далеко, чтобы к ним можно было летать?
- Так ведь дело идет не о настоящем, а о далеком будущем.
- В первый раз встречаю человека, который так ловко умеет
заговаривать зубы. Меня будущее не интересует, особенно ког-
да я на работе. Когда я на работе, меня волнует только нас-
тоящий момент.
- А как быть с бывшим штабс-капитаном Новиковым, сотруд-
ником колчаковской контрразведки?
- Мы им займемся. Наведем справки. Его личность потребует
выяснения, проверки. А вы оставьте на всякий случай ваш ад-
ресок.
19
Нахлопотавшись и набегавшись, я решил сделать маленькую
передышку и зашел в ресторан на углу Среднего проспекта и
Восьмой линии.
Играл оркестр. Пахло пожарскими котлетами, пролитым крас-
ным вином и грибным соусом.
За столиком в углу у окна сидела Офелия со своим знамени-
тым старцем, который в своей бархатной шапочке и со своей
величавой бородой действительно имел отдаленное сходство с
Тицианом.
Василеостровский Тициан смотрел влюбленным взором на су-
щество, химерическую природу которого он едва ли осознал так
скоро. Глаза Офелии, эти поистине русалочьи глаза, сразу же
увидали меня, и голос с мелодично-хрустальными интонациями,
голос гоголевской панночки, завороживший в свое время фило-
софа Хому Брута, самого эмоционального и увлекающегося из
философов, окликнул меня.
Я подошел к их столику.
- Вы знакомы? - спросила она, все еще играя своим голосом
и глазами, которые с полунасмешливой издевкой смотрели то на
меня, то на знаменитого художника, словно мысленно сравнивая
нас и намекая на мое ничтожество по сравнению с новым Тициа-
ном, чье величие она охраняла от простых смертных.
Василеостровский Тициан барственно посмотрел на меня и
снисходительно усмехнулся.
- Познакомься, Миша, - сказала Офелия. - Это мой муж. А
это, - она показала взглядом на меня почти великому художни-
ку, - тот, о котором я только что тебе рассказывала.
Усмешка поползла по длиннобородой физиономии знаменитости
и вдруг стала любезной.
- Садись за наш столик, Миша, - пригласила Офелия. - Мы
искренне тебе рады.
Василеостровский Тициан зычным купеческим голосом позвал
официанта и стал не торопясь, со знанием дела диктовать свой
заказ, перечисляя закуски и вина.
Когда официант полуушел-полуубежал своей легкой професси-
ональной иноходью ресторанного мага, началась пауза, поче-
му-то встревожившая меня. Я сидел за ресторанным столиком с
таким чувством, будто столик причалил ко мне на волнах вре-
мени и сейчас отчалит, унеся заодно и этого величавого граж-
данина в бархатной шапочке, словно действительно снятой с
головы настоящего Тициана, знающего толк в вине, в женщинах
и в масляных красках, из которых можно создать всеот разде-
той Венеры до одетого в вечерний сумрак дерева.
Оба Тициана, казалось, слились в одного, не менее, а мо-
жет, и более великого, и оба начали тяготиться безмолвным
моим присутствием.
- Так это вы земляк Офелии? - вдруг спросил он меня, рас-
колдовывая своим голосом тот мираж, тот временной сдвиг, ту
сцену из эпохи итальянского Возрождения, которая только что
творилась во второсортном василеостровском ресторанчике.
Его длинная, красивая, скорее девичья, чем стариковская,
рука протянулась к бутылке коньяка и затем налила эту до-
вольно крепкую ароматную жидкость в мою рюмку.
- Так это вы земляк Офелии? - повторил он свой вопрос.
- Земляк? Если уж быть точным, не земляк, а современник.
Да, современник, потому что речь идет скорее о времени, чем
о том, что принято называть пространством.
- Как это понять? - Его бровь поднялась, и лицо снова
приняло монументальное выражение, словно занятое у того Ти-
циана, который жил в Венеции эпохи итальянского Возрождения.
- А разве я не современник?
- Но вы, так сказать, живете в своем собственном веке, а
мы выходцы из другого. Вы слышали что-нибудь об эре изобра-
жений, которая придет на смену вашей книжной эре?
- Откуда вы знаете, что придет? Надеюсь, вы не успели по-
бывать в будущем?
- Успел. Да еще как успел. Лет через двадцать повсюду по-
явятся телевизионные экраны. Сущее бедствие, я вам скажу,
бедствие, которое люди по наивности примут за признак вели-
кого счастья. Но от этого еще далеко до эры изображений,
когда будет везде царить знак, не буква, не иероглиф, а
знак, вытеснивший человека и выдающий себя за него.
- А как же будут выглядеть книги? - спросил старец уже
совсем другим, отнюдь не величественным тоном.
- Взгляните на Офелию, - сказал я. - Она имеет как раз
прямое отношение к тому, что вас интересует.
- Он шутит, - перебила меня Офелия. - Не принимай его
слова всерьез.
- Я ничего не принимаю всерьез, кроме облаков, рощ и по-
лян, - сказал знаменитый художник М. - Я люблю природу.
- А природа любит вас? - спросил я.
- Поди узнай у нее - любит или нет. Мы разучились разго-
варивать с ней, еще когда умер Гомер. Сезанну, правда, уда-
лось кое-что выпытать у нее. Но это был скорее допрос, чем
беседа по душам, как это случалось во времена палеолитичес-
ких охотников и того же Гомера.
- А какие у вас с ней взаимоотношения, с природой? -
спросил я.
- Как у закладчика, стоящего в очереди в ломбард. Я при-
ношу ей в заклад свои чувства, но она не берет. Произошла
девальвация чувств. Она просто смотрит на все это как на
хлам. Настоящего обмена моих эмоций на ее сущность, как это
случалось с Сезанном, не происходит. Приходится иметь дело с
явлениями, с подобиями. Но на мое счастье, ни публика, ни
критика этого не замечают. Они привыкли к подделкам. Но дол-
го ли это продлится?
- На ваш век хватит, - сказал я, - как ты думаешь, Офе-
лия?
Офелия погрозила мне пальцем.
Ее почти мраморно-античное лицо, лицо богини, стало гнев-
ным.
За окном ресторана среди чистого неба вдруг прогремел
удар грома. Потом стало тихо, как всегда бывает перед гро-
зой.
Я смотрел на василеостровского Тициана. Этот Тициан опре-
деленно мне нравился, может, даже больше, чем тот, которого
я знал по эрмитажным картинам, по репродукциям и по бесчис-
ленным монографиям и альбомам. Но с тем мне пока еще не до-
велось сидеть за одним столиком, и пить вино, и есть куриные
котлеты с отличным соусом, а этот Тициан сидел тут, рядом, и
рассказывал анекдоты, а также о своей дружбе с Рерихом, ко-
торый поселился в Тибете, где ландшафт был создан не госпо-
дом богом, а выдуман этим художником, так ловко выдуман, что
картина вылезла из рамы и стала натурой.
- Нет, нет, - заверил он меня, - хотя я и дружу с Рери-
хом, я реалист. На мои холсты натура смотрит, как на свое
отражение в зеркале.
- А вы ей нисколько не льстите?
- Случается, что и льщу. Но этого не она требует от меня,
а публика. Не дай бог написать пейзаж, чуточку его не подс-
ластив...
Нет, василеостровский Тициан определенно мне нравился, и
если он чуточку подслащивал природу, то зато о самом себе
говорил правду.
Расстались мы с ним почти друзьями. Он долго держал мою
руку в своей ладони и пристально смотрел на мое лицо, словно
собирался писать мой портрет.
20
В те милые и наивные годы наивным было и искусство, и,
пожалуй, самым инфантильным из всех искусств - кино. Оно бы-
ло еще немым, немым и целомудренным, как мимика неандерталь-
ца, не умевшего еще говорить, но пытавшегося с помощью быст-
ро меняющегося выражения лица и жестов выразить всю гамму
своих преждевременных чувств, еще не упакованных в словесную
оболочку, но от этого не менее сильных.
Я купил билет в кинематограф "Молния", где шла американс-
кая немая комедия с участием Бестера Китона.
На пустое кресло рядом со мной опустился какой-то чело-
век. Я не успел его разглядеть, потому что в зале сразу по-
тух свет. Не зрением, а чем-то иным, более внутренним и про-
ницательным, я вдруг прозрел, полуугадав, кто мой случайный
сосед. Пока это было только догадкой, но действительность
уже начала сверлить меня своим сверлом, словно сосед мой
(результат статистической игры случая) был не кто иной, как
штабс-капитан Артемий Федорович Новиков, купивший за трид-
цать копеек самую острую и парадоксальную из всех возможных,
но не предвиденных ни им, ни мной ситуаций. В руке он держал
билет, еще не подозревая истинную стоимость этой синей бу-
мажки с номером ряда и кресла, словно это был обычный номер,
а не тот, на который было легко проиграть все, в том числе и
жизнь.
Поблескивающий экран, где жил своей полуэфемерной мерцаю-
щей жизнью Бестер Китон, за которым охотились враги, был мне
сейчас не нужен. С нетерпеливой дрожью я ждал, когда в зале
снова зажжется электрический свет и я смогу схватить за руку
того, кто столько бесконечно длинных дней и ночей истязал
меня, не спеша и исподволь подталкивая к могиле.
Мое чувство, по-видимому, было настолько сильно, что пе-
редалось и ему. Он тоже посматривал теперь не столько на эк-
ран, сколько в мою сторону.
Между нами была полоса темноты, узенькая полоска темноты
и тишины, эмоциональное поле, невидимая мина, заряженная
ужасом. И несмотря на все это, я приблизил голову к голове
своего соседа и дружелюбным шепотом спросил:
- Вы случайно не Артемий Федорович Новиков?
- Не мешайте мне смотреть картину, - ответил он тоже ше-
потом, но отнюдь не дружелюбным, - наслаждаться игрой Бесте-
ра Китона. Я хотел рассмеяться, а вы мне помешали своим ду-
рацким вопросом.
По-видимому, меня все же обманула моя подозрительность.
Полоска тишины и темноты перестала быть полосой отчуждения.
Невидимую мину, заряженную ужасом, кто-то уже успел разря-
дить, и она теперь стала такой же мирной, как пепельница,
сделанная из артиллерийского снаряда.
Постепенно я стал входить в ритм вальса, исполняемого на
расстроенном рояле какой-то неистовой взбесившейся старухой,
наверное из бывших фрейлин. Я стал смотреть на экран, под-
давшись наконец великолепной игре американского киноактера,
его несравненному умению оставаться самим собой в самых раз-
нообразных и даже необычайных ситуациях. Я слышал беспрерыв-
ный смех зала. Постепенно и мною овладело навеянное игрой и
искренним комизмом возбужденно-веселое настроение. Но у все-
го есть финал. А финал хорошей комедии слишком похож на про-
буждение после сна.
В зале уже горел свет. Рядом было пустое кресло. Мой та-
инственный сосед исчез.
Публика медленно плыла к выходу, над которым горел крас-
ный свет. А я все еще сидел и смотрел на пустое кресло, как
тогда в предбаннике смотрел на таз с горячей водой, в кото-
ром только что млели от удовольствия лохматые обезьяньи ноги
бывшего белогвардейца. Обезьяньи ноги не изменили их вла-
дельцу и в этот раз. С какой-то почти факирской ловкостью он
сумел стать невидимкой и бесшумно скрыться, так что никто не
заметил.
Уныло я побрел по улицам Петроградской стороны, вглядыва-
ясь в фигуры пешеходов, еще не окончательно потеряв надежду
увидеть того, кого дважды упустил. Что двигало моим побужде-
нием? Вряд ли только желание разоблачить и уличить скрывав-
шегося врага, а нечто друroe, в сущности довольно странное,
если не сказать - метафизическое. Меня томило желание закон-
чить незаконченный и оборванный разговор. Незаконченный? Ес-
ли смотреть истине в глаза, закончить его должна была моя
смерть, расстрел, к которому он подводил меня медленно, при-
тормаживая азарт расчетом.
Почему-то мне хотелось продолжить эту игру, но в обста-
новке иной, совершенно безопасной для меня и смертельно
опасной для него. Было ли это слишком элементарным желанием
отомстить за все, что я перенес? Едва ли. Все было намного
сложнее. Я нуждался в нем, как в своем отрицании, отрицании
диалектическом и поэтому намекавшем на какое-то разорванное
обстоятельствами единство.
Большой проспект Петроградской стороны решил меня подраз-
нить, заодно позабавив и прохожих. Что-то похожее на мираж,
на оптический обман, свойственный обычно только пустынной
местности, явилось тут, в этом вечернем многолюдье. То
здесь, то там внезапно возникала фигура бывшего штабс-капи-
тана или его двойника и моментально превращалась в другого
человека, не имеющего ничего с ним общего.
Я кидался то туда, то сюда, ловя пустое пространство сре-
ди прохожих, словно бы игравших со мной в жмурки, пока не
махнул рукой и не вскочил в полупустой трамвай.
И там-то я увидел его.
Он сидел как ни в чем не бывало и задумчиво смотрел
сквозь трамвайное стекло на уличные огни.
Я сел напротив него, убежденный, что оптический обман пе-
ренес действие с улицы в вагон трамвая. Я не верил, что это
он. Но его лицо или личина не спешила менять свою слишком
пластичную форму на какую-нибудь иную, как это только что
было на Большом проспекте, а продолжала глядеть мимо меня.
В вагоне, кроме нас с ним, сидела еще пара: мужстарик с
длинными седыми усами, по всем признакам интеллигент, и его
старушка жена. Вряд ли они могли мне помочь, скорей поме-
шать, если бы я попытался задержать Артемия Федоровича. А в
том, что это был Артемий Федорович,теперь я почти уже не
сомневался.
Эта супружеская пара да еще такая же старая кондукторша в
углу, дремавшая, нежно обняв свою кожаную кассу. Вот и все.
Нужно было надеяться, что на ближайшей остановке сядут
какие-нибудь крепкие парни - студенты или рабочие, которые
придут на помощь мне, если он решит сопротивляться. А какое
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг