Электричка тронулась, и сердце Оксаны сжалось от тоски. От тоски
зыбкой, отчетливой и приятной. Мимо окон медленно шли серые поля и овраги с
шапками тумана, две механические вороны летели параллельно, похожие на
истребители с вертикальным взлетом и машущими крыльями (такие истребители
Оксана видела вчера по телевизору, сообщалось, что это последнее достижение
национальной технологии), ехала телега, мелькали быстрые названия пригородных
станций - на таких же обшарпанных белых щитах, как и в прошлой, ненациональной,
жизни. Глядя на все это, Оксана ощущала ностальгию по жизни столетней давности:
последний раз она проезжала по этой линии почти век назад, в начале октября.
Тот октябрь был солнечным, сухим и по-мужски нежным - солнце касалось твоего
лба, и хотелось закрыть глаза, и чувствовалось, что это ненадолго, что это
всего лишь опоздавшее бабье лето, что скоро наступят холода и слякоти - и все
же так хотелось продлить минуты...
Она снова заметила человека в темных очках и с большим портфелем: этот
человек уже дважды встречался ей за сегодняшнее краткое утро. "Может быть, я
ему нравлюсь?" - подумала Оксана и, чтобы проверить предположение, перешла в
следующий вагон. Пару минут спустя сюда же переместился и человек в очках.
"Интересно, каков он будет без очков? - подумала Оксана. - Если он
выйдет со мной на одной станции, то я обязательно это узнаю".
Незнакомец действительно вышел на станции "Санаторий "Ракитное".
Оксана сразу узнала белые ворота и забор санатория (построен годах в тридцатых
позапрошлого века) и вспомнила, что, кроме ностальгии по собственной молодости,
она всегда имела еще и тихую ностальгию по молодости своих родителей и бабушек
- ностальгия была тихой, но постоянной, как звук, которого не замечаешь,
привыкнув, но изредка обращаешь на него внимание. Оксана всегда останавливалась
перед зданиями тридцатых или пятидесятых годов, любила читать добрые книги об
этом времени, любила слушать рассказы завирающихся стариков. Какая-нибудь
фигурка в парке, даже женщина с веслом, поставленная лет сорок до ее рождения,
обязательно заставляла ее остановиться. Действие самых счастливых снов Оксаны
обязательно происходило тогда же - в пору молодости родителей и бабушек. Может
быть, поэтому она и приняла так быстро нацидею - ведь все национальное сперва
смотрит в прошлое, редко смотрит под ноги и воображает нереальное будущее - а
потому напоминает человека, который спускается с горы, пятясь.
Она остановилась перед воротами санатория - перед воротами,
поставленными годах в тридцатых. Как спокойно здесь дышится... Как блестит под
солнцем поле гороха... Разве может быть так хорошо где-нибудь в чужих краях?
"То березка, то рябина, куст ракиты над рекой", - тихо напела она и подумала,
что березку и рябину она знает, а вот ракита всегда оставалась для нее только
словом - зато каким словом! Она открыла глаза и не увидела ни горохового поля,
ни березки, ни ракиты. На песчаном поле ровными пирамидками лежали кучи
прессованного мусора. Одна из куч дымилась. Она обернулась и заметила, что
человек с портфелем и в темных очках разговаривает с уборщиком. Вот разговор
закончился, человек с портфелем пошел обратно к станции, уборщик взглянул на
Оксану и остановился, чтобы достать из пачки сигарету. "Ну и пусть! - решила
Оксана. - Подумаешь, мало ли на свете мужчин, которым я нравлюсь".
73
Ярослав давно заметил перемену в матери, но не понимал причину этой
перемены. После того как однажды мать отругала его за неуважение к
нацтрадициям, он затаился и стал ждать. "Это все не может быть просто так, -
думал он, - скоро обязательно что-то случится". Так их учили в добровольном
кружке юных следопытов (кружок со стопроцентной посещаемостью): если человек
быстро меняет свое отношение к нацидее, безразлично, в какую сторону, то этот
человек либо притворяется, либо притворялся раньше. Еще их учили, что такой
человек никогда не меняет свое отношение без причины - чаще всего он собирается
совершить преступление против нации. Учили в кружке и тому, как выслеживать
людей, готовящих преступление против нации. Учили прятаться, неслышно
передвигаться, читать слова по движению губ, отгадывать мысли по выражению
глаз, учили отрывать воротник шпиону при поимке - шпионы всегда имеют таблетку
цианистого калия, зашитую в воротнике. На кружке даже выдавали простейшие
приспособления для выслеживания и учили изготавливать такие приспособления
самостоятельно.
В это утро, когда мать ушла из дому, якобы прогуляться по городу,
Ярослав отправился за ней. Он проследил ее до самого вокзала и был разочарован,
потому что на вокзале шпионская встреча не состоялась. Второй шпион был
мужчиной лет сорока, в темных очках и с портфелем, - он неотступно следовал за
матерью. Впрочем, Ярослав сейчас уже сомневался в том, что идет за настоящей
матерью. Похоже, что ее снова подменили.
Женщина, напоминающая мать, доехала до санатория "Ракитное", причем
без видимой причины пересела по пути из одного вагона в другой. На кружке
Ярослава учили, что если человек делает что-нибудь без причины, то он имеет
причину скрывать свои причины - и по причине этого может причинить ущерб
национальным приоритетам. Достаточная причина, чтобы на такого человека
донести. Но Ярослав решил действовать самостоятельно.
После высадки из электрички встреча шпионов снова не состоялась:
женщина подошла к воротам санатория и остановилась. Постояла, обернулась. Судя
по движению губ, она напевала национальную песню. Это могло быть паролем. В это
время Ярослав прятался за кучей мусора.
Второй шпион передумал идти дальше - он передал эстафету третьему
шпиону, переодетому в одежду уборщика. Ярослав все больше убеждался, что
встреча шпионов не состоится: уборщик был заинтересован в том, чтобы женщина не
обращала на него внимания. Он тоже следил. Дело-то оказалось гораздо
интереснее.
Женщина прошла по аллее и стала спускаться к условному пляжу у
высохшего пруда. У пруда как раз и заканчивался кусок искусственной речки,
протекавшей через Ыковку. Вдоль дороги стояло много маленьких деревянных
домиков и деревянных крепостей в древнерусском духе; Ярослав прятался там. Не
зря он имел значок второй степени за особые успехи в изучении национального
дела - прятаться и выслеживать он умел превосходно. А вот женщина была
непрофессиональной шпионкой, она никогда не изучала национального дела, так
решил Ярослав. Значит, не наша.
Спустившись к пляжу, женщина села и принялась скучать. Проскучав около
получаса, она вздрогнула и огляделась по сторонам. Рядом никого не было.
- Где ты? - спросила она и, похоже, получила ответ.
Ненастоящий уборщик убирал в стороне и время от времени смотрел на
женщину. Ярослав подкрался и выстрелил из трубочки. В трубочку была вставлена
игла с пьяной капсулой. Иглу с капсулой им выдали на кружке. Яд, который
содержался в капсуле, вначале расстраивал координацию движений жертвы, потом
усыплял. Внешне это было похоже на сильное опьянение. Жертва оставалась без
сознания несколько часов. На следующий день яд полностью распадался или
выводился из организма. Говорили, что он почти безвреден. Ядом пользовались во
время национальных игр, чтобы приблизить обстановку к боевой.
Уборщик сделал несколько неуверенных взмахов руками, сошел с мостков и
упал лицом на песок. Все произошло вполне спокойно и мирно. Выстрел на оценку
"отлично". Ярослав взял сумку уборщика. Как он и ожидал, в сумке оказалась
аппаратура дистанционного прослушивания.
Женщина встала и пошла в сторону от пляжа, вдоль пруда. Она шла одна,
но разговаривала. Ярослав ясно слышал все, о чем она говорила.
74
Маленький Итя ничего не сказал. Главная особенность его речи
заключалась в том, что он никогда ни о чем не говорил с мужчинами, но с
женщинами становился не в меру разговорчивым - как будто молчанием накапливал
слова впрок, для более приятных дел.
Большой Итя чесал указательным пальцем горло - изнутри.
Шишка просто скучал.
Паша достал бинокль и стал вглядываться в даль. Даль смутно белела
сквозь голые стволы деревьев. Половина четвертого, но еще совсем светло.
- Она входит в дом.
- Значит, по делу идет.
- Какие у нее тут дела?
- Что-то надо.
- Как же будем брать?
- Будем брать не сейчас. Сейчас готовимся.
- А, смотри, какой забор. Вдруг они нас ждут? Это ж почти как
крепость.
- Готовимся к штурму укрепленной позиции.
И они принялись готовиться к штурму укрепленной позиции. Начало штурма
решили отложить до четырех часов дня.
* * *
На опушке лежали четверо людей с автоматами, лежали в тени, в
ложбинке, лежали и шептались. Вот двое привстали и двинулись вперед,
пригнувшись, быстрыми мелкими шагами. А вот еще двое за ними пошли.
Было без пяти четыре.
- Мне уже ничем не поможешь, - сказала Оксана, - если хочешь уходить,
то уходи сам. Все равно мне уже, совсем все равно. Уйди, я здесь умереть хочу.
Она представила плачущего мужчину у постели с мертвой прекрасной
принцессой и порадовалась его слезам. Принцесса лежала на белой несмятой
простыне, и лицо ее было покрыто фатой. Почему фатой? - спросите вы. Потому что
все женщины думают об одном и том же.
С утра и до самого полудня у нее немилосердно болела голова, Оксана
чувствовала, что ее руки и ноги больше похожи на вареные сардельки, чем на
нормальные руки и ноги.
- Тебе совсем плохо? - спросил Коре.
- Да. Кажется, я надышалась этим отравленным воздухом.
- Точно. Но проблема в том, что здешние люди как-то приспособились к
этому воздуху, а ты не можешь. Может быть, они пьют лекарства?
- Я все равно хочу остаться здесь, - сказала она, - здесь, пусть даже
в мертвой пустыне.
Оксана представила мертвую пустыню - что-то вроде пустыни Сахары, но
не в желтых, а в черных тонах, и вместо верблюдов бредут вереницей белые
привидения, бредут, держась за руки, первое почему-то с веревкой на шее, а
конец веревки оборван и расплетается, - представила и приготовилась
расплакаться. В первом привидении она узнала себя, и себя стало ужасно жаль.
Над пустыней летела, скользя, громадная черная птица, и ее тень быстро
изламывалась на пепельных полукруглых барханах.
- Значит, такая у меня судьба - умирать молодой, - сказала Оксана, - я
всегда замечала, что Бог меня не любит. Ты меня поцелуешь на прощание?
Она представила собственный гроб, обитый синей материей, и цветы на
его крышке, море цветов, но все почему-то темно-красные пионы. Пионы Оксана не
любила. И доброжелательный голос слева от гроба, в головах: "Он все же успел
поцеловать ее на прощание"
Бахнул выстрел, и штукатурка обвалилась с потолка. Начинался штурм.
Запахло настоящей войной. Хотя Оксана видела войну только по телевизору и в
кино, она точно знала, что война пахнет и выглядит именно так: счастливое небо,
счастливое солнце в небе, счастливое лето, когда только отдыхать и загорать под
счастливым солнцем, - и пуля, пролетев у твоего виска, тупо долбит штукатурку,
а штукатурка пахнет войной.
75
Боря Бульдозер забросил удочку, и лесу сразу же потянуло.
- За траву зацепило, - сказал Еня с кислым выражением лица. Еня не
выспался; с самой полуночи у Ени ныли зубы, причем ныли все четыре золотые
коронки. Утром Еня посмотрел в зеркало и увидел, что десны распухают, а у
коронок приобрели синеватый неживой оттенок. Плохо дело, подумал Еня, но решил
пока не обращаться к дантисту. Дантистов Еня боялся.
- Это у тебя может зацепить, а у меня рыба клюет, - уверенно сказал
Бульдозер.
Лесу дернуло еще сильнее, и механическая рыбка величиной с ладонь
затрепыхалась на крючке. На хвостике рыбки четкий номер, для лотереи: 43674310.
- Ты что это? - спросил Еня.
- Что-что! - ответил Боря Бульдозер и поправил повязку. - Да тут
ловить - нечего делать. Я тут ведро наловлю за полчаса. Главное - правильно
магнит насадить. Ты смотри, как я насаживаю, и поучись. Вот сюда надо
насаживать, так крючок лучше входит. Не было тут у вас настоящих рыболовов,
чтобы вам класс показать!
- А что ж ты сам плохо показывал? - спросил Еня и присел на колоду -
вдруг закружилась голова и застучало сердце: бух-бух-бух, медленно и сильно,
как молотком по груди. "Никогда такого не было, неужто когда-нибудь все умрем?
Неужто и ко мне тоже подбирается? Неужто я такой же, как все?... Нет, не может
быть, со мной особый случай, я так хочу жить, и я такой живой... А ведь еще
недавно... Нет, двадцать лет уж прошло..."
Бух-бух-бух - ответило сердце и вроде даже замерло на несколько
секунд. Еня увидел, как снялась с ветки черная птица и перелетела на другую
ветку, пониже. "Что-то совсем плохо мне..."
Черную птицу он разглядел так подробно, что засомневался в своем
здравомыслии: большая, с четырьмя лапами, кроме крыльев, глаза горят желтым, а
пасть на все лицо. Полетела куда-то. Не за мной, значит.
Глотатель поднялся над рекой и сделал круг в полосе тумана. Там, где
он пролетал, прекращалась всякая жизнь, даже механическая. Замолкали лягушачьи
голоса, падали мертвыми электронные стрекозы. Люди чувствовали, что смерть
дышит им в лицо.
- А перед кем тут стараться? - говорил Бульдозер. - Ты ж все равно
ничего не поймешь. Да вот так, я сказал, насаживай, вот так! Ничего не можешь
сделать.
- Ты не видел, что-то полетело? Птица не птица? С большими зубами.
- Мерещится тебе спьяну.
- Бессовестный ты, Боря, - сказал Еня, - не видишь, что ли, плохо мне.
- Да у меня совести на троих таких, как ты, хватит. Я бы своей
совестью со всем поселком поделился, да не возьмут, - сказал Бульдозер. - Вот
садись и лови. И нечего мне про совесть говорить.
Еня вытащил рыбку в полторы ладони величиной.
- Вот послушался меня и поймал, - сказал Боря.
Через двадцать минут Еня имел двадцать рыбок в ведре, а Боря Бульдозер
четыре.
- Слушай, - сказал Бульдозер. - Мне это все не нравится. Видишь, и
лягушки молчат. Просто так они бы не молчали. Это с рыбой что-то произошло. Вон
дохлые плывут. Наверное, завод выпустил отраву. И ты какой-то кислый.
Отравился, что ли? Я бы на твоем месте не брал этих рыб.
- А я возьму, - сказал Еня обиженно.
- Не советую. Я когда не советую, знаю, что говорю. Я однажды такую
рыбу поймал и три дня потом мучился, болела печень. Я же ее правильно ловлю, а
она идет на твой крючок, а не ко мне, значит, она больная.
Еще через десять минут он встал:
- Ты как хочешь, а я ловить не буду. Я не хочу умирать молодым. Ну где
ты видел, чтоб в Хворости так рыба клевала?
Он оставил хворого Еню на берегу и пошел обратно, обходным путем через
лес. По дороге он раза два забрасывал удочку, в разных местах, и сразу же
клевало.
- Ой, не к добру это! - сказал он сам себе и пошел в сторону моста,
чтобы половить еще и там.
Примерно в километре от моста, во влажной ложбинке - там, куда
Хворость по утрам напускала туману, и там, где пластиковые камыши выше головы
выросли, хоть и не на болоте, там, где мальчик Петя видел однажды призрак
протопопа Аввакума, и там, где по весне одна из Березухиных кошек чуть не
утонула в луже, убегая, - там он наткнулся на зеркальную машину. Дверь машины
была открыта. Замок на двери сломан.
- Эй! - крикнул он. - Эй, ребята, вы что!
Ребята не отозвались.
- Не, ну это же несерьезно. А если кто угонит?
В Ыковке такой машины не было, это Боря Бульдозер знал точно. Совесть
зашевелилась в груди, предчувствуя, что сейчас ей придется туго.
- Ну, так вы ж, ребята, сами виноваты, - сказал он и взялся за ручку.
Дверца открылась. Но в камышах послышался подозрительный шорох: не
звериный и не человечий - а так, будто твоя совесть пугает тебя напоследок,
перед тем как уйти от тебя насовсем. Особенный шорох такой, жалостный. Не
трогай, братец Борисушка, бессовестным станешь. "Ну тебя! - подумал Боря,
обращаясь к совести. - И так замучила, проклятая, отстань". И он заглянул в
машину.
- Ого! - сказал Боря, который всегда слышал только сам себя и посему с
одинаковым удовольствием говорил и с кем-то, и с пустотой. - Тут у вас, ребята,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг