вдруг наполнившуюся энергией.
Офелия с утра до вечера бегала по учреждениям. Сравни-
тельно быстро она добилась, чтобы на стене дома повесили
мраморную доску. На этой доске были высечены золотом имя ху-
дожника и цифры, указывающие годы, которые он здесь прожил.
А прожил он здесь Мафусаилов век, пережив многих полковод-
цев, царей, вдов и сирот и события из разных эпох, крепко
связанные вместе его продолжительной жизнью.
Да, доска уже висела, привлекая взгляды прохожих, не зна-
ющих, чему больше завидовать - славе или долголетию. Но вот
хлопоты ее о квартире-музее василеостровского Тициана или
почти Тициана пока не увенчались успехом.
У всех этих секретарш и машинисток, охранявших дзери, за
которые необходимо проникнуть, было такое же чутье, как у
осиротевшего пса. Они сразу догадывались, что Офелия больше
казалась, чем существовала, и сомневались, был ли ее покой-
ный муж Тицианом (даже василеостровским), а если и был, то
это нужно подтвердить, и не словами, а бумагами со многими
печатями.
Да и действительно, был ли он великим или только казался,
кто за это может поручиться? Время? Но времени прошло слиш-
ком мало, чтобы установить его подлинную величину и опреде-
лить, имеет ли он право на музей-квартиру.
Пусть сначала пройдет хотя бы десяток лет, и тогда время
скажет - достиг или не достиг он величия. А если и не дос-
тиг, тоже не надо огорчаться. Ведь он подавал большие надеж-
ды, но в силу разных объективных и субъективных причин не
смог их оправдать.
Об этом Офелии говорили иногда ясно, а чаще туманно и пе-
ред дверями и за дверями, когда ей удавалось туда проник-
нуть.
Все ссылались на авторитет времени, не подозревая даже,
что просительница сама была частью времени и могла им распо-
ряжаться не хуже какой-нибудь бывшей Мнемозины. Но это был
особый случай, требовались подписи и печати, и обратный ход
времени ничем не смог бы ей помочь, потому что кто поверит
бумажке или документу, доставленному из будущего? Да и сама
просительница даже не намекала на такую странную возмож-
ность.
В конце концов Офелия поняла, что задачу она себе поста-
вила не по силам. От всех этих забот и хлопот она похудела.
И сколько нужно было иметь выдержки и хладнокровия, чтобы
доказывать по телефону кому-то невидимому, но хорошо слыши-
мому, что ее муж был великим. И не видя даже выражения лица,
выслушивать отказ, иногда вежливый и сочувственный, а иногда
и насмешливый, полный чисто мужского иронического яда.
Слава ли покойного мужа больше заботила ее или судьба
квартиры? Но это был тот случай, когда одно от другого труд-
но отделить.
Ей посоветовали добрые люди обратиться к одной пробивной
личности, к критику и искусствоведу Артуру Семеновичу Мудро-
му, который как раз в эти дни подыскивал себе удобное и не
слишком хлопотливое место директора небольшого музея.
Злые языки говорили, что Мудрый хотя и не любит и даже
втайне презирает искусство, но тем не менее почему-то выбрал
себе профессию искусствоведа, казавшуюся ему очень интелли-
гентной, даже светской, а главное, оставлявшей много досуга,
который он очень ценил.
Мудрый взялся за дело, заранее выговорив у Офелии Аполло-
новны право стать директором будущего музеяквартиры и распо-
ряжаться экспозицией и запасником, полагаясь только на его,
Артура Мудрого, вкус и его компетенцию, без вмешательства
родственников и посторонних лиц.
Просмотрев все заявления и просьбы, составленные Офелией
Аполлоновной, Мудрый заявил:
- Забудьте это слово "почти"! Из-за этого "почти" вы и
получали повсюду отказы. М. был великим художником. Это вер-
сия чисто официальная. Говоря же неофициально, он им не был.
Но если говорить доверительно, я не уверен, что великим был
даже Леонардо или Рафаэль. По-настоящему великими художника-
ми были те, имена которых человечество никогда не узнает.
Люди палеолита, расписывающие стены пещер. Они не называли
себя художниками и не знали этого пошлого слова - "искусс-
тво".
Офелия заплакала. Она плакала от обиды, от бессилия, от
унижения. Она хотела прогнать Мудрого, но вместо того, чтобы
выгнать его из квартиры, выгнать немедленно, она вытерла
слезы шелковым платком, пахнущим дорогими и тонкими духами,
и улыбнулась совсем по-детски, как улыбнулась бы греческая
богиня, превратившаяся в живую милую девушку. В конце кон-
цов, нельзя обижаться на человека, который отказал в величии
не только покойному художнику М., но и самому Леонардо, ос-
тавляя право на него безымянным живописцам верхнего палеоли-
та.
- Скажите, - спросила она, - это ваше искреннее убежде-
ние?
- Это моя концепция, - ответил важно Мудрый, - за которую
я борюсь уже много лет. На эту тему я пишу философско-эсте-
тическое исследование.
Офелия улыбнулась. Мудрый снял котелок. Во всем Ленингра-
де, если не считать городского раввина, голландского консу-
ла, величавого нищего, проживавшего возле Казанского собора,
и трех восьмидесятилетних старичков-денди конца прошлого ве-
ка, ежедневно ходивших в вегетарианскую столовую на проспек-
те 25 Октября (бывшем и будущем Невском проспекте) есть шар-
лотку с яблоками и сбитые сливки, если не считать всех пере-
численных нами лиц, Мудрый один носил котелок.
Он снял свой котелок, а потом снова его надел, поклонился
и вышел.
Дома он сменил котелок на серую рабочую кепку и, знобливо
согнувшись, побежал в культпросвет.
Он бежал не с пустыми руками и не с униженно-просительной
улыбкой на поспешно и неискусно выбритом лице. Лицо его вы-
ражало уверенность и твердость, а в руках у него была бумаж-
ка, подписанная всеми крупными художниками и известными ис-
кусствоведами города, подтверждавшая, что знаменитый худож-
ник М. внес большой вклад в мировую художественную культуру
и этот вклад не должен быть разбазарен по разным местам, а
обязан храниться хоть и не в большом, но специальном музее.
Тот, кто умеет добиваться, тот добьется.
Об открытии музея-квартиры уже извещало множество раскле-
енных по всему городу афиш и небольшая статья в "Красной га-
зете".
Мудрый привез из Москвы утвержденную смету, "выбив" (его
собственное выражение) две платные должности - директора и
экскурсовода - для себя и выхлопотав штатную должность маши-
нистки для Офелии Аполлоповны, которая по совместительству
будет заменять и счетовода.
Все лучшие работы М. он сразу же спрятал в запасник, ос-
тавив в экспозиции только слегка подслащенные пейзажи в ог-
ромных рамах и полусалонные "ню" - раздетые дебелые тела га-
ванских венер, в меру идеализированных, похожих одновременно
на святых и наивных Гретхен (ведь М. учился в Мюнхене) и на
циничных девиц, разгуливающих по Лиговке и выдающих себя за
безработных.
О мудрости Мудрого, о его предусмотрительном практицизме
еще догадывались не многие.
Что это был за человек?
На этот вопрос не сумела бы толком ответить ни Офелия
Аполлоновна, ни пес, да вряд ли и сам Артур Семенович Муд-
рый, надевавший то нелепый, бросающийся всем в глаза коте-
лок, то помятую серую кепку и хотя нашедший себе место в ад-
министративно-хозяйственном смысле этого слова, но не нахо-
дивший его в духовном.
Как выяснилось, он страдал бессонницей. В свободные часы
(этих часов набиралось довольно много) писал философский
труд, работу, которую он отнюдь не рассчитывал печатать в
ближайшие годы, а намерен был хранить в своем письменном
столе, пока не наступит ее черед.
Забегая вперед на много недель и даже месяцев, мы позво-
лим себе раскрыть тайну этой еще не завершенной рукописи,
потому что это сделал сам автор, прочитав несколько глав
Офелии Аполлоновне.
Это было духовно тонкое и оригинальное сочинение, отнюдь
не похожее на самого Мудрого и удивившее Офелию своей неожи-
данной искренностью и даже страстностью, - сочинение, пытав-
шееся понять и проследить происхождение мышления, явно свя-
занное с возникновением языковых знаков, приведшим человека
к могуществу и в то же время к явной утрате органической
связи с природой, - утрате все увеличивающейся и увеличиваю-
щейся и принимавшей, по мнению автора, трагический оборот.
В работе, собственно, и шла речь о приобретениях и утра-
тах и о том, что одно без другого невозможно в нашем мире,
заставляющем человека платить за все.
Мудрый читал, а Офелия слушала и тщетно пыталась соеди-
нить несоединимое: этого пробивного, вульгарного человечка с
помятой физиономией и его духовно изящную, почти музыкаль-
но-прозрачную мысль. И было странно и загадочно, необъясни-
мо, что этот ловкач и мелкий деляга (почти жулик), беззас-
тенчивый и нахальный в сутолоке жизни, оставаясь один на
один с самим собой в тишине кабинета, превращался в тонкого,
необычайно искреннего мыслителя, пытавшегося проследить эво-
люцию духовного становления человечества и понять спорные
стороны этого развития.
Но мы забежали вперед. А сначала все выглядело довольно
обыденно и просто. Мудрый суетился, Мудрый бегал по учрежде-
ниям, Мудрый стоял возле пейзажей и "ню" и объяснял домашним
хозяйкам или фабричным работницам, что хотел передать худож-
ник М., когда ловил восходы и закаты или заставлял разде-
ваться своих дебелых натурщиц и пренебрегать правилами лице-
мерного мещанского приличия.
Пес, синтезируя и анализируя запахи нового хозяина квар-
тиры, хотя и пытался постичь его личность, по со своими вы-
водами не спешил и все принюхивался, псе примерялся, не ре-
шаясь мысленно сказать ни "да", ни "нет".
Однажды к музею-квартире подъехал старенький автомобиль и
из него вышел нарком А. В. Луначарский.
Мудрый встретил его, провел, показал и экспозицию и за-
пасник. А потом между наркомом и директором крошечного му-
зейчика возник спор, и касался он не экспозиции и даже не
живописи художника М., а проблемы несколько отвлеченной и
философской - самой сущности музея, этой типичной для нашего
времени формы пропаганды и хранения художественных ценнос-
тей.
Уходя из музея-квартиры, нарком сказал:
- Спорные мысли вы высказываете, товарищ Мудрый, но инте-
ресные. Я посоветовал бы вам написать об этом статью.
- Пока я соберусь, Анатолий Васильевич, - усмехнулся Муд-
рый, - мысли уже утеряют свою спорность. Просто невозможно
угнаться за временем, так все спешит.
- До свиданья. Я тоже спешу, - сказал нарком.
Музей-квартира художника My была открыта только по средам
и воскресеньям. Тогда в квартире появлялось много незнакомых
людей, бесцеремонно ходивших из комнаты в комнату и рассмат-
ривавших столы, стулья, шкафы, вазы и другие предметы, кото-
рые были интересны и значительны тем, что пробыли рядом со
знаменитым художником М. много лет, служа его повседневным
надобностям привычкам, вкусам и прихотям.
И Офелии казалось иногда, что от того, что обычные и обы-
денные еще недавно живые вещи их домашнего быта превратились
в экспонаты музея, кстати занумерованные и заприходованные в
специальной ведомости, они стали чужими, полувраждебными,
мертвыми, и только один пес был живым. Он не был заприходо-
ван и занумерован.
В нерабочие и внеслужебные дни к Офелии Аполлоновне при-
ходили иногда гости, приятели и близкие знакомые покойного
М. - художники и искусствоведы со своими женами, по большей
части тоже искусствоведкамй и художницами.
Искусствоведки и художницы не блистали ни красотой, ни
изяществом. И Офелия, глядя на них, думала, что их преданные
мужья слишком уж большую жертву приносили любимому ими ис-
кусству.
Все они, сидя за чайным столом, дружно бранили Мудрого,
но, браня его, всякий раз почему-то понижали голос почти до
шепота и оглядывались, словно Мудрый был где-то рядом и, за-
таясь за стенкой или шкафом, тайно подслушивал, что о нем
говорят.
А чего о нем только не говорили! И что он мелкий карь-
ерист, проныра и бездарность, и что с ним небезопасно быть
откровенным, и что рано или поздно его выведут на чистую во-
ду и изобличат.
Офелия пугалась, веря и не веря (веря куда больше, чем не
веря) им. Мысленно советовала себе быть осторожней и как-ни-
будь не проговориться о своем прошлом и о том, каким неза-
конным и противоестественным образом она появилась в этом
мире, отнюдь не посягая на логику всего сущего, но представ-
ляя страшную опасность, как всякое чудо.
Гости пили чай из дорогих фаянсовых чашек, расписанных
художниками XVIII века, из чашек стиля рококо, давно зануме-
рованных и заприходованных в ведомости, и Офелия немножко
побаивалась, чтобы гости не разбили эти чашки, принадлежащие
уже не ей, а вечности, которую олицетворял музей всей своей
сущностью.
Гости сидели, и она была рада им. От их присутствия, ка-
залось, менялся облик и содержание вещей. Они сбрасывали с
себя личину казенщины и безвременности и, возвращая себя в
прошлое, возвращали заодно и Офелию, словно где-то здесь, в
соседней комнате, еще пребывал ее муж, художник М., подстри-
гая или промывая в одеколоне свою холеную бороду или расс-
матривая иллюстрированный журнал с репродукцией одной из
своих гаванских венер.
Гости шумно прощались и уходили. И снова живая квартира
превращалась в нечто холодно-застывшее, где все останови-
лось, начиная со старинных немецких часов на стене и кончая
золотыми часиками на мраморной руке хозяйки, которые она за-
была вовремя завести.
Офелия шла своей быстрой легкой походкой на кухню кормить
пса, потом выводила его на Большой проспект, где пахло кле-
нами и конской мочой, и этот волшебный запах повергал пса в
состояние, близкое к грезам курильщика опиума.
25
У Коли Фаустова, этого современного скромного Фауста, Фа-
уста-аспиранта, готовившегося стать цитологом, было отнюдь
не мрачное, скорее завидное будущее. За облачной тенью еще
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг