аль-Аали, высотная Асуанская плотина, - о ней уже сейчас слагают
легенды и песни по всей стране. Исполинской стеной в сто
одиннадцать метров высоты она перекроет скоро русло Великого
Хапи, и тогда площадь египетских полей сразу увеличится в полтора
раза, а города и новые заводы получат дешевой электрической
энергии в десять раз больше, чем имеет сейчас Объединенная
Арабская Республика.
Мы проплывали мимо карьера стройки уже в темноте. Но над ним
сияло такое зарево бесчисленных огней, что казалось - вот сейчас
оттуда, из-под земли, снова поднимется солнце. Огни на решетчатых
мачтах подъемных кранов сверкали ярче звезд.
Темнота скрыла от нас священный остров Филе с его
прекрасными храмами. Сбавив ход, словно ощупью, наша баржа
медленно пробиралась среди островков первого порога. Совершенно
голые, источенные ветрами, они были в свете прожектора
нежно-розовыми, как забравшиеся в воду поросята. А потом впереди
показалась цепочка фонарей на старой Асуанской плотине, а за нею
- городские огни, рассыпавшиеся по гористому берегу.
В Асуане мы задерживаться не стали. Очень хотелось, конечно,
заглянуть на стройку, где трудились три тысячи наших земляков,
советских специалистов - целая армия мира и дружбы. Но уже
истекал срок наших виз, были заказаны билеты на самолет, а еще
предстояло хорошенько запаковать перед морским путешествием и
сдать на пароход весь груз, - мы поспешили в Каир.
Поезд шел вдоль Нила, сначала по правому берегу, потом - по
левому; и опять продолжался парад древних дворцов и храмов, снова
одна за другой открывались перед нами страницы ожившей истории:
Луксор и Карнак с развалинами "стовратых Фив", Файюмский оазис,
песчаная равнина Саккара, где Гонейм недавно раскопал знаменитую
"потерянную пирамиду". Потом "рукотворными горами", как назвал их
наш любознательный земляк Григорий Григорович-Барский,
странствовавший по Египту еще в XVIII веке, поднялись впереди в
сероватой дымке пирамиды Гизе...
Каир оглушил нас после вечной тишины пустыни перезвоном
трамваев, гудками машин, выкриками разносчиков. Из репродукторов
гремели зычные голоса муэдзинов, призывая правоверных к очередной
молитве, - и я снова подивился, как поразительно соседствует в
этой стране новизна с самой древней, далекой стариной.
- Здравствуйте, дорогой коллега! - вдруг ктото окликнул
меня по-французски на одной из улиц. - Как я рад снова вас
видеть!
Я оглянулся и увидел профессора Меро, приветливо махавшего
мне из-под полосатого навеса уличной кофейни.
Я подошел, поздоровался и присел за столик рядом с ним.
- Вы тоже собираетесь домой, профессор?
- О нет, я остаюсь. Я загорелся одной идеей... Надеюсь, вы
не будете возражать? Ведь это честное научное соревнование.
- Не понимаю, о чем вы говорите?
- Помните, тогда, во время той романтической беседы у
фонаря на песке посреди ночной пустыни, вы упоминали про гробницу
Хирена? Я посетил его таинственную пирамиду и заболел, форменным
образом заболел, дорогой мой! Это так таинственно, в этом столько
прелести, мистического очарования...
- Короче говоря, вы решили искать гробницу Хирена? -
пожалуй, не слишком вежливо перебил его я.
- Да. Вот именно. Сейчас я добываю тут необходимые
разрешения, вы не поверите, как это стало сложно за последние
годы! Но скажите мне откровенно: вы не возражаете, чтобы я
работал, так сказать, по соседству с вами?
- Ну что вы, как я могу возражать! Буду только рад. Разве
гробница Хирена или его пирамида - моя вотчина? - ответил я,
хотя с досадой подумал: "Ну вот, еще один соперник на мою
голову!.."
- Это благородно, весьма благородно, - с чувством сказал
француз, крепко пожимая мне руку. - Хотя с вами соперничать
трудно. Сколько молодых, талантливых специалистов у вас в
экспедиции, какое совершенное оборудование! Только ваша страна
может позволить себе такой размах для научных исследований. А у
нас? По нескольку раз в день вспоминаешь старую пословицу:
"Отсутствие денег - болезнь ни с чем не сравнимая". Придется
опять привлекать кого-нибудь побогаче, делить славу хотя бы с
теми же аргентинцами.
Тогда я решился задать вопрос, который давно уже мучил меня:
- А с этим Вудстоком вы не собираетесь объединиться?
- О нет, мы с ним поссорились навсегда. Это ужасный
человек! Я еще должен извиниться перед вами за его непристойное
поведение тогда, в тот вечер.
- Ну что вы, пустяки...
- Он шарлатан и жулик! - выкрикнул профессор на всю улицу,
так что на нас начали оборачиваться. - Я его выведу на чистую
воду, хотя он и подарил мне часы в знак примирения.
- Часы?
- Да, вот эту забавную древность. Я взял ее только в память
его чудесного отца. Милейший был человек, я слушал его лекции в
Сорбонне. И у него такой сын! Скажите, дорогой, куда мы идем?
Куда ведет нас эта хваленая цивилизация? Я принял подарок, но
пусть он не рассчитывает, будто купил меня. Вот они. Правда,
прелестны?
Он протянул ладонь, на ней лежали уже знакомые мне
старомодные пузатые часы с потертым ремешком. И я опять прочитал
старинные слова, выведенные крошечными витиеватыми буковками по
краю циферблата: "Пока вы смотрите на часы, время проходит".
Я пожелал успеха Меро, мы расстались. А наутро я уже летел
домой, в Москву.
ГЛАВА VIII. СЛЕДСТВИЕ СКВОЗЬ ВЕКА
Москва нас встретила бодрящей свежестью чудесного
апрельского вечера. За еще не одетой березовой рощей нежно
розовела весенняя, "глухариная" заря.
И как-то сразу берега Нила, по набережным которых я бродил
еще нынче утром, стали неправдоподобно далекими, словно бы и не
видел их никогда, только читал в учебнике, а потом увидел во сне.
С первых же дней нахлынули новые заботы и новые хлопоты,
меняя весь строй мыслей.
Надо было искать помещение для разбора находок, плывущих
где-то по Черному морю. Эта проблема облегчалась тем, что мы
начинали обработку материалов как раз в то время, когда другие
экспедиции обычно выходят в поле.
Предстояло отчитаться перед хозяйственниками в каждой
израсходованной копейке и составить смету будущей экспедиции, а
это для меня было, пожалуй, самым сложным.
Но постепенно все хозяйственные заботы утряслись, наши
коллекции тем временем благополучно прибыли в Москву, и теперь
можно было приступить к работе.
По собственному опыту знаю, у многих еще существует довольно
смутное представление о нашем труде. Некоторый кажется, будто
основная работа археолога - раскопки и только в поле совершаются
открытия. Между тем немалое значение имеет и лабораторный анализ
находок, особенно теперь, когда за последние годы так успешно
начали применяться в археологии новейшие достижения техники и
многих наук - от ядерной физики до математической логики и
теории вероятностей.
Какие только приборы теперь не увидишь в лаборатории
современного археолога! Тут и чувствительные магнитометры, и
масспектрографы, и рентгеновские аппараты для флуоресцентного
анализа, и гейгеровские счетчики для "ловли" радиоактивных частиц
и меченых атомов. И нередко уже здесь, в лаборатории, удается с
помощью приборов сделать любопытные открытия, даже если находки
на первый взгляд и не предвещали никаких сюрпризов и
неожиданностей.
Вот и мы теперь занялись детальным исследованием каждого
найденного глиняного черепка, надеясь наткнуться на что-нибудь
ускользнувшее от невооруженлого глаза и таящее в себе приятную
неожиданность. Ибо что такое, в сущности, каждое открытие, как не
подобная неожиданность. Заинтересовавшись им, начинаешь с
волнением потягивать за ниточку, распутывать целый клубок новых
загадок и новых открытий.
Но меня, конечно, сейчас больше всего интересовал анализ
письменных находок; и, предоставив Павлику с помощниками
колдовать в лаборатории над черепками и древними бусинками, сам я
целые дни проводил в библиотеке и в своем кабинете, обложившись
толстенными фолиантами.
Прежде всего необходимо было проверить и обосновать догадку
о том, что найденные нами надписи относятся ко времени фараона
Хирена, а затем были исправлены при Рамзесе II. Но установить
точный "возраст" каменной плиты было трудно. Здесь мне не могли
помочь ни радиоактивный анализ, ни метод палеомагнетизма, которым
теперь часто с успехом пользуются археологи, - слишком мал был
разрыв во времени между правлениями этих двух фараонов, чтобы
уловить его с помощью приборов.
К тому же мне ведь необходимо доказать еще, что часть
надписи, как и ту, что сохранилась в пирамиде, продиктовал Хирен
и что надпись эта, так сказать, несет отпечаток личности самого
фараона, - разве не подметил еще Бюффон: "Стиль - это человек"?
Но как это установить спустя тридцать три века?
Какие тексты можно считать бесспорно принадлежащими Хирену?
Пожалуй, только надпись в погребальном покое пирамиды. Может
быть, еще ту, где он назван великим строителем, - не исключено,
что Хирен сочинял ее сам.
Горы книг вокруг меня все росли. Выражение "Сын мой,
мститель мой..." нигде, похоже, больше не встречалось. Лишь в
одном тексте мне попалось довольно схожее: "Брат мой, мститель
мой..." Но эта надпись относилась совсем к другому времени, к
эпохе Тутмоса III, а он правил лет за сто до Хирена.
Наверное, тысячу раз я рассматривал в сильную лупу каждый
иероглиф, сравнивая надписи на плите, которую мы нашли, с
текстом, выбитым на скале. Мне казалось, что они сделаны одной
рукой; в иероглифе "ф" одинаковый характерный изгиб, и вот этот
значок - детерминатив "связывать" очень индивидуален.
Но если это мне только кажется? И как убедить других в
сходстве почерков?
Конечно, я перечитал все работы Красовского, отмечая те
места, где он рассуждал об оригинальных чертах архитектуры
пирамиды, - это могло помочь найти по определенным признакам и
настоящую гробницу Хирена, так сказать, по особенности его
"строительного стиля".
Заново - в который уже раз! - начал я изучать все
документы, сохранившиеся от бурной эпохи между смертью Эхнатона и
воцарением Харемхеба. Я рассматривал этот отрезок истории словно
под микроскопом, стараясь обнаружить в надписях и документах хоть
какие-нибудь косвенные упоминания о Хирене, ускользнувшие, быть
может, от других исследователей.
Реформа, начатая Эхнатоном, конечно, не могла ограничиться
только сферой религии. Она задевала интересы различных слоев
населения и вызвала глубокую ломку устоявшихся за века отношений.
В борьбе с фиванскими жрецами фараону-еретику надо было на
кого-то опереться, и он решительно начинает выдвигать на
придворные должности, передававшиеся раньше по наследству от отца
к сыну, людей незнатных, неродовитых, никому не известных.
В развалинах Ахетатона сохранилась любопытная надпись,
сделанная по приказу одного из таких "выдвиженцев" - некоего
Май, начальника воинов, восхваляющего Эхнатона:
"Он умножил свои милости ко мне, как песок. Я - глава
чиновников над всем народом, мой владыка возвысил меня, ибо я
следовал его поучениям, и я внимаю постоянно его словам..."
Вероятно, так же быстро возвысился в это время и нубиец
Хирен, которому прежде не было бы доступа к придворной должности.
А новые порядки, конечно, не нравились представителям старой
знати, - и борьба с каждым годом обострялась, вовлекая в свой
водоворот все большее число людей. Дворцовые интриги и тайные
заговоры переходят в открытые схватки и мятежи. И наследники
Эхнатона в борьбе за власть лишь раздувают пламя борьбы.
После смерти Тутанхамона его молодая вдова Анхесенпаамон,
видимо, никому не хотела уступать власть. У нее были в запасе до
вступления на престол нового фараона два месяца, требуемых по
традиции на все похоронные церемонии. И царица развивает бешеную
деятельность, отзвуки которой долетели до нас сквозь века.
Она срочно пишет царю хеттов, обитавших в Малой Азии:
"Мой муж умер, а я слышала, что у тебя есть взрослые
сыновья. Пришли мне одного из них: я выйду за него замуж, и он
станет владыкой Египта".
Через две недели к ней прибывает тайный гонец. Он привозит
весьма осторожное ответное послание, полное выражений сочувствия
и тревожных вопросов:
"Где сейчас сын покойного владыки? Что с ним случилось?" -
переспрашивает слишком боязливый царь хеттов, явно боящийся
попасть впросак.
"Для чего я стану тебя обманывать? - отчаяние так и
прорывается между строк нового письма овдовевшей царицы. - У
меня нет сына, а мой муж умер. Пришли мне одного из своих сыновей
- и я сделаю его царем!"
Гонец мчится обратно, но путь не близок и снова займет не
менее двух недель. А время уходит... И на престол вступает Эйе.
Переписка обрывается, и, наверное, мы так никогда и не
узнаем, что сталось с женщиной, готовой даже чужеземца сделать
правителем родной страны, лишь бы самой властвовать рядом с ним.
А что в это время делал Хирен, ведь он тоже был при дворе, в
самой гуще интриг? Снова и снова я рассматриваю фотографии той
единственной фрески, где он приносит дары фараону Тутанхамону.
Она, к сожалению, плохо сохранилась, сильно потрескалась местами,
но лицо Хирена все-таки можно рассмотреть. Высокий лоб, курчавые
"негритянские" волосы, нос с горбинкой - как хорошо, что
художник еще оставался верен реалистической "амарнской" традиции
времен Эхнатона и стремился подчеркнуть неповторимую
индивидуальность изображаемого лица! Я сравниваю его с
фотографией статуэтки-ушебти, найденной в пустой гробнице
Красовским, - конечно, это тот же человек.
Но вот странное сооружение, которое преподносит фараону
Хирен, никак не удается разглядеть хорошенько. Не то модель
какого-то дворца, не то машины, а может быть и корабля?
И вот что любопытно: если Хирен был таким талантливым
строителем, достойным сравнения с легендарным Имхотепом, - а
справедливость этих славословий разве не доказывает так мастерски
построенная пирамида с фальшивой гробницей? - то почему
усыпальницу для Тутанхамона строил не он, а Эйе? Об этом
сохранилась специальная надпись на ее стене.
Странно, не правда ли?
Вероятно, Хирен тогда был почему-то в немилости. Почему? Не
потому ли, что, как скупо говорится в другом дошедшем до нас
документе, "Он превратил богов в людей и жертвы не приносились в
храмы"?
Именно эту очень важную надпись, как выяснилось, нашел
покойный профессор Вудсток при раскопках древних Фив. Но на что
же еще намекал его вороватый, и вечно пьяный сынок?
"Превратил богов в людей" - это произошло уже позже, когда
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг