- Может, ты их наведешь на след? - спросила Офелия.
Она посмотрела в мою сторону. В мою сторону, но не на ме-
ня. Только она одна умела так смотреть, она да еще Венера
Милосская, для которой весь мир делился на нее самое и на ее
созерцателей.
Она посмотрела в мою сторону. И я сразу почувствовал себя
созерцателем, стоящим перед великим произведением искусства.
А Коля опять открыл и опять закрыл свой правый глаз. Зак-
рыл и открыл. Открыл и закрыл.
Судя по всему, он был полностью в ее мраморных руках.
Подкаблучник! А еще хочет стать великим ученым.
Мимическая сцена продолжалась столько, сколько пауза про-
должается на сцене любительского спектакля, когда исполни-
тель или исполнительница забыли свою роль и ждут суфлерской
подсказки.
Но невидимый суфлер молчал.
- Зачем ты пришел? - спросила Офелия.
- Во-первых, повидать вас, узнать о вашем здоровье. А
во-вторых...
- Не люблю эти "во-первых" и "во-вторых". В твоем веке не
выражались так.
- В моем веке? А разве он не твой?
- Молчи! Ты не должен касаться этой темы. Подумаешь,
Агасфер!
- А чем я хуже Агасфера?
- Агасфер не ходил на жактовские собрания, не стирал
грязные носки в тазу, не выписывал журнал "Бегемот" и не пи-
сал посредственных картин, подражая постимпрессионистам.
- А откуда ты знаешь, что Агасфер не стирал грязные нос-
ки? Ты что, присутствовала при этом?
- А почему бы нет? Я с ним в родстве. Мы оба мифы.
- Мифы! - сказал я. - Мифы живут в сознании людей и на
страницах книг. А ты? Посмотри на себя. На левой щеке у тебя
сажа от керосинки. А твои быйшие мраморные пальцы потреска-
лись от мытья посуды. Ты бывшая богиня. Вот кто ты. Отменен-
ная Венера, Мнемозина в отставке, Эвридика, которую скоро
обвинят во вредительстве.
- Замолчи, я прошу тебя! Замолчи!
У нее явно испортился характер в этой коммунальной квар-
тирке. И наступит время, подумал я, когда она забудет, что
она книга. И тогда что будет с Колей, со мной, а главное, с
ней?
По-видимому, она еще не разучилась читать чужиа мысли,
проникая сквозь чужой лоб так же легко, как сквозь чужие
стены. И угадав, о чем я тревожусь, поспешила успокоить ме-
ня:
- Я вижу, тебе наскучило среди художников и картин. И ты
затосковал по будущему, которое когда-то было твоим прошлым
и скоро снова станет твоим настоящим.
- Среди картин? - возразил я. - Наоборот, я хочу написать
твой портрет для своей персональной выставки, которую устра-
ивает Политехнический институт.
Сердитое и недовольное лицо Офелии чуточку подобрело.
- Я разучилась позировать, - кокетливо сказала она. - Да
и не уверена, что тебе это удастся. Ты пишешь в слишком эс-
кизной манере. Ведь эскизная манера, заимствованная у имп-
рессионистов, годится, чтобы схватить явление и сразу упус-
тить его, словно это солнечный луч. Нет, ты не спорь. Пожа-
луйста, не спорь со мной, мне больше по душе классицизм.
- Так я и напишу тебя в классической манере. Холодно. И
чуточку даже академично. Устраивает тебя? Если устраивает, я
завтра приду. Назначь удобный для тебя и для Коли час.
- А при чем тут Коля? - спросила она.
- Я не хочу никому мешать.
Она назначила час. И я ушел. Во дворе я увидел двух ста-
рух, похожих друг на друга, как чудо. Двух носатых старух,
малограмотных, темных, но знающих, что такое время, лучше
Эйнштейна.
- Здравствуйте, - сказал я. - Я корреспондент вечерней
газеты. Если у вас есть время, расскажите, пожалуйста, где
вы были?
- На рынке были, - ответили они хором, - на Андреевском
рынке.
- Я понимаю. На рынке. Но в какое время?
- Утром.
- Да нет! Я не об этом спрашиваю. Я хочу знать, как вам
удалось попасть в тот Петербург...
- В какой Петербург?
- Ну, в тот. Вы сами знаете в какой. - И я вдруг понизил
голос.
Старухи тоже понизили голос:
- На рынке были. Утром. Купили картошки. Капусты купили.
Укропу. И три луковицы.
- А когда? Когда?
- Утром. Когда дворник подметал двор.
- Но ведь тогда дворники тсже подметали дворы. И на рынке
тоже можно было купить капусту, укроп и три луковицы. Сколь-
ко вы заплатили за три луковицы?
- Пятнадцать копеек заплатили.
- Ну! Ну! - погрозил я пальцем. - Говорите правду, мне
врать нельзя. Я корреспондент. Тогда были другие цены.
И я достал из бокового кармана блокнот, раскрыл его. Уви-
дя раскрытый блокнот и тонко очиненный карандаш, старухи
сделали шаг назад. Они сделали еще шаг и два шага, всего
несколько зыбких старушечьих шагов, чтобы видеть между собой
и мной хоть крошечное расстояние.
Но я не отпускал их, не дал им уйти из двора-колодца, ко-
торый становился все уже и уже.
- Так вы были там? - спросил я тихо.
- Где?
- В старом Петербурге? Сто лет тому назад?
- Не были, - ответили старухи хором.
- Говорите правду. За ложь я могу привлечь вас к ответс-
твенности.
Старухи начали креститься. Креститься и отступать. Отсту-
пать и креститься.
Мне стало жалко их. Я закрыл свой блокнот.
35
Я сказал Офелии:
- Расскажи-ка лучше, как тебе удалось вызволить старух из
гоголевского Петербурга. - Так же, как тебя из двадцать вто-
рого века. Тем же испытанным, хорошо проверенным способом.
- Уж не ставишь ли ты знак равенства между мною и двумя
сплетницами, старыми спекулянтками?
- Смешно жаловаться на самолет или на автомобиль. Ведь
этим транспортом пользуются не только праведники и святые?
- Ты считаешь свой способ тоже транспортным средством?
- А чем прикажешь мне его считать? Чудом?
- Все-таки оно ближе к чуду, чем к науке и технике.
- Ты глубоко заблуждаешься.
- Я буду очень рад, если я заблуждаюсь. Но если оно близ-
ко к технике и науке, это твое средство, почему его не запа-
тентовать и не послать в соответствующий наркомат чертеж или
схемку?
- В какой наркомат? Зачем? Какую схемку? Никакой чертеж и
никакая схемка не сможет...
- Значит, это все-таки чудо, - перебил ее я.
- Нет, не чудо.
- Не думаю, чтобы жене советского аспиранта следовало
скрывать это и задерживать научно-технический прогресс. Ведь
ты живешь на стипендию, которую выплачивает твоему мужу го-
сударство. Не находишь ли ты...
- Не нахожу! - отрезала она.
Она замолчала.
Я тоже молчал. И продолжал свою работу. Вот уже третий
день, как я писал ее портрет.
Пока это был только эскиз, небрежно исполненный набросок.
Но как бы этот портрет так и не остался эскизом. Ведь я
очень сомневался, что мне удастся проникнуть с помощью кра-
сок и кисти в ее суть. Да и что называть ее сутью? Я ее знал
больше всех, пожалуй, всетаки больше, чем ее муж, Коля Фаус-
тов. Но знал ли ее Коля? Знал ли ее я? Знала ли она сама се-
бя?
Я утешал себя тем, что на этот вопрос (кто она?) ответит
портрет, который я напишу. Я доверился своему подсознанию,
мобилизовал все свои чувства, чтобы схватить. .. Что?
Ничто или нечто?
Однажды она сказала мне:
- Я не машина времени.
- А кто же ты? - спросил я.
- Я - женщина.
- Но не каждая женщина, - сказал я, - может пройти сквозь
стену и сквозь время, не повредив ни времени, ни стены?
- Да, не каждая.
И сейчас, вглядываясь в ее лицо и в отражение ее лица на
холсте, я вспоминал ее ответ: "Да, не каждая".
Я уцепился мыслью за эту фразу, словно фраза могла мне
помочь схватить тайну ее существа.
"Да, не каждая". Но это глупо. Как будто кто-то еще, кро-
ме нее, мог делать с явлениями, вещами и людьми то, что де-
лала она.
И вот сейчас, угадав мою мысль, она переставила явления и
вещи, поменяла их местами.
Когда я подошел с кистью к эскизу, я невольно отпрянул.
Она уже была на холсте со всей своей чудесной плотью, с ли-
цом, с руками, со смеющимся ртом и синими, как лесная река,
глазами.
А в кресле вместо нее сидел эскиз.
- Как тебе нравится твоя работа? - спросила она меня с
холста.
И в эту секунду открылась дверь и вошел Коля. Он вошел,
увидел Офелию на холсте, а ее изображение в кресле и, конеч-
но, растерялся.
- Коля, ты очень проголодался? - спросила она. - Но я
сейчас не могу пойти на кухню. Тебе придется немножко обож-
дать.
- Сколько обождать? - спросил Коля.
- Немного. Год или два.
- Почему так долго?
- Я хочу помочь этому посредственному художнику стать ге-
нием. Для этого мне придется повисеть вместе с холстом годик
или два в Русском музее или в Третьяковке. А потом я сойду с
холста и вернусь к тебе.
- Два года? Без тебя? Я не соглашусь.
- Дурачок. Я буду висеть в музее только днем. А по ночам
я буду сходить с холста и приходить к тебе. Не волнуйся! Я
тебя прошу. И пожалуйста, не мешай. Без моей помощи этому
художнику не стать гением. Нет, я должна ему помочь, должна.
Он не может больше оставаться посредственностью. Не спорь!
Но это продолжалось недолго. Она опять расставила явления
и вещи по своим местам и, незаметно сойдя с холста, снова
оказалась в кресле.
Это было шуткой, игрой. А может, она хотела показать мне,
а заодно и Коле, свое магическое искусство, свою волю, свое
умение художественно распоряжаться не только отображениями
предметов, а их сутью?
После того, что она проделала, каким унылым и беспомощным
казался мне мой эскиз. Я еле сдержал себя, чтобы не порвать
холст.
36
Теперь мы встречались часто и перебрасывались фразами. Но
большей частью это были обычные фразы. Ленивые фразы. Фра-
зочки. Словечки, сказанные как бы невзначай. Они не задевали
сути того загадочного, что так безуспешно пыталась передать
моя тяжелая и бескрылая кисть.
Офелия сидела в кресле положив ногу на ногу. Курила сига-
рету за сигаретой, бросая окурки в блюдце, заменявшее пе-
пельницу. Иногда она читала по памяти стихи Блока:
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
- Обожди, - сказал я, - откуда тебя мог знать Александр
Блок?
- Да, действительно, - согласилась она, - откуда?
Стало тихо. И она длилась долго-долго, эта пауза, эта ли-
рическая тишина, словно невидимый Блок спрятал этот миг в
свою строфу и поставил точку.
Я смотрел на свой холст и скова на ее лицо, лицо незна-
комки. И снова на холст, где линии и краски сговорились не
подчиняться моему диктату.
- Что хотел сказать Блок, - вдруг спросила Офелия, - ког-
да писал "Незнакомку"? Уж не хотел ли он сказать, что каждая
молодая женщина, в сущности, незнакомка?
- Боюсь, что не каждая, - ответил я. - Но ты действитель-
но незнакомка. Я не знаю тебя.
- Ты не знаешь?
- Не знаю, но хочу знать. Без этого я не смогу написать
твои портрет.
- Но Блок разве знал? Он писал о чем-то прекрасном И
СМУТНОМ.
- Я не Блок. Мне нужно знать. Я пишу не образ лирического
существа, а портрет женщины, у которой есть паспорт, есть
муж, есть комната и прописка. Блоковская незнакомка не нуж-
далась в прописке, в комнате, в муже и даже в паспорте. Она
романтический образ. Мечта. Миф.
- А я разве не образ, не миф?
- Ты домашняя хозяйка. В сознании твоей соседки по квар-
тире ты отнюдь не идеальное существо. Для нее ты реальность.
Такая же реальность, как кассирша в соседнем гастрономе, ко-
торая вчера обсчитала ее ровно на тридцать пять копеек.
- Может, блоковская незнакомка тоже была кассиршей?
- Нам не у кого об этом спросить. Блок давно умер. А ли-
тературоведы относятся к "Незнакомке" с подозрением. Она от-
куда-то приходит и куда-то уходит. Куда? А у кассирши есть
адрес. У тебя тоже есть адрес. И поэтому не советую тебе
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг