содрала с вещей их убогий скучный обыденный покров. И даже
стена, оклеенная мещанскими обоями, где давно уже завелись
клопы, ночью зло и больно кусавшие Колю, даже натуралисти-
чески-обычная стена вдруг превратилась в бесконечность по
тем же самым Ван-Гоговым законам.
- А кроме древнескандинавского языка, - спросил неожидан-
но Коля, - какие вы знаете еще?
Вопрос звучал глупо, совсем по-студенчески (даже не
по-аспирантски), будто раскрасневшийся обалдуй и заика-сту-
дент беседует с курносой жидковолосой студенткой, от смуще-
ния и робости не зная, о чем и как говорить.
- Я знаю очень много языков, - ответила Офелия, - и жи-
вых, и мертвых, и даже таких, которые были мертвыми, но сно-
ва стали живыми.
- Откуда?
- Надеюсь, вы не заставите меня писать автобиографию.
Из-за этого документа меня и отправили в Бехтеревку, откуда
мне удалось, к счастью, сбежать.
- Говорят, оттуда сбежать невозможно. Сторожа. Пропуска.
Толстые стены.
- Я умею проходить сквозь стены, - сказала она. - Но по-
ка, ради бога, не спрашивайте меня, каким способом. Об этом
я расскажу вам, когда мы познакомимся ближе.
И они познакомились ближе, и это тоже было частью мифа,
частью рыдающей, стонущей и хохочущей на весь узкий двор-ко-
лодец древнескандинавской саги, вдруг превратившейся в ре-
альную жизнь и приобщившей к себе Колю с его керосинкой,
чайником, железной кроватью и книгами-уникумами, стоявшими
на деревянной полке, - с книгами, спрессовавшими древнюю
мудрость, когда-то жившие страсти, тысячелетия и века.
Казалось Коле, что он вскочил в извозчичью бричку на чи-
чиковских рессорах и, видя широкую, подбитую ватой спину ли-
хача, вообразил, что лихач уже везет его навстречу тому, что
еще вчера казалось невозможным.
У Коли не было денег, чтобы ездить на извозчичьих брич-
ках, иногда не хватало и на трамвай. Но в его комнате посе-
лилась босоногая богиня в дырявом платье, и Коля, схватив
свои самые редкие книги, побежал на Литейный в книжно-антик-
варный магазин. В потрепанном Колином портфельчике лежал
старинный том Рабле, может побывавший в руках у Вольтера или
Чаадаева, там же лежали редчайшие издания других классиков и
томик Лермонтова с дарственной надписью, сделанной Михаилом
Юрьевичем, разумеется, не для Коли, а для одного из своих
современников, давно исчезнувшего в волнах времени. Коля
знал цену лермонтовскому автографу и не собирался редкую
книгу отдавать за бесценок.
Но во что превратились Рабле, Плотин, Ариосто и старень-
кий Данте? В новое платье, в женские туфли, в чулки и в дру-
гие подробности дамского туалета. Из всех перечисленных
классиков, вероятно, только один Рабле понял бы Колю и не
обиделся бы на него за такого рода странный обмен, впрочем
вполне возможный не только в Колино время, но и во всякое
другое.
Когда Офелия сняла свое дырявое платье и надела все, что
ей принес Николай, она сразу изменилась и стала куда обыден-
нее, чем была во дворе-колодце, собирая там пятаки и гривен-
ники. Она значительно изменилась, но миф тем не менее про-
должался, и Коля не жалел ни о лермонтовском автографе, ни о
фолианте Франсуа Рабле, напечатанном деревянными литерами на
толстой, напоминавшей пергамент, бумаге.
А во дворе посменно дежурили две носатые старухи, гадая,
чем кончится так странно начавшееся событие. И покарает ли
иностранный бог безбожника-аспиранта, покусившегося на свя-
тость, или его привлечет к ответственности квартальный, по-
тому что сколько же можно держать у себя постороннюю без
прописки, не предупредив даже управдома, безалаберного, не
видящего, что у него творится под носом, но тем не менее
очень довольного жизнью и самим собой старика.
Попробуй пропиши богиню или даже уличную певичку, если в
ее дырявом платье не оказалось ни документов, ни справок. А
если и существовали когда-нибудь эти документы, они остались
в больнице имени Бехтерева, откуда люди редко возвращаются в
мир, где у каждого человека есть бумажный двойник, именуемый
документом - эта небольшая, но магическая книжка, перед ко-
торой пасуют не только управдомы, но даже старухи, любящие
совать свой длинный нос в чужие дела.
Может, попробовать выудить документы из Бехтеревки, вос-
пользовавшись академическими связями, покровительством про-
фессоров Филиппченко и Кольцова, чья просьба, обращенная к
Давиденкову (тоже профессору) или даже к самому академику
Павлову, в два счета разрешит эту мелкую бумажно-бюрократи-
ческую проблемку. Но Николай пока отложил эту мысль. Начнут
выяснять, каким образом Офелия обманула бдительность санита-
ров и сторожей. В гипотезу насчет искусства прохождения
сквозь каменные стены вряд ли кто поверит.
Верил ли в эту версию сам Коля? И да, и нет. Ведь с тех
пор как Офелия сняла свое дырявое платье и уподобилась всем
другим своим сверстницам, идущим по улице, едущим в трамвае
на службу или покупающим в гастрономическом магазине продук-
ты, мысленно вычитая или слагая разные цифры, чтобы не обс-
читала быстрорукая веселоглазая кассирша, - ведь с тех пор
для подтверждения этой версии почти совсем не осталось ника-
ких фактов.
Преступные мысли подчас мелькали в Колиной голове - за-
лезть в трамвае в чью-нибудь дамскую сумочку и занять для
Офелии какой-нибудь хотя бы захудалый документ - временное
удостоверение или справку. Но стыдя себя, Николай тотчас же
прогонял эту скользкую, как змея, мысль, хотя каждый раз,
когда ехал в трамвае, бросал слишком красноречивые взгляды
на дамские сумочки, заставляя их владелиц тревожно хмуриться
и поспешно отодвигаться.
Но, к счастью, скоро все уладилось (с некоторой примесью
чуда или без него?). Ведь то, что мы называем неудачей или
удачей, почти всегда связано со случаем, который по природе
своей азартный игрок и, играя с тобой, то выигрывает, то
проигрывает тебе чаще всего какой-нибудь пустяк, именуемый в
зависимости от обстоятельств - удачей или неудачей. Офелия
выиграла у случая, как любят говорить обыватели, "на трам-
вайный билет". Она принесла свой документ и подала его Коле.
Пришлось ли ей для этого пройти сквозь стены, а потом так же
незаметно выйти или загипнотизировать канцеляристку, храня-
щую паспорта больных? Николай не стал расспрашивать Офелию,
а только кивнул головой, словно заранее знал о тайной сделке
бывшей уличной певицы с потворствующим ей случаем.
С каким независимым и победоносным видом он пришел в жак-
товскую контору получать бумажный двойник Офелии уже со
штампом прописки, пришел как раз в ту минуту, когда там ока-
зались обе старухи, может быть отнюдь не случайно. Их давно
томила и мучила мысль, что в квартире © 16 по одной лестнице
с ними творится незаконное дело: у нахала аспиранта, получа-
ющего стипендию, в сущности, за безделье, проживает без про-
писки подозрительная особа, недавно еще рыдавшая во дворе и
подбиравшая пятаки, а сейчас расфуфыренная, виляющая бедрами
на ходу и обдающая прохожих мерзким запахом неизвестно на
что приобретенных духов.
Под самым носом у старух Коля раскрыл удостоверение своей
сожительницы, а потом закрыл и положил его в бумажник, а бу-
мажник предусмотрительно спрятал в боковой карман своего до-
вольно потрепанного пиджака.
Совсем не так, как вчера и позавчера, поднимался он по
лестнице в свой шестой и последний этаж, поднимался легко,
быстро, словно танцуя. Лестница теперь вела его в мир, кото-
рый не нужно было прятать ни от квартального, уже получивше-
го анонимную жалобу, написанную по просьбе неграмотных ста-
рух полуграмотным их соседом, ни от дворничихи, огромной,
всегда за что-то на всех сердитой бабы (больше всех на аспи-
ранта из квартиры © 16 за то, что он не спит по ночам, чита-
ет книжки и хочет стать всех умней).
А через неделю Коля еще веселее бегал по лестнице, до-
вольный тем, что Офелия с ним и ее пребывание узаконено и в
загсе, и в жакте, и в соответствующем отделении милиции. И
это доказывало, что закон может санкционировать миф и чудо,
если у чуда есть документ. А об удостоверении позаботился
еще покойный первый муж Офелии - знаменитый художник М., ко-
торый со своим величием и знакомствами мог раздобыть любой
документ, чтобы освятить свою связь с женщиной, кем оы она
ни была в прошлом - натурщицей, воровкой, девушкой легкого
поведения, бывшей монашкой, княгиней или даже богиней, толь-
ко что явившейся из Греции или Древнего Египта.
С каким удовольствием Коля теперь переступал порог своей
комнаты. В комнате горел приятный, смягченный сине-розовым
абажуром электрический свет. А за столом в ленивой позе си-
дела она, чье имя было слишком литературным, а тело слишком
скульптурно-античным, несмотря на то, что она была одета в
платье, купленное на Садовой в Апраксином ряду.
- Ну, рассказывай, - просил Коля.
- О чем?
- О чем хочешь.
И она начинала свой рассказ, погружая Колю в абстрактное
и хмурое утро XXII века, где одухотворенные субтехникой зна-
ки мнили себя людьми, а люди стали вечными, как знаки, нау-
чившись обновлять память своих клеток, не без подсказки вне-
земного разума, решившего вмешаться в земные дела.
Ах, этот внеземной разум! Исподволь и не спеша он подби-
рался к земной биосфере, изрядно-таки потрепанной техничес-
ким прогрессом, для того чтобы вернуть ей прежний, утрачен-
ный ею вид, когда сосновые и еловые леса были полны зверей и
птиц, когда реки еще были синими и в их прозрачной глубине
плавали сиги и таймени, когда в горных озерах отражались
прохладные облака и поэты с помощью слова и ритма пытались
слить себя с этой неолитически-первобытной свежестью. Уж не
хотел ли внеземной разум поправить пришедшие в упадок земные
дела и не дать зачахнуть земной оболочке, не дать ей забо-
леть склерозом сосудов и задохнуться от недостатка кислоро-
да? Но стараясь подлечить все живое - траву и деревья, очис-
тить реки от химической скверны, чтобы все хоть немножко по-
ходило на ту чудесную поэму, которая так долго держалась на
устойчивом равновесии динамических сил, - равновесии, нару-
шенном однобоким развитием техники, и слишком специализиро-
ванной, не видящей целого, а только части - науки, - внезем-
ной разум сделал человечеству слишком дорогостоящий даже для
бюджета Вселенной подарок. Он подарил людям бессмертие и тем
самым задержал прогресс.
Нет, нет, зачем же сразу забегать вперед, может, лучше
сначала спуститься на дно исторического процесса, когда еще
над конусообразными вигвамами из пахнущей березой коры висе-
ли синие дымки и люди, борясь за существование, держали в
руках копье или туго натянутый лук, а не аннигиляционный
снаряд, способный все живое и неживое в десятую или сотую
часть секунды превратить в вакуум.
Детство человечества! Ее тянуло туда, и она воссоздавала
его из слов, то вдруг немевших, как палеолитическая ночь, то
превращавшихся в реку, запертую в гулкое каменистое ущелье,
где тысячи лет не переставая грохотал гром и речное эхо да-
леко разносило шум и звон падающих со скал вод, сразу попа-
давших в русло, сдавленное другими скалами.
Кто сейчас говорил? Говорила ли она, чиркая уже третью
спнчку об отсы ревший коробок, чтобы зажечь сигарету, или
пела сама река, пробиваясь сквозь облака и камни, с тем что-
бы превратиться в женщину, в самое загадочное из всех су-
ществ, когда-либо прописанных в домовой книге.
А потом женщина (только что бывшая рекой) выходила на
коммунальную кухню - посмотреть, не перекипел ли в кастрюле
гороховый суп и не подгорело ли масло на сковородке.
Она рассказывала, и вдруг из ее слов возникало средневе-
ковье, где рядом с легкими, волшебными, уносящимися в небо
соборами стояли зловонные дома и дворы, в курчавых и рыжих
рыцарских бородах ползали жирные вши и рано-рано на рассвете
кричали звонкоголосые петухи, напоминая ведьмам, что им пора
на отдых.
Своими рассказами она завлекала Колю в странные тысячеле-
тия, когда цемент эволюции скреплял человека и обезьяну в
этакого мускулистого кентавра, не умевшего еще смутную свою
полумысль облечь в звуковую оболочку слова и мучительно пы-
тавшегося передать ее с помощью мимики или жеста. Полуз-
верь-получеловек мычал, кивал, подмигивал, смеялся, скаля
свои обезьяньи зубы, и пальцами сильных, но неловких рук пы-
тался поймать бьющуюся внутри себя еще слепую мысль и выво-
лочь ее на солнце и на воздух, чтобы соединить "себя" с "то-
бой", скорее чувствуя, чем понимая, где начинается "он" и
кончаешься "ты", так удивительно с ним схожий.
Текли сонные, смутные, как сумерки, тысячелетия, и он,
повторяясь в бесчисленных поколениях и потомках, все еще мы-
чал, крякал, сопел, скалил зубы и размахивал руками, бешено
загибая и разгибая толстые волосатые пальцы, а мысль все
притворялась немой и слепой, ожидая, когда сопение превра-
тится в прозрачный звук, в синюю, как речная волна, оболочку
слова, сквозь которую будет просвечивать наконец тот созрев-
ший и вылупившийся из толстой скорлупки смысл.
Биосфера, если это нужно, умеет терпеливо ждать. Миллионы
лет она ждала, когда ей поднесут зеркало, в которое она уви-
дит себя. Слово и было этим зеркалом. Но разве в шуме рек и
водопадов, в звоне бегущей воды, в свисте иволги и в стуке
дятла не таилось что-то похожее на слово, которое произнес
житель неандертальских лесов. Он и не подозревал, что оно
когда-нибудь опошлится, обесценится, перейдет из человечес-
ких уст на страницы бульварных газет или на плакаты реклам,
прославляющих средства от зачатия.
Слово появилось и слилось с лесом, с горой, с облаком, с
ртом оленя, жующего мох, с цоканьем белки, с воем волка, с
грохотом водопада. Случилось чудо: короткий звук смог при-
нять в себя все виденное и слышанное и растворить в себе,
как в воде растворяется соль.
Слово обладало и другим магическим свойством - соединять
людей, живых с живыми и живущих сейчас с теми, кто давно
умер или будет еще не скоро жить. Человек еще не умел и не
хотел отделить слово от предмета, он думал, что слово - это
двойник предмета, двойник, способный превратиться в предмет
и распредметить его, обладая магической властью над миром.
Не удивительно ли, что это явление существует и, сейчас и
даже дожило до XXII века, прикрывая названием "поэзия" спо-
собность сливать слово с вещью и показывать те стороны пред-
мета, которые ускользают от обыденного внимания.
Она оборвала свой рассказ, вскочила, вспомнив, что на
кухне уже, наверно, подгорели котлеты. И пока она стояла на
кухне, о чем-то споря с соседкой (не о том ли, чья очередь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг