Хирен сам стал фараоном. Возможно, впрочем, что и раньше он
находился в какой-то оппозиции ко всем, кто пытался восстановить
старые порядки, так решительно поколебленные еретиком Эхнатоном,
- и к отступнику Тутанхамону, и к взобравшемуся после него на
престол самозванцу Эйе. Это, кажется, подтверждает и текст
найденной нами плиты с солнечным диском...
Шаткие, непрочные доказательства, и я продолжаю поиски,
стараясь восстановить истину и представить себе эпоху, психологию
борющихся людей по отрывочным и невнятным возгласам, прорвавшимся
сквозь века.
"Прогони его, убей его... соскобли его имя, уничтожь его
сторонников, искорени память о нем и о его сторонниках, которые
его любят..." - дальше надпись, найденная в развалинах
Ахетатона, обрывается. О ком это сказано, может быть, как раз о
Хирене - его врагами? Мы не знаем этого. Но, видно, борьба была
жаркой.
А вот это явно продиктовал писцу по горячим следам один из
тех временщиков, которые в то "Смутное время" прорывались
ненадолго к престолу и чьи имена даже не сохранились, не успели
попасть в документы:
"Это случилось уже после ужина, когда наступила ночь. Я
прилег ненадолго отдохнуть и спал на своей постели. Я сильно
устал, и мое сердце начало дремать. И вдруг словно раздался звон
оружия, и как будто чьи-то голоса спрашивали обо мне. И тогда я
почувствовал себя вроде змеи в пустыне. Я вскочил, стряхнул с
себя сон, чтобы самому вступить в бой, и заметил, что произошла
рукопашная схватка среди моей охраны. Тогда я быстро схватил в
руки свое оружие и прогнал наглеца. Но нет такого человека,
который был бы сильным ночью, и нет возможности бороться одному,
когда все вокруг тебя изменили..."
А как красноречивы строки "Горестного речения", с какой
ненавистью и страхом изображает его неведомый автор картины
народного восстания:
"Воистину: свободные и зажиточные склонились ныне над
ручными мельницами, а те, кто не видел раньше сияния дня, вышли
теперь на свободу...
Смотрите: вельможи находят себе пристанище лишь в амбарах.
Тот, кому даже у стен не было места, спит ныне на собственном
ложе..."
Все это рассчитано, видимо, на то, чтобы побудить фараона к
решительным действиям против "мятежной черни".
"Смотрите: начальники страны спасаются бегством. Сильным
ничего не докладывают более. Тот, - кто сам был на посылках,
теперь посылает гонцов.
Смотрите: вот пятеро рабов. Господин послал их в путь, но
они говорят: "Иди сам этой дорогой, мы уже достигли своей цели.
Мы теперь господа!"
Горячее было времечко! Борьба, начало которой положил своими
реформами Эхнатон, уже давно вырвалась за стены дворцов и храмов.
Она захватила весь город, даже самых бесправных рабов.
Я пытаюсь разобраться в этих отрывочных отзвуках тайных
кровавых интриг, заговоров, ночных схваток, стараясь теперь,
через тридцать три века, отыскать хоть какие-то следы загадочного
человека, о котором мы так мало знаем. И снова читаю и
перечитываю до рези в глазах все сохранившиеся документы, сличаю
рисунки иероглифов и причудливые закорючки иератического письма,
каким пользовались для быстроты писцы.
Как школьник перед экзаменом, я бормочу тексты надписей и
строки стихов, приписываемых Хирену:
Проводи день радостно, друг,
Вдыхай запах благовоний и умащений...
Оставь все злое позади себя.
Думай лишь о радости - до тех пор,
Пока ты не пристанешь к стране, любящей
молчание.
ГЛАВА IX. СФИНКСЫ МОЛЧАТ
Так я бился в тщетных поисках, не продвинувшись пока ни на
шаг вперед. Наконец вернулся из санатория мой старый учитель,
академик Савельев. Я давно ждал его. Теперь решил выждать еще
денька два, чтобы дать ему время покончить со всякими неотложными
делами, накопившимися, пока он отдыхал. Но старик сам позвонил в
первый же вечер и коротко приказал своим так знакомым, не
допускающим никаких возражений голосом, чтобы я немедленно явился
и доложил, "что там новенького у фараонов".
Приятно было найти его все таким же деловитым, подвижным и
деятельным, хотя, приглядевшись, можно было заметить, что старик,
пожалуй, еще больше похудел, ссохся и даже вроде стал еще
поменьше ростом. Но разве не был он таким же и в те - увы, уже
давние - годы, когда после первой вступительной лекции
совершенно серьезно сказал нам:
- Я больше не старею. Мумифицировался заживо. По одному,
знаете, рецепту древних египтян. Потом открою вам секрет.
И мы, тогда зеленые первокурсники, кажется, всерьез поверили.
А теперь, едва переступив порог знакомого кабинета, где не
только все стены, но даже и часть потолка были скрыты от глаз
бесконечными книжными полками, я вдруг снова почувствовал себя
робким студентом перед экзаменом.
И экзамен этот, кажется, я провалил...
Выслушав, не перебивая, мой длинный и обстоятельный рассказ
о всем ходе раскопок и наших разведочных странствий по пустыне,
старик одобрительно хмыкнул и коротко сказал:
- Хирен - это фигура! Ради него стоит поломать голову.
Я вздохнул с облегчением: теперь все в порядке, с таким
союзником изменение плана дальнейших работ наверняка удастся
отстоять.
Но тут же учитель вылил на меня отрезвляющий ушат
традиционной холодной воды:
- Надпись любопытна, но вот ваш анализ ее, юноша, отдает
скверным дилетантством. Уцепился за одну фразу, один совпадающий
оборот, - и вот уже готова скороспелая гипотеза. Несолидно.
- Но все-таки какая-то ниточка, Михаил Сергеевич.
- Ниточка, да гнилая. Она рвется, едва дотронешься. "Сын
мой, мститель мой!" - Он нарочно проблеял это противным голосом,
чтобы посильнее уязвить меня. - Ведь такое шаблонное выражение
встречается тысячи раз. Вы же сами говорите, что и в эпоху
Тутмоса были схожие надписи. Вероятно, найдутся и еще, если
поискать как следует. Да вот, если память не изменяет, в
"Горестном речении". Что же, и его, по-вашему, сочинил Хирен?
- Где? Не может быть!
Старик зверски посмотрел на меня, кинулся тигром к полке, с
ловкостью обезьяны взлетел куда-то под потолок по шаткой и
скрипучей лесенке и через мгновение торжествующе ткнул меня носом
в книгу, безошибочно открыв ее на нужной странице.
- Читайте! Читайте вслух, - приказал он.
И я послушно прочитал упавшим голосом:
- "Сын мой, мститель мой, я взываю к тебе! Смотри: племена
пустыни всюду превращаются в египтян. Нубийцы становятся опытными
в ремесленных производствах Дельты..."
- Как же я просмотрел это? - пробормотал я, рассматривая
книгу.
- Это лейденское издание, а вы ограничились только
дрезденским. Папирус существует в двух вариантах, с
разночтениями. Даже студенты нынче это знают.
"Мне бы твою память!" - с завистью подумал я.
А старик все не унимался:
- Итак, коли следовать вашей красивой гипотезе, сие
"Речение" тоже написал Хирен? Но ведь вы же утверждаете, будто
означенный Хирен был последователем покойного Эхнатона, разделял
его еретические мысли? Как же при этом он мог сочинить столь
верноподданническое "Речение", а? Неувязочка получается.
Я молчал. И, насладившись этим молчанием, старик деловито
сказал:
- Ладно, будем думать, что делать дальше. Ясно пока одно:
надо продолжать поиски в предгорьях, а прибрежное селение это -
побоку, ничего там не найти интересного. Иероглифы сравнивать
тоже лучше, конечно, в нерабочее время. Разработайте детальный
план разведок и приходите ко мне, обсудим. А я тем временем тоже
покопаюсь. - Цепко схватив красный карандаш, он тут же
размашистым почерком торопливо сделал несколько каких-то
таинственных пометок в потрепанном блокноте, валявшемся на столе
среди книг.
- Михаил Сергеевич, а не порыться ли еще дополнительно в
архиве Красовского? - предложил я.
Старик забавно сморщился:
- А где он, этот архив? По-моему, его вовсе не существует в
природе. Да и, насколько я помню этого Красовского, вряд ли он
оставил какой-нибудь архив. Большой был неврастеник и нелюдим,
все чего-то скрытничал, на всех косился.
- Ну все-таки он провел самое полное исследование пирамиды.
- Подумаешь, исследование! Мистиком он стал на старости
лет, чуть ли не каббалистикой увлекся. Хотя, пардон, у вас с ним,
кажется, родственные души? "Сын мой, мститель мой!" -
передразнил он и свирепо погрозил пальцем. - Все. До свидания.
Беседа была хотя и короткой, но достаточно отрезвляющей.
Однако я все-таки решил поискать архив Красовского - ведь могли
же сохраниться какие-то записи, кроме тех, что попали в печатные
труды покойного археолога? А исследователем он себя показал
неплохим, что бы там ни говорил в запальчивости старик. Мистику
всегда можно отсеять. Во всяком случае, надо проверить любое
возможное направление поисков, раз уж я забрел пока в тупик со
своим чисто филологическим толкованием найденных надписей.
"Если мы разбиты, нам не остается ничего иного, как начинать
сначала!" - как часто я повторял в те дни полюбившиеся мне
гордые слова Энгельса.
И часто меня мучила мысль: "А что там поделывает Вудсток? Не
удалось ли ему уже напасть на след гробницы?" Я регулярно
просматривал каирские газеты. И вдруг неожиданно наткнулся в
одной из них на сообщение о болезни профессора Меро. Конечно,
болезнь его выдавалась за "совершенно загадочную и необъяснимую,
но, несомненно, как-то таинственным образом связанную с работами
в пирамиде Хирена, которую местные жители называют "Приютом
дьявола" и далеко обходят...". Короче говоря, опять вокруг этой
болезни начиналась такая же суеверная свистопляска, как в свое
время с гробницей Тутанхамона.
В Москве, как я и ожидал, никаких следов архива Красовского
не оказалось. Запросили Ленинград. Прошла неделя, и я уже начал
опасаться, что и эта ниточка окажется тоже гнилой и оборвется в
самом начале, как вдруг из Ленинграда сообщили, что в одном из
архивов у них действительно есть некоторые документы покойного
археолога. В тот же вечер я отправился в Ленинград.
Нетерпение мое было так велико, что прямо с вокзала, никуда
не заходя, оставив чемоданчик в камере хранения, я помчался на
такси в архив. Вся привычная неторопливая процедура, пока я
заполнял анкету и листок запроса, показалась мне на сей раз
ужасно томительной и затяжной.
И вот, наконец, передо мной кладут на стол одну-единственную
рыжую папку. Неповинующимися пальцами я поспешно развязываю
тесемки, открываю ее...
Это похоже на издевательство. Передо мной три небольших
листочка голубоватой бумаги, исписанных мелким почерком. Ошибка?
Но нет, на последнем листке разборчивая подпись: В. Красовский.
Я верчу папку в руках, встряхиваю ее - в ней больше ничего
нет. Тогда начинаю читать, что написано на этих трех куцых
листочках, - и меня постигает полное разочарование. Это
всего-навсего коротенький отчет о первом путешествии Красовского
в Египет в конце прошлого века. Тогда он еще ничего не открыл,
кроме двух совершенно неинтересных надписей, о чем честно и
докладывает в записке Восточному отделению императорского
Русского археологического общества.
Никаких других бумаг Красовского в ленинградских архивах не
сохранилось. В этом я окончательно убеждаюсь уже к вечеру этого
первого дня, когда, устав от беготни и бесчисленных телефонных
звонков в разные учреждения, усаживаюсь за стол в гостиничном
номере, чтобы подвести итоги.
Но, отдыхая, я постепенно начинаю обретать вновь утраченные
было надежды. Вспоминаю, что только в этом своем первом неудачном
путешествии Красовский пользовался финансовой поддержкой
Археологического общества. Естественно, что он и отчитался в
истраченных средствах. А потом неуживчивый исследователь
разругался с этим обществом, которое, по его мнению, отнеслось к
нему недостаточно внимательно, и все дальнейшие поиски вел уже на
свой страх и риск. Значит, вполне естественно также, что он и не
представлял больше никаких официальных отчетов, их нечего искать
в государственных архивах.
Зато тем более вероятно, что где-нибудь сохранился личный
архив Красовского, - скорее всего, у кого-либо из его
родственников. Его и надо искать!
Легко сказать, но как это сделать?
Весь следующий день я терзаю запросами работников адресного
стола. И к вечеру опять подвожу итоги, столь же неутешительные.
Красовский умер в 1914 году. После него осталась вдова, Анна
Карловна, с маленькой дочкой, и в 1920 они эмигрировали во
Францию, вероятно забрав с собой бумаги покойного.
Кажется, полный крах. Но вдруг опять забрезжила слабая
надежда. Узнаю, что в Париже дочь Красовского вышла замуж за
сотрудника нашего посольства и в 1939 году, после смерти матери,
вернулась с ним на родину, - возможно опять-таки привезя обратно
в Россию хоть какие-то бумаги из личного архива отца.
Но и эта ниточка сразу же обрывается, когда я узнаю, что
Таисия Васильевна Земцова, в девичестве Красовская (отец дал ей
при рождении имя древней царицы Таи, но потом его переделали на
более привычное Таисия), умерла во время блокады Ленинграда.
А муж ее? Надо разыскать его!
Мною уже овладел азарт поисков, и я не могу успокоиться, как
гончая, напавшая на след и вдруг потерявшая его.
Снова я атакую адресный стол - и вот стою на набережной с
только что полученным бланком ответа в руках:
"Сергей Сергеевич Земцов в апреле 1944 года выбыл из
Ленинграда в город Свердловск".
Сунув листочек в карман, я уныло бреду по набережной...
Когда голова пуста или, наоборот, слишком занята трудными
вопросами, начинает незаметно действовать память мышц. Она
приводит меня на то место, куда частенько любил я приходить еще
студентом, мечтая побывать когда-нибудь в Египте, - к знаменитым
сфинксам, величаво возлежащим на своих гранитных пьедесталах
против старого здания Академии художеств. Купив у египетского
правительства за сорок тысяч золотых рублей, их с немалым трудом
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг