меня за
обрусевшего иноземца, сосланного за какой-нибудь проступок или
преступление. Это было место ссылки, где простор и воля были на замке,
ключ от которого хранил полицейский чиновник-толстый детина с заспанным
лицом и маленькими глазенками, смотревшими подозрительно и сердито.
Чтобы моя кожа не очень привлекала к себе внимание, я прибег к косметике.
И кажется, перестарался. Мое лицо было теперь ненатурально белым, словно
посыпанным мукой.
Но мне это сошло с рук. Хуже было со ртом, с которым я ничего не мог
поделать. Он был слишком мал, с точки зрения землян. Все смотрели на мой
рот с изумлением. И бесцеремонная старуха, мать хозяина, спросила однажды,
не то сочувствуя мне в моем несчастье, не то меня за него попрекая;
- Как же ты, голубчик, им пользуешься? Еще пить им худо-бедно можно, а
есть-не приведи господь!
Действительно, мне было не легко принимать их грубую и твердую пищу вместо
тех питательных и вкусных таблеток, которые мы привыкли глотать. Все
почему-то смущались и старались не смотреть на то, как я справляюсь с
пищей, кроме, разумеется, ребятишек, не спускавших изумленных глаз с моего
рта. Но вскоре все малочисленное население Баргузина примирилось с моей
морфологической особенностью, сочтя, что, за исключением этого природного
недостатка, я был во всем остальном вполне приличной и почетной личностью,
высланной сюда, по-видимому, за политическую неблагонадежность.
Благодаря универсально-лингвистическому аппарату и своей врожденной
способности к языкам, я быстро овладел здешним наречием русского языка, в
котором было немало бурятских и тунгусских слов. Я запечатлел все, что
следовало запечатлеть, в своей собственной памяти и в памяти электронных
устройств: грохот горных рек, крик самца-изюбра, подзывающего самку, танец
эвенков и песни байкальских рыбаков, быт и нравы, сказки и загадки. Но
задерживаться на этой окраине я не собирался, мне необходимо было поскорей
попасть в столицу обширного государства-город Санкт-Петербург.
От Баргузина до Петербурга было около восьми тысяч километров. И если бы я
решил путешествовать на лошадях, это бы отняло у меня почти год. Что такое
лошади? Это милые домашние животные с усталыми добрыми глазами. Лошадиными
шагами измерялся весь земной шар, лошадиными силами - все довольно
примитивные механизмы и машины.
Мог ли я терять год? Я преодолел это, по земным представлениям, огромное
расстояние за несколько минут, воспользовавшись своим летательным
аппаратом.
Аппарат я спрятал в лесу в окрестностях Санкт-Петербурга, в болотной и
малопроходимой местности. Остановился я в гостинице той части города,
которая именуется Васильевским островом. Половой, прежде чем вести меня в
номер, долго и с сомнением смотрел на мой рот, потом махнул рукой, спросил:
- А откушать не желаете?
- Зубы болят, - ответил я, чтобы скорее отвязаться от всяких вопросов.
Я решился на маленькую хитрость. Придя в номер, я завязал себе рот, чтобы
никто не обращал на меня излишнего внимания.
Санкт-Петербург мне очень понравился. Архитектура некоторых зданий
поражала изяществом, легкостью и красотой.
Я бродил по улицам, охотно заходил в лавки, где бородатые купцы продавали
ткани или снедь. Но самое сильное удовольствие я испытывал, когда,
смешавшись с толпой, околачивался на самых людных м естах, слушая бойкую
речь мещан и слуг. Я с удовольствием пил сбитень-горячий пряный напиток,
приготовленный на меду. И однажды был так неосторожен, что снял повязку. В
рыночной толпе произошло легкое замешательство. Кто-то грузный и бородатый
сипло сказал, показывая на меня толстым пальцем:
- Смотрите, у господина вместо рта пустое место!
- Не ври! Есть рот, - перебила бородача пожилая женщина, - есть! Да
больно мал.
Толпа начала расти и волноваться.
-Ты кто? - спросил меня румяный парень, лихо подпоясанный красным шелковым
кушаком.
- Я кто? Человек.
- А рот где?
Кто-то рассмеялся и ответил за меня:
- Дома забыл.
Смех меня выручил. Все вдруг чуточку подобрели, А пожилая женщина
заступилась за меня:
- Чего вы Пристали к человеку! Мало ли каких бед не бывает! Мог отморозить
или зашибить. Идите, господин, с богом. Никто не тронет.
Я с интересом наблюдал социальные контрасты, знакомые мне только из
истории далекого прошлого. Точно такие же контрасты, как и у нас на
Дильнее в далекие времена феодализма и капитализма. На окраинах в нищих
лачугах ютилась беднота. Там не было ни чванства, ни корыстолюбия, ни
ханжества, которые я в избытке находил, посещая дома богачей и особняки
аристократов. Чтобы попасть в высший свет, мне пришлось преодолеть
внутреннее отвращение к мистификации и лжи и выдать себя за последователя
Сен-Жермена и известного авантюриста графа Калиостро. Наука и техника не
интересовали этих чванных и неумных вельмож.
Зато лженаука и пошлая метафизика были на уровне их духовных интересов. Я
провел несколько месмерических сеансов и сомнительных опытов в особняке
графа Юсупова и во дворце князя Гагарина, дурача величественных хозяев и
столь же доверчивых их гостей. Для этого не требовалось особой ловкости
рук. Электронные приборы и видеоаппараты помогли мне воссоздать перед
моими легковерными зрителями иллюзорную обстановку сна наяву. Сеансы имели
столь шумный успех, что я начал от них уклоняться, боясь привлечь внимание
полиции. В особняках меньше обращали внимания на размер и форму моего рта.
Ученик Месмера, соперник графа Калиостро и Сен-Жермена имел право на
несколько экстравагантную наружность и на некоторую таинственность.
Я не без успеха пользовался этой таинственностью, чтобы держаться в тени.
Когда хотел-появлялся, когда желалстоль же таинственно исчезал из поля
зрения тех, кто мог мною заинтересоваться.
В свободные от сеансов и странствий часы я много читал, погружаясь в
земные знания, в многовековой человеческий опыт, подолгу мысленно беседуя
с теми, кого я уже не мог застать в живых. Особенно яркое впечатление
произвел на меня старинный французский писатель Франсуа Рабле необычайной
предметностью и плотной густотой своего художественного мышления. Его
веселая, дерзкая, умная речь вся была пропитана плотью, земной радостью.
Самозабвенно перечислял он бесчисленные блюда, которые съедал его
бесподобно прожорливый герой Гаргантюа. Меня, привыкшего, как и все
дильнейцы, глотать синтетические таблетки, это жирное обилие, этот
умопомрачительный аппетит повергал в изумление. На Дильнее художественное
мышление не было столь телесным и плотским, да и, впрочем, на этой планете
Рабле со своей крайней предметностью был мало с кем схож. Его голосом
говорила сама земная жизнь, народные массы.
Понравился мне и Джонатан Свифт, который играл с относительностью
пространства, не подозревая о том, что пространство и время неразрывны. И
раз у описанных им лилипутов других размеров все, начиная от глаз и рук и
кончая дорогами, домами, деревьями, то у них должно быть и другое время,
соответствующее масштабам их пространства. Свои возражения мне пришлось
оставить при себе, Свифт умер до моего появления на Земле.
Прежде чем покинуть Землю (экспедиция заждалась меня на Луне, о чем почти
ежедневно меня извещал начальник с помощью квантовой связи), я решил
побеседовать с одним из крупнейших ученых и мыслителей того земного
столетия, в которое я попал. Его звали Иммануил Кант, и жил он в
Кенигсберге, сравнительно недалеко от Санкт-Петербурга.
ПОСЛАННИК ЗВЕЗДНОГО НЕБА
Господин Яхман, личный секретарь кенигсбергского мудреца, любезно провел
меня в кабинет. Профессор с минуты на минуту должен был вернуться с
прогулки.
- Как доложить о вас? - спросил Яхман.
Я назвал первую русскую фамилию, которая мне пришла в голову, мысленно три
или четыре раза повторив ее про себя, чтобы не забыть. В кабинете было
темновато, и, кроме того, высокий воротник специально придуманного мною
костюма почти скрывал мой рот, так что я мог не беспокоиться.
Яхман был разговорчив. Мы говорили о том о сем, о погоде, о временах года,
о редких и удивительных феноменах природы.
- Господин Кант, - сказал Яхман, - обладает редким даром. Он удивляется
тому, что другим вовсе не кажется удивительным.
- Чему, например? - спросил я.
- Больше всего-звездному небу над нами и нравственному закону внутри нас.
- О нравственном законе мы еще поговорим, - сказал я тихо и значительно,
- а что касается звездного неба над нами, оно и послало меня сюда.
- Вы астроном? - спросил Яхман.
- Отчасти да. Но только отчасти.
- Что значит это ваше "отчасти"? Надеюсь, вы, сударь, не маг и не
фокусник? Господин Кант очень ценит свое время.
- Время? Я как раз и пришел сюда, чтобы выяснить его сущность.
- Да, здесь вам дадут на этот вопрос точный и исчерпывающий ответ. Здесь
знают, что такое пространство тоже,
Он вышел, оставив меня одного среди скромной обстановки ученого. Я
задумался и не заметил, как вошел Кант. Это был человек небольшого роста,
с некрупными чертами лица, человек, очень похожий на всех других людей и в
то же время чем-то резко от них отличавшийся. Чем? Пожалуй, больше всего
лицом, на котором лежала печать острой любознательности и сомнения.
Еще в Санкт-Петербурге в одной из светских гостиных я слышал анекдот,
слова Канта, якобы сказанные им о себе:
"Я, наверно, самый глупый человек на свете. То, что другим кажется простым
и ясным, приводит меня в отчаяние своей сложностью".
Он стоял и смотрел на меня, должно быть ожидая, когда я назову свое имя.
От сильного волнения я забыл имя разумеется, не свое собственное, а то,
которым я назвал себя Яхману. Пауза, как мне показалось, длилась долго,
дольше, чем того требовали обстоятельства. Я молчал, ожидая, когда
заговорит сам хозяин. Он сказал тихим, но резким голосом:
- Господин Яхман, мой друг и помощник, сообщил мне о том, что привело вас
сюда. Вас интересует, что такое время. Не могли бы вы задать вопрос не
столь трудный?
- Где и задавать трудные вопросы, как не в этом кабинете?
Кант улыбнулся.
-Самое трудное-это на сложный вопрос ответить просто. И я отвечу вам, как
ответил самому себе, когда впервые задал себе этот вопрос: время-это
априорная форма нашего созерцания, так же, впрочем, как и пространство. Вы
прибыли сюда издалека?
- Да, мне пришлось познакомиться с изрядным расстоянием, чтобы попасть к
вам.
- Земля не так уж велика. Ее делают большей, чем она есть, медленные
средства передвижения. Если бы мы могли летать, как птицы, мы бы лучше
чувствовали масштабы той небольшой планеты, на которой поселила нас
судьба. Сколько километров делали вы в час?
- Без малого триста тысяч в секунду. Я догадываюсь, что вы уже сделали
нужные умножения, но не решаетесь назвать цифру.
- Вы шутите. На Земле нет таких расстояний. Да здесь и некуда так спешить.
- Я спешил поневоле. Могло не хватить жизни, чтобы преодолеть расстояние.
- Откуда вы?
- Из звездного неба, что над нами...
- Уж не хотите ли вы сказать, что вы не человек, а посланец потусторонних
сил? Это было бы забавно и наивно, совсем в духе некоторых современных
романов, пренебрегающих законами природы.
- Вы думаете, я прибыл вас дурачить? Кто бы взял на себя такую смелость!
Нет, я имел дело со строгими законами природы. Я имел дело с
пространством, с объективным пространством. Оно и послало меня к вам...
Меня послало сюда будущее.
- Мне легче поверить, что вас послал дьявол, как это ни пошло и
тривиально. Будущего нет.
- Но оно будет! Хотите, я расскажу вам о нем? О том, какой будет Земля
через двести лет?
- Только не вдавайтесь в излишние подробности. Я все равно не имею
возможности их проверить. Я говорил увлеченно о будущем обществе, обществе
справедливом и творческом. Я рассказывал о теории относительности,
квантовой механике, теории единого поля, генетике, кибернетике, сущности
гравитации...
Кант слушал, не перебивая меня.
- Забавная смесь идей английских утопистов, Жан-Жака Руссо и причудливой
выдумки романистов. Вы писатель? Через двести лет не будет ни меня, ни
вас, и никто не сможет вас уличить в неправде.
- Жалею, что я вас уже не застану. Я постараюсь вернуться сюда через
двести лет.
Кант усмехнулся. В эту минуту солнце вынырнуло из-за туч, и в кабинете
вдруг стало необычайно светло. Лицо мыслителя изменилось. Глаза его
смотрели на мой рот с тем откровенным изумлением, которое я видел только
на лицах детей.
Мгновение длилось. Я не видел ничего, кроме этих изумленных глаз. Он,
вероятно, не видел ничего, кроме моего странного рта. Длилась пауза. Кант
молчал. Молчал и я.
Наконец он спросил тихо, почти шепотом:
- Кто вы? Поведайте, ради бога! Только не молчите. Кто вы?
Я рассмеялся.
- Разве мы так уж точно знаем, кто мы? - ответил я почти так же тихо.
- Во всяком случае мы знаем, что мы люди. Но вы не человек. Кто же вы?
Кто?
- Я житель далекой планеты Дильнеи.
- Докажите.
- Разве то, что я вам рассказал, не подтверждает мое происхождение? А мой
рот, который вы рассматриваете с таким изумлением?
- Ваш нечеловеческий рот произносит вполне человеческие слова. Ваш разум
человечен...
- Ну, что ж, это только подтверждает диалектическое единство законов
природы, мир материален, и высокоразумные существа пребывают не только на
Земле....
- Может, я вижу сон?
- Позовите Яхмана. Он вам подтвердит, что вы не спите.
- Не стоит. Не стоит звать Яхмана. Он найдет какоенибудь объяснение этому
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг