Старый опер слов на ветер не бросал. Через неделю он сидел у меня с
первым докладом о проведенной оперативной работе.
- Знаешь, Николаич, - говорил Петрович, протягивая мне письменный,
составленный по всем правилам, отчет, - странно тут все.
- В каком смысле?
- Ну, в таком, что все, что связано с этой Смердиной, с м е р д и
т... - Он встретил мой недоумевающий взгляд и сказал:
- Сейчас поясню, подожди. Значит, заехал я в поселок, с бидончиками
медовыми по домам походил, два вечерка у пристани поторговал на ихнем
базарчике местном, с бабульками поговорил - все, как полагается. Так вот:
как разговор о Смердиной зайдет, всякий-каждый губы поджимает. Слава о ней
по поселку плохая идет. И доказать злого умысла никто не может. Вроде, и
ласковая она со всеми, и хозяйка хорошая, и на разговор добрая - и в то же
время боятся с ней связываться.
Факт первый. Самогон у нее никто не берет: сказывают, что от ее
самогона два мужика в поселке концы отдали. Точно свидетельствовать об
этом, конечно, никто не может: кто знает, какой самогон те мужики пили. Но
почему-то все уверены, что Смердина виновата.
Факт второй. Молоко из-под Смердинской коровы никто не покупает. Дети
от этого молока животом маются.
Факты третий и четвертый. Однажды, пару лет назад, сосед Смердиной,
нищий фермер Осокин - 55 лет, женат, трое детей и жена в разваленной избе
- попросился у Смердиной в ее баньке попариться. Она: "Приходите, с
превеликим удовольствием! Всегда рада!" Попарился мужик - угорел так, что
еле откачали. Жена же Осокина божится, что сколько бы раз за многие годы
соседства не брала дрожжей у Смердиной на пироги (у самой-то по бедности
никогда своих нет), столько раз у нее не всходило тесто, а пироги
подгорали.
- Да это прям ведьма какая-то получается! - воскликнул я. - Слушай, а
может быть, она сознательно вредит? В продукты дрянь какую-нибудь
подмешивает? Встречали же мы с тобой таких маньячек!
Петрович спросил:
- А экспертиза тех трех трупов, что на ней, как ты выражаещься,
висят, показала присутствие в крови отравляющих веществ?
- Нет, во всех случаях отравления не было.
- То-то и оно... - задумчиво протянул он. - Здесь дело темное. Я
помню, когда в подмосковном РУВД еще работал, жила у нас в доме такая тетя
Катя, пенсионерка. Книг она не читала, телевизор не смотрела, а была у нее
"одна, но пламенная страсть": через день ходила на кладбище за похоронами
наблюдать... И знаешь, бывало идет с кладбища домой - вся так и цветет:
посвежевшая, разрумянившаяся, как после бани. Подпитывалась она, значит,
от свежих покойничков энергией. Так вот эта тетя Катя троих мужей
схоронила. Правда, в семьдесят лет и себе приговор подписала - повесилась.
- Ты к чему это, Петрович?
- Да к тому, Николаич, что здесь похожая история. Нет здесь
криминала. Мистика одна, необъяснимая. Не докажем и не узнаем мы ничего об
этих трех смертях, что у нас в головах.
- А ты спрашивал людей об этом?
Петрович безнадежно махнул рукой:
- Спрашивал, много спрашивал. Болтают об этом охотно, только больше
всех ты да я знаем, остальное - треп, домыслы досужие.
Я был разочарован. Только теперь я понял, как надеялся на то, что
опыт и мастерство опера Петровича сорвут завесу с мрачной тайны гибели
моих людей. А оказалось, что тайны-то никакой и не было, во всяком случае,
криминальной тайны...
- Ну ладно... - вяло произнес я. - А Смердину-то саму ты видел?
- Вот это - еще нет. Это в мои планы пока не входило. Это - в
следующий заход. Это - завтра. - Голос его зазвучал как-то странно
суетливо.
Я удивленно посмотрел на него:
- Так ты что, еще будешь копать это дело?
Петрович укоризнено воскликнул:
- А как же, Николаич! Я всегда все довожу до конца!
Я внимательнее вгляделся в его хитрую красную бандитскую рожу и,
когда он стыдливо отвел взгляд своих выпуклых, в один момент почему-то
ставших блудливыми, глаз, я вдруг все понял. Он любопытствовал! Этому
кобелю было очень любопытно, что же это за баба такая живет в поселке
Таежный-3, о которой говорят, что у нее в одном месте медом намазано! А в
мистику темную, о которой узнал от соседей Смердиной, он ни на грош не
верил, и не боялся ничего, одно у него теперь в голове было!
- До какого к о н ц а, Петрович? - мрачно спросил я. - Ты что, разве
еще не понял, с кем знакомиться собираешься? До какого к о н ц а? Если ты
имеешь в виду свой член, который собираешься засунуть в эту ведьму, то...
У слова "конец" много значений! И одно из них - "летальный исход"! Ты об
этом не думал?
Петрович деланно-обиженно выкатил на меня глаза:
- Да ты чего мелешь, Николаич! Я для дела стараюсь, сам же меня
просил! Если не хочешь - не буду тебе помогать, только мне теперь самому
интересно... Уникальная же баба! А вдруг я у нее в доме все-таки
какую-нибудь отраву найду!
Я больше не хотел с ним спорить. В конце концов, в его словах был
резон, пускай доделает дело. До какого хочет конца, лишь бы не до
смертельного. Я махнул рукой:
- Ладно, Петрович, действуй. Только помни, о чем я тебе все время
говорю: будь настороже. Жду тебя через неделю. Управишься?
- Раньше управлюсь! - удовлетворенно сверкнул крупными зубами
Петрович и вышел из кабинета
***
Через неделю он не появился. Не появился и через две. А через месяц
после работы я взял из нашего милицейского гаража "уазик" и отправился к
Петровичу на пасеку. Его там не было. Правда, полянка вокруг сторожки была
чисто выметена и, видно, совсем недавно; ульи - в идеальном порядке;
амбарный замок на двери - в свежей смазке. Я заглянул в окна сторожки и
увидел, что жилье Петровича убрано, но полированный стол посреди комнаты
покрыт тонким слоем пыли. Очевидно, хозяин наведывался на пасеку, ухаживал
за своим хозяйством, но долго в нем не задерживался и в домике своем не
жил.
Теперь я точно знал, где его искать. Я сел за руль и поехал в поселок
Таежный-3.
Бумажка с адресом Смердиной Нины Ивановны лежала у меня в кармане.
- А, Николаич! - Голый по пояс Петрович радостно махнул мне рукой,
бросил колун на огромную кучу переколотых дров и широким шагом двинулся от
дома Смердиной ко мне. Я снял фуражку, расстегнул китель и положил руки на
низенькие фигурные колья ограды. Петрович подошел и встал напротив, и все
широко улыбался. А я без улыбки смотрел на него и видел, что он здорово
смущен, этот кобель, очень смущен, но изо всех сил старается не показать
мне это.
- Вот... - он развел руками и, все так же глупо улыбаясь, кивнул
головой в сторону большого и крепкого дома Смердиной. - Видишь?
- Вижу, - сказал я. - Вижу. Давно устроился?
Он, как деревенский дебил, высоко закинул локоть над головой и со
скрежетом почесал затылок:
- Да, знаешь, уж месяц будет скоро. Сразу, в общем, как познакомился
я с Ниной Ивановной, так и...
- А сама-то хозяйка где? - Мне вдруг дико захотелось заглянуть в
глаза этой бабе Смердиной. Может быть, если бы мне тогда это удалось, все
вышло бы по-другому. Но не судьба.
- А нет ее, за грибочками в лес пошла. Ну, скоро будет! - Улыбка
Петровича изменилась и из натянуто-глупой превратилась в
ласково-идиотскую. Меня затошнило. Я отвернулся от него и спросил:
- Петрович, ты мое задание выполнил?
Петрович почему-то обрадовался и шутовски отдал мне честь:
- Так точно, гражданин начальник, выполнил! До конца!
Меня передернуло. "До конца!"
- До конца? Докладывай!
Петрович тоже оперся о забор, как и я, и сказал:
- Вся информация, которую я добыл во время первых вылазок в поселок,
оказалась ложной. - Он уже увереннее посмотрел на меня и перестал
улыбаться. - Ерунда все это, о чем ты думал и что я узнал, Николаич.
Мужики твои умерли естественной смертью, просто им не повезло. А то, что
они вокруг Нины моей собирались - совпадение просто, чего в жизни не
бывает. - Он перевел взгляд вдаль, на рыжий закатный огонь над тайгой, и
глаза его ласково заискрились. - А Нина... Она прекрасная женщина!
Чудесная!.. Слушай! - Он придвинулся ко мне, и на секунду я увидел
прежнего Петровича - сильного и скабрезного, циника, опера и кобеля. - У
нее такая... Если бы ты знал, что она делает! А тело - как у молодухи
двадцатилетней! - Я хотел было произнести в ответ что-то саркастическое,
но он уже не обращал на меня внимания. - А то, что о ней в поселке говорят
- туфта, Николаич! Мужики здесь - пьянь да дрань, и мрут они не от ее
самогона, а от своего алкоголизма: пьют, что под руку попадется из того,
что горит! Дети животом маются не от ее молока, а от того, что вода здесь
плохая к домам подается, трубы ржавые... А уж об Осокиных и говорить
нечего: эти нищеброды кого хочешь сами в гроб сведут!
Он говорил что-то еще, но я уже не слушал его. Я все понял. "Пропал
мужик, - сказал я себе, - пропал. Ни за понюшку табаку. И я ничего не могу
сделать. И остается мне только ждать развития событий и молиться, чтобы
Петрович оказался прав. Потому что если он ошибается, то, когда он умрет,
получится, что это я - и только я! - виноват в его смерти. Я толкнул его к
этой бабе, я его погубил!.."
Когда Петрович сделал небольшую паузу в своей долгой речи, я надел
фуражку и поспешно пожал ему руку:
- Извини, спешу!
И пошел к машине. Но на полпути остановился как вкопанный и
развернулся на 180 градусов:
- Петрович! - крикнул я. - Ты это... Ты расписываться-то не
собираешься?
Петрович успел зайти в дровяной сарай, и оттуда раздался его веселый
голос:
- Да расписались уже, Николаич! Неделя, как расписались! Извини, что
на свадьбу не пригласил, тихо справляли, вдвоем!
- Тьфу! - сплюнул я и, загребая ногами пыль, побрел к своему "уазику".
***
Хоронили Петровича через два месяца, в августе. Грибочками он
отравился. Поехал однажды с утра на пасеку, обещал Нине Ивановне вернуться
к обеду, да заработался там у себя, не заметил, как день пролетел. А Нина
Ивановна, не дождавшись муженька своего, сковородку с грибочками
свежезажаренными завернула в тряпицу, да на попутке и отмахала двадцать
километров до пасеки. Там и покормила голодного Петровича, он весь день
ничего не ел. А когда вернулись они через часик домой, Петровичу уже худо
было. К середине ночи доставили его в больницу на "Скорой" с диагнозом:
"Острое отравление. Предположительно, ботулизм". Не спасли. Сердце не
выдержало, слишком уж сильно его рвало...
Я не поехал на похороны. Не поехал. Я тоже отравился, как Петрович.
Его смертью отравился, и мне, наверно, было так же плохо, как и ему в
последние минуты жизни под капельницей. Только не физически мне было
плохо, а морально. Меры моей вине, раскаянию, досаде и чувству
позорнейшего бессилия не было. И не было меры ненависти к этой жуткой
женщине, которая отняла у меня Петровича, Ваню Косыхина, Годова - трех м о
и х людей, коллег, товарищей моих - отняла! А, да что об этом говорить,
сказано уже все!..
Немало времени прошло, пока я смог примириться с дикой
необъяснимостью и трагизмом того, что произошло. Немало. Только ведь время
все лечит. Время лечит, это правильно. И вот пришел день, когда я смог
спокойно посмотреть на ситуацию. Спокойно, как бы со стороны. И хотя это в
положении дел ничего не меняло, я был рад, потому что понял, что теперь
смогу воплотить в жизнь свою давнюю мечту: посмотреть в глаза Смердиной
Нине Ивановне.
Однажды, в один теплый осенний вечер, я запер дверь своего кабинета,
влез в кабину "уазика" и поехал в Таежный-3. И пока ехал, понял, что
сделаю там не один визит, как намечал, а два...
***
Я постучал в добротную, обитую дермантином дверь, - "Петрович,
наверно, делал..." - и через некоторое время раздался скрежет
отодвигаемого засова. Дверь распахнулась, и ко мне на крыльцо вышла
невысокая полная женщина средних лет, в скромном платье, русоволосая, с
простым лицом, бесцветными ресницами и рыжими глазами.
Смердина Нина Ивановна. Это была она: кроме Смердиной в этом доме
никто не жил.
Я впился в нее взглядом. Но напрасно за те мгновения, которые
приличием отпущены каждому человеку для беглого, но беззастенчивого
изучения своего визави, пытался я обнаружить на ее лице демонические
письмена. Обычная деревенская баба. Хоть и видно, что ей за пятьдесят,
но.., вполне ничего. Полнота ее даже красила. Фигуристая, моложавая,
привлекательная, на вид приветливая. Я с плохо скрытым разочарованием
опустил глаза.
- Простите, вы Нина Ивановна?
- Да-а, - протянула она, удивленно изучая мой милицейский китель и
фуражку в руках. - А что?
- Я друг Анатолия Петровича, мы вместе работали. Вот... Хотел зайти,
посмотреть, как он жил, с вами поговорить, может быть. Не возражаете?
Ее простое лицо изменилось такой же простой приветливой улыбкой:
- Ну что вы, пожалуйста! Я сейчас чайник поставлю, все вам расскажу!
Она еще говорила, а уже повернулась ко мне спиной и почти убегала в
комнату: спешила угодить гостю. Она, похоже, действительно, была проста,
безыскусна и приветлива, как ее глаза и улыбка. Я не смотрел по сторонам и
не слушал ее, а жадно провожал ее взглядом. Мне нужно было найти в ней то,
что не нашли другие. Я прошел за ней в кухню, что-то говорил, она мне то
оживленно, то со слезами в голосе отвечала, но я не отвлекался разговором:
я смотрел, как она двигалась, как улыбалась, как смахивала слезы с глаз,
как смотрела на меня. И, когда мы сели за стол, я понял, чем она подкупала
моих одиноких мужиков.
Я понял.
Она была женственна. Сексуально женственна. Она была по-женски слаба,
по-женски добра, по-женски глупа или проста. Она двигалась, как настоящая
деревенская богиня - покачивая округлыми бедрами, чуть колыша полной
грудью под тонкой материей платья. Она была доступна, доступна в любой
момент и всегда - но только для тебя. Как ей удавалось создавать такое
ощущение - известно, видимо, одному Сатане.
Я сидел за столом напротив нее, прихлебывал горячий сладкий чай из
блюдца, смотрел в ее рыжие глаза за белесыми ресницами и вдруг поймал себя
на том, что мне хорошо. Мне было хорошо и просто с ней. И еще она мне
нравилась, - простая русская добрая теплая баба - она нравилась мне. Я не
позволил себе насторожиться и прогнать это ощущение, а только отметил его
про себя, улыбнулся ей и еще глубже стал погружаться в омут ее необычных
глаз. Внезапно оттенок их изменился - или мне это показалось? - они стали
цвета спелой ржи, я сидел и смотрел на эту рожь, и вдруг как бы оказался
на поле, и пошел в этом ласковом, теплом, обнимающем охряно-желто-рыжем
пространстве, посреди колосьев. Я шел и шел, и мне было тепло и ласково, а
когда вдруг я увидел, как рожь внезапно кончилась и перед моими ногами
разверзлась пропасть, я почему-то нисколько не удивился. Это была
бездонная пропасть. Бездонная. И там, в этой пропасти, я знал, ждала меня
невидимая, притягательная, сладкая, неотвратимая и желанная...
Смерть.
Я так захотел туда! Неодолимое желание... Я так захотел туда, на дно,
стоя над пропастью во ржи!
"Над пропастью во ржи... Что это за слова? Знакомые слова. Сэлинджер.
Американец. Писатель. Это его образ. Проснись".
Я очнулся и мысленно остервенело дернул себя за ухо. И стряхнул
наваждение, ушел с ржаного поля, отвел взгляд. Потом с усилием улыбнулся
доброй хозяйке и поставил пустое блюдце на стол. Я не хотел больше чаю.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг