века. Папирус оказался местами сильно поврежден, на другой
стороне его были скорописью сделаны какие-то хозяйственные
пометки. Впервые его исследовал и описал в 1872 году немецкий
египтолог Лауф, приняв за отрывок какого-то "мистического
пророчества", обычного для литературы древнего Египта. Но в 1903
году другой немецкий исследователь, Ланде, выдвинул иную точку
зрения.. Он считал, что найденный отрывок посвящен не каким-то
отвлеченным пророчествам, а отражает совершенно реальные события.
Вскоре его теорию поддержал и подробно обосновал английский
египтолог Гарднер, и с тех пор она уже стала общепринятой и почти
ни у кого не вызывала сомнений.
А потом "Речению" посвятил интереснейшее исследование мой
учитель, академик Савельев, обстоятельно доказав, что оно дает
правдивую картину именно широких народных восстаний, а не просто
дворцовых смут.
И все считали, будто "Речение" написано кем-то из царских
приближенных, осуждающих мятеж. Никто до сих пор и не заметил,
что неведомый автор "Речения" умело пользуется эзоповским языком
и, в сущности, прославляет восстание, а вовсе не порицает его!
А ведь сатирики древнего Египта отлично умели пользоваться
эзоповским языком, это давно известно. Среди рисунков на стенах
раскопанных дворцов, на саркофагах и гробницах попадаются явные
карикатуры.
Как и легендарный Эзон, лукавые египетские художники ловко
использовали для высмеивания врагов всяких басенных животных. Вот
осел выступает в роли судьи. На нем традиционное одеяние
вельможи, он гордо держит высокий посох и судейский жезл. А перед
ним в почтительной позе склонилась преступница кошка, рядом тупым
монументом высится стражник бык. Попробуйте придраться, что на
ваших глазах высмеивается "неправое правосудие"!
На другом рисунке ужасно исхудавший кот, полосатый от
выступающих из-под кожи ребер, приносит дары крысе, развалившейся
в кресле под пышным опахалом, без каких не появлялись чиновники
фараона.
Пользуясь такими приемами, древние художники осмеливались
высмеивать даже самих фараонов. Теперь по-новому зазвучали для
меня и те злополучные строки, в которые тыкал меня носом старик
Савельев.
"Сын мой, мститель мой, я взываю к тебе! Смотри: племена
пустыни всюду превращаются в египтян. Нубийцы становятся опытными
в ремесленных производствах Дельты..."
Конечно же, автор радуется, а не печалится! Это же очевидно.
И моя гипотеза вовсе не опровергается этими строками, а,
наоборот, получает новое неожиданное подкрепление. Почему
загадочный автор "Речения" специально выделяет нубийцев, а не
хеттов, сирийцев или, скажем, ливийцев? Вероятно, потому, что он
сам нубиец.
Тут я совершенно отчетливо представил себе своего вконец
разъяренного учителя, как он бешено обрушится на меня: "Так.
Значит, вы теперь, молодой человек, даже утверждаете, будто и
"Горестное речение" сочинил ваш вездесущий Хирен?!"
Теперь я готов поклясться в этом. Но ведь клятва отнюдь не
научное доказательство.
И все-таки я докажу свою правоту и заставлю убедиться в ней
не только Михаила Сергеевича, но и всех египтологов: и найденную
мною в песках надпись и "Горестное речение", остававшееся до сих
пор безыменным, сочинил и продиктовал писцам вольнодумец Хирен!
Выходит, что он пытался пойти даже дальше своего учителя
Эхнатона. Тот рискнул взять себе в помощники в борьбе с жрецами
людей незнатных, но все-таки зажиточных. А Хирен, чтобы довести
реформы до конца, попытался привлечь самые широкие круги народа,
даже бесправных рабов.
Вывод очень важный, но его еще надо доказать.
Готовясь к грядущим спорам с академиком Савельевым и другими
учеными, я часов до трех ночи возбужденно расхаживал по своему
номеру и лихорадочно записывал возникавшие в голове сумбурные
мысли.
Поразительное открытие, совершенное таким необычным образом,
на время заставило меня забыть о полной неудаче с поисками архива
Красовского. Только укладываясь спать, я вспомнил о ней и
пригорюнился. Но делать нечего, надо завтра же возвращаться в
Москву.
А утром меня разбудил очередной звонок. Сняв трубку, я уже
машинально начал отвечать:
- Экспедиция уже полностью укомплектована...
И только тут до меня дошло, что я слышу:
- Вас беспокоит сын Красовского...
- Атон Васильевич Красовский?! - заорал я.
- Да, Атон Васильевич, только не Красовский, а Моргалов.
- Но ваша... девичья фамилия Красовский? - в полной
растерянности пробормотал я.
Он засмеялся:
- Это долго объяснять по телефону. Если у вас есть время,
приезжайте вечерком, часиков в семь. Я все объясню, - и он
назвал адрес, а потом добавил: -Так запомните: Моргалов, чтоб не
путаться...
Вы, конечно, понимаете, в каком состоянии я дожидался
вечера. Радость то и дело сменялась тревогой: а не разыгрывает ли
меня какой-нибудь шутник? Почему сын Красовского вдруг стал
Моргаловым? Он же не девица, в самом деле, чтобы менять фамилию
при замужестве.
С такими неутихающими сомнениями я поднялся вечером на
седьмой этаж нового дома на одной из улиц Васильевского острова и
с трепетом нажал кнопку звонка.
Мне открыл пожилой грузный человек в домашней вельветовой
куртке. Седеющие волосы его были коротко подстрижены и торчали
непокорным ежиком.
- Простите, здесь живет... - неуверенно начал я.
- Здравствуйте, я Моргалов, - протянул он мне руку. -
Проходите, пожалуйста.
Он провел меня в небольшую комнату и усадил в кресло возле
круглого стола, на котором стояла глиняная красивая ваза с
цветами. Потом хозяин прикрыл дверь - за ней кто-то старательно
разучивал на пианино гаммы - и сел напротив меня.
- Что, собственно, вас интересует? - спросил он. - Сам я
не видел вашей передачи, а жена толком не разобралась.
- Прежде всего, почему вы Моргалов? А то бы я вас давно
нашел, - невольно вырвалось у меня.
Он пожал плечами, вытащил из кармана пачку сигарет, протянул
мне, потом закурил сам и, наконец, ответил:
- Очень просто. У Красовского было две семьи. Вскоре после
моего рождения он бросил мою мать, воспользовавшись тем, что их
не венчали, и женился на этой Анне Карловне. Мария Павловна, моя
мать, очень его любила и все ему прощала. Она хотела, чтобы я
носил отцовскую фамилию. Но до революции ей этого не разрешили, а
потом я и сам не захотел. Зол был на отца: он матери всю жизнь
искалечил. Так я и остался Моргаловым, по матери.
- А документы, какие-нибудь документы, научные, разумеется,
от вашего отца у вас не сохранились?
И тут же сообразил: надежды на это после того, что сказал
мне Моргалов, ничтожно мало.
- Есть его дневники, разные записи. Мать сберегла,
благодарите ее, покойницу. Выменяла их в девятнадцатом году на
картошку у молодой вдовушки Красовского, когда та собиралась
улизнуть за границу. И берегла их, как память об отце.
- И эти бумаги еще у вас?
Атон Васильевич кивнул.
- А зачем они вам? Вряд ли от них какая польза будет.
Я начал рассказывать ему о наших поисках и так увлекся, что
даже стал подробно объяснять все тонкости своей вчерашней
догадки. Он слушал внимательно, но я все-таки подумал, что,
вероятно, это ему не очень интересно, и поскорее "закруглил"
рассказ.
- Ну, бумаги его вам мало помогут, - уже решительно
сказал, вставая, Моргалов. - Сплошная мистика, местами так вовсе
какой-то бред...
- Да, я представляю себе его состояние в последние годы
жизни. Но, может быть, хоть что-нибудь удастся вычитать.
- Он умер в больнице, - хмуро подтвердил Моргалов. - На
руках у моей матери, которую когда-то выгнал. Но, по-моему...
Не докончив фразы, он кивнул мне, вышел из комнаты и тотчас
же вернулся, неся довольно объемистую связку бумаг.
- Вы что-то хотели сказать, Атон Васильевич? - спросил я,
не сводя с нее глаз.
Он покачал головой, положил бумаги на стол и сказал:
- Ладно, потом. Почитайте сначала. Вижу, как вам не
терпится.
ГЛАВА XI. ЗАПИСКИ КРАСОВСКОГО
И вот я сижу в номере гостиницы, заперев дверь и попросив
отключить мой телефон, а передо мной на столе разложены заветные
документы, за которыми я так упорно охотился.
С чего начать? Глаза разбегаются.
Пожалуй, с дневника Красовского. Это пухлая и засаленная
записная книжка в кожаном переплете. Почерк мелкий, неровный,
разбирать его нелегко. К тому же на многих страницах расплылись
жирные пятна стеарина, капавшего, видимо, со свечи, тускло
светившей Красовскому в мрачном подземелье пирамиды.
Много места в записях занимали постоянные жалобы на
трудности полуголодного существования искателя-одиночки в тех
пустынных краях:
"14 марта. Сегодня опять не привезли питьевой воды. Рабочие
относятся к этому фаталистически, я же пить нильскую грязь не
рискую. Тем более что, по слухам, в Каире снова объявилась
холера".
"...Третий день питаюсь одними сухарями. Рабочие начинают
разбегаться. Деньги у меня еще есть, но что в них толку в этих
местах? Поистине прав был Саади: "В сухой пустыне, на движущемся
песке, для жаждущего все равно: будет ли во рту его жемчуг или
раковина..."
"...Какой трогательный обычай был у древних египтян хоронить
вместе с умершим человеком все мелочи, окружавшие и наполнявшие
его земное существование! Мы в этом отношении варвары в сравнении
с ними; увлеченные потоком грубой жизни, мы утратили высокий
смысл смерти.
Мы гордимся каким-нибудь остроумным новым изобретением и не
думаем о колоссальном величии, о неосуществимых для всякого иного
народа великолепиях древней страны фараонов. Мы имеем пар; но пар
менее силен, чем мысль, идея, воздвигавшая пирамиды, прорывавшая
насквозь горы для могил, превращавшая скалы в сфинксов, строившая
храмы из монолитов, которых не сдвинет ни один наш паровой
механизм, и умевшая защитить от времени бренное тело человека..."
В этих записях, как в капле воды, Красовский - идеалист,
мистик.
Стараясь разгадать секрет подземных переходов пирамиды, он
много размышлял над приемами древних строителей и грабителей
тоже. Эти записи я читал особенно внимательно и делал пространные
выписки. Во-первых, размышления Красовского могли подсказать, где
следует искать настоящую гробницу Хирена; а, во-вторых, как я
надеялся, они могли бы помочь лучше понять характер,
мировоззрение загадочного "великого строителя", - до сих пор я
это пытался сделать лишь на основе текстологического анализа
надписей.
"Как поразительна точность, с какой пирамида ориентирована
по странам света! Я специально проверил - и вот какие получил
результаты:
Северная сторона - сдвиг на юг западным углом всего на две
минуты двадцать секунд.
Южная - сдвиг на юг тем же западным углом всего на полторы
минуты.
Повсюду погрешность не превышает одного градуса! А ведь
древние египтяне еще не знали компаса. Как же ухитрялись они
определять направление с такой точностью - неужели только по
звездам? Или им помогало какое-то иное, сокровенное знание, давно
утерянное и забытое?.."
"14 апреля. Для меня он едва не стал последним, - записывал
Красовский. - И эта фальшивая гробница едва не стала настоящей
- для меня. Впрочем, для кого-то она уже давно стала местом
последнего успокоения...
Нынче я в нетерпении опять забыл об осторожности и едва не
поплатился головой. Юсуф [Судя по записям, один из рабочих
Красовского.] пошел за новым факелом, а я не утерпел и сделал в
одиночестве всего несколько шагов по коридору, который мы начали
сегодня с утра обследовать. Плита-ловушка опустилась под моими
ногами, и я рухнул в яму, глубиной в добрых две сажени
[Красовский часто пользуется старыми мерами. Одна сажень равна
примерно двум метрам тринадцати сантиметрам.].
К счастью, сильно я не разбился, только немного подвернул
ногу и оцарапал лицо. Опасаясь наткнуться в кромешной тьме на
змею, которая могла бы заползти сюда, я не двигался с места, пока
не вынул из кармана спички и свечу, теперь я всегда ношу их с
собой. Спичечная коробка поломалась при падении, но мне все-таки.
удалось, испортив несколько спичек, зажечь свечу.
Я стоял на дне тесного каменного колодца. Предательская
плита встала на свое место и наглухо закрыла его, отрезав меня от
всего света. Стены колодца были совершенно отвесными, так что
выбраться из него самому нечего было и думать, даже если бы у
меня оказалась веревка.
Одно успокаивало меня в этом трудном положении - с минуты
на минуту должен вернуться с факелом Юсуф. Не найдя меня в
коридоре, он, конечно, догадается, что я попал в ловушку,
поднимет тревогу и вызволит меня отсюда.
Успокоив себя такими мыслями, я, все еще не двигаясь с
места, внимательно осмотрелся вокруг. И тут сердце у меня упало.
Я с ужасом увидел прямо у себя под ногами... не змею, о нет! Это
были человеческие кости, пожелтевшие от времени. Целый скелет.
Значит, кто-то из грабителей уже попался до меня в эту ловушку и
нашел здесь себе конец. При мысли о муках, которые он должен был
испытать, медленно прощаясь с жизнью в полном одиночестве и
мраке, волосы зашевелились у меня на голове. Я невольно громко
закричал, призывая Юсуфа.
Но никто не отзывался на мой зов, тут же затухавший под
сводами ужасного каменного мешка. А что, если Юсуф подумает,
будто я благополучно прошел дальше по коридору, и не догадается,
где меня искать? Тогда мне придется провести в этой каменной
могиле несколько часов, может быть, дней. Я задохнусь, умру от
голода и жажды. Или вдруг рабочие испугаются Духа Пирамиды, о
котором они так много болтают, и вообще откажутся меня спасать,
принесут в жертву этому Духу?!
Я стал кричать еще громче, еще неистовее. От неосторожного
движения свеча внезапно потухла. Стоило немалых усилий зажечь ее
вновь, спички ломались в моих трясущихся пальцах; я едва не
потерял в темноте последний обломок коробки с серником, о который
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг