одним из переломных в истории. Хотите посмотреть "Маки"? Правда, это в
другой зоне, у нас в этом сезоне все больше по русской истории.
- Да. То есть нет. Не сейчас, по крайней мере.
В окоп, где сидели Дятлов, Декур и Пьер, спрыгнул д'Арильи,
умудрившийся сохранить щегольство даже во время непрерывных боев последней
недели. Он шел в штаб к Эрвье и решил дождаться темноты. Д'Арильи
немедленно схлестнулся с Декуром, а мрачное молчание Дятлова, ради
которого - это уже начинал понимать Пьер - аристократ всегда
разглагольствовал, подливало масло в огонь.
- Попран рыцарский дух, веками, как драгоценное вино, сохраняемый
цветом европейских наций, оберегаемый от тупых буржуа, темного
пролетариата, извращенных интеллектуалов...
- Добавьте сюда плутократов, евреев и коммунистов, - вставил Декур, - и
Геббельс будет вам аплодировать.
- Безвкусно манипулируя символами, рожденными в служении богу и чистой
любви, Гитлер опошлил идею рыцарства, низвел священные ритуалы на уровень
балагана.
- И это все, что вас не устраивает в нацизме? Будь они пообразованней,
поутонченней, средневековые побрякушки не тасовались бы с такой наглостью,
это не травмировало бы ваш вкус, и фашизм бы вас устроил, а? - Декур
начинал распаляться.
- Не придирайтесь, Жак. Я бьюсь с ними от имени светлых идеалов
рыцарства.
- Вы бьетесь с варварством сегодняшнего дня от имени варварства
прошлого.
- Ого! А вы? Я-то знаю, за что умру. И знаю, как это сделать - у меня
хорошие учителя: Тристан и Гавэйн, Роланд и Ланселот, Сид и...
- Зигфрид, - вставил вдруг Дятлов.
- Да, и Зигфрид.
- Вот и славно, д'Арильи. Вот и договорились. - Декур говорил
беззлобно, но с неприязнью. - Вас не переубедишь, а вот Пьеру, которого вы
пичкаете рассказами о славном французском рыцарстве, неплохо бы понять,
что феодальная символика фашизма не случайна. Есть в рыцарском кодексе та
апология ограниченности, которая питает нацизм. Причем немецкое рыцарство
так же мало отличается от французского, как люди Кальтенбруннера от
головорезов Дарнана.
Д'Арильи резко выпрямился, и его узкая голова поднялась над бруствером.
- Спрячьте голову, - сказал Дятлов.
- Хотя бы в храбрости вы не откажете французскому рыцарю?
- Не откажем, не откажем, - заторопился Дятлов, - нагнитесь только.
- А умирать надо без звона, д'Арильи. - Декур перевернулся на спину и
принялся задумчиво жевать травинку. - Вы спрашивали, во имя чего я
согласен умереть? Видите ли, я склонен смотреть на себя, как на лист
большого дерева. И если лист отрывается и падает на землю, он удобряет
почву. Качество почвы зависит от качества упавших листьев. А чем
плодороднее земля, тем прекрасней будущий лес. Будущий, д'Арильи!
- Этак вы договоритесь до того, что во имя будущего процветания надо
угробить как можно больше хороших людей, - нашелся д'Арильи.
- Надо не надо, а в истории так и получается.
- Ну, а вы, Дятлов, - д'Арильи не выдержал и обратился к нему прямо, -
вы, конечно, согласны с вашим собратом-марксистом? Что скажете?
- Скажу, что справа в трехстах метрах танки.
Пьер увидел несколько коробочек с лягушачьей камуфляжной раскраской. За
ними густо шли эсэсовцы.
- Не менее роты, - сказал Декур.
- Давайте лучше посмотрим базар в Коканде. Или вот - "Коммунальная
квартира". О чем это?
- Забыл. Школьные знания быстро забываются. - Гектор смутился.
- А играм учат в школе?
- Не совсем так. Школа и сама игра. Вернее, часть ее. Игра шире. Ведь
игра - это жизнь.
- Возможно, вы правы, - сказал Пьер.
- А знаете, как называлась моя начальная школьная игра? "Розовый
оболтус". - Гектор от души хохотнул. - В средней школе я играл в
"Чуффетино", а вот высшая называлась вполне серьезно: "Пилигрим с
Альтаира". Нас учили этике общения с пришельцами. Ох и весело же мы
играли! И знаете, кто был отчаяннее всех, тот многого достиг. А кто
смотрел в рот учителям и хватал пятерки, те оказались в сетях привычных,
проверенных знаний, разучились спорить. А когда спохватились, хотели
выпутаться - было поздно. У нас даже закон был, преследующий дидактиков,
заглушающих творческие задатки малышей. Ну вот, однако, и базар. Заглянем,
а там и в "Коммунальную", согласны?
Пьер кивнул. Они прошли ворота, выбеленные известью, и окунулись в
цветную, громкую, жаркую круговерть. Кричали люди и ослы, пели нищие, с
минарета плыл самозабвенный голос муэдзина. Горы груш истекали желтым
соком, светилась покрытая белым пухом айва, бугристые комья винограда всех
цветов - от янтарного до сине-черного - нежно тяжелели в тазах. Маленькими
египетскими пирамидами громоздились курага и урюк, барханам изюма,
арахиса, грецких орехов не было конца. Торговцы в тюбетейках и стеганых
халатах, перехваченных пестрыми треугольными косынками, тягуче
покрикивали, таскали бесконечные корзины, а чаще, скрестив ноги в
благодатной тени просторного навеса, неспешно тянули чай из надтреснутых
пиал, Пьеру захотелось пить, но Гектор, предупреждая его желание, уже вел
его к чайханщику. Коричневолицый старик в грязной чалме щепотью насылал
чай в пузатый фаянсовый чайник с надбитым носиком, налил кипятку и,
передавая напиток Гектору, глянул на них из-под бровей. Пьера поразила
кроткая мудрая печаль его выпуклых глаз.
Гектор накрошил в тарелку белую лепешку, и они принялись за чай. Все
вокруг было в движении, один осел как вкопанный стоял посредине площади.
На осле сидел молодой человек с реденькой бородкой. Босые пятки его
утопали в белой пыли. Он громко понукал животное, но то не желало
двигаться. "Вот говорят, ишак - глупое создание, - весело выкрикивал
молодой человек, - но этот ишак совсем не глуп, если не хочет уносить меня
из ваших несравненных мест!" Толпа смехом встречала каждое его слово.
- Ну как, хорошо передана атмосфера? - спросил Гектор, когда они
покидали базар.
- Я не знаток Востока, но впечатление ошеломляющее.
Гектор был доволен.
- А какую помощь вы оказали бы нам, сделав замечания по играм, вам
близким. Представляете, как драгоценна критика очевидца, скажем, того же
движения Сопротивления для постановщика игры?
...Дятлов отбросил ненужный пистолет и тяжело опустил руки. Они
приближались не спеша. У одного - лицо молодое, румяное, с рыжей щетиной.
Другой - постарше, побледнее, в очках. Дятлов стал различать слова.
- Ты посмотри на него, - говорил молодой, - какая бандитская рожа.
Такого и брать не хочу. Шлепну, и все.
- Давай, Фриц, давай, - улыбаясь, ответил бледный.
Молодой немец поднял автомат.
"Надо же - Фриц. Имя-то какое - нарицательное", - подумал Дятлов. Он
сжал зубы, каменея желваками щек.
- Господа! - раздался вдруг звучный голос.
Дятлов вскинул веки. Немцы непроизвольно оглянулись. В десяти шагах
позади них стоял д'Арильи.
- Падайте, Базиль! - закричал он.
Автомат в его руках затрясся.
- Откуда вы? - спросил изумленный Дятлов, когда стрельба смолкла. -
Почему вы не в штабе?
- Потом, потом, - бормотал француз. - Надо уходить, немцы рядом.
Они подобрали автоматы убитых и быстро зашагали к отряду.
- До Эрнье я так и не дошел. Возвращался к вам и...
- Понятно. Но зачем вы крикнули "господа"?
- Не могу стрелять в спину, - сказал д'Арильи.
Вечером Пьер развел маленький костер. Декур раздобыл бутыль сидра и,
наливая Дятлову, сказал:
- Базиль, я слышал о твоем чудесном спасении. За тебя!
- Ну нет, - возразил Дятлов. - За рыцаря д'Арильи! Вот кто был сегодня
на высоте.
И Пьер уже во второй раз выслушал во всех подробностях историю о том,
как потомок графа де Круа спас потомка крепостных князя Юсупова.
- Это судьба. Дятлов, - сказал д'Арильи. Красный свет причудливо играл
на его длинном лице. - Амор фати.
Дятлов хмыкнул, потом спросил:
- Ницше?
- Да, Ницше, Шпенглер.
- Фашистская философия.
- Бросьте, Базиль. Эта ваша склонность к хлестким эпитетам. Они
неприложимы к большим мыслителям.
- К Ницше - может быть. Но Шпенглер - это уже полный распад.
- Шпенглер предельно честен: он предчувствует распад Европы и пишет о
нем.
- И вы верите в это, д'Арильи?
- Это факт. У нас нет будущего, Базиль.
- За что же вы тогда сражаетесь?
Француз пожал плечами.
- Ах да, вы уже говорили. Так вы цените Шпенглера за честность?
- Несомненно. Кроме того, он тонкий мыслитель и блестящий стилист.
- Но разве не стал он идеологом немецкого фашизма? И не говорите мне,
что я смешиваю нацизм с немецкой культурой. Та борозда, которую распахал
Освальд Шпенглер, очень удобна для прорастания нацистских идей: судьба,
противостоящая причинности, общность крови, инстинкт мужчины-солдата,
этика хищного зверя...
- О, вы знаток, - сказал д'Арильи.
- Кстати, наиболее интересное, что у него есть - идею замкнутых,
умирающих культур, - Шпенглер заимствовал у Данилевского. Так что напрасно
он считал себя Коперником истории.
- Данилевский? Никогда не слышал такого имени.
- Данилевский писал о подобных вещах еще в прошлом веке.
- Я думал, вы физик, Дятлов, а вы, оказывается, философ.
- Я всю жизнь занимался проблемой будущего, - ответил Дятлов, - а это и
физика, и философия. Шпенглер назвал дату смерти Европы - 2000 год. Меня
интересуют другие сроки. Я хочу знать, что будет через тысячу лет. Более
того, я хочу увидеть это собственными глазами. И я думаю, мое желание
выполнимо.
- Вы, русские, большие оптимисты, - сказал д'Арильи.
Они стояли перед высоким угрюмым домом.
- Нам сюда. - Гектор толкнул тяжелую створку.
На лестнице было сумрачно. Пахло кошками. Сквозь пыльные окна с
остатками витражей пробивался серый свет. Они поднялись на третий этаж и
остановились у облупленной бурой двери, край которой был густо усыпан
кнопками. Гектор долго изучал подписи под кнопками, потом нажал на одну
четыре раза. Никто не открывал. Гектор помешкал и нажал еще раз. В недрах
квартиры что-то пискнуло, дверь дрогнула и отворилась. Седая полная дама в
халате с красными драконами молча смотрела на них.
- Мы к Николаю Ивановичу, - робко сказал Гектор.
Дама посторонилась. Гектор и Пьер вошли в пахнущий керосином и капустой
полумрак. Пока они искали дорогу в темных закоулках, Пьер дважды стукнулся
о сундуки, запутался в сыром белье и сбил плечом велосипедную раму. Жилье
Николая Ивановича - узкая непомерно длинная комната с высоченным потолком
- оказалось в конце сложной сети коридоров. Хозяин сидел у единственного
окна за столом, рабочим и обеденным одновременно. На углу его стыл стакан
бледного чая. Меж грудами книг и стопками исписанных листков голубоватой
бумаги выглядывали кусок затвердевшего сыра, банка с остатками варенья,
плетеная тарелочка с растерзанным хлебом. Бритый человек в круглых
железных очках близоруко сощурился, протягивая мягкую сильную руку.
Выслушав историю Пьера, Николай Иванович задумался. Гектор и Пьер
сидели на шатких стульях, а хозяин, стоя у стола, рассеянно ворошил
бумаги. За стеной плакал ребенок. "Несчастье ты мое", - явственно произнес
высокий женский голос. Грянули в дверь, раздался зловещий крик: "К
телефону!" Пьер вздрогнул.
- Простите, - сказал Николай Иванович, выходя.
Вернувшись через пять минут, он сконфуженно объяснил:
- Домоуправ. Просит, чудак, чтобы я жильцам лекцию прочитал. О
международном положении. - Он сокрушенно махнул рукой, забарабанил по
столу. Потом воскликнул: - Что ж это я! Сейчас чай поставлю. Вот у меня и
повидло...
- Нет, нет, спасибо. Мы только что из чайханы, - сказал Гектор.
- Ах так, - пробормотал Николай Иванович. - Ну а Харилай? Харилай что
вам сказал?
- Он предлагает собрать Всемирный Совет.
- И правильно! - обрадовался Николай Иванович. - Вот и я так считаю. А
вы, вы-то сами как думаете, голубчик?
Утром явился связной от соседей справа и сказал Дятлову, что они
отходят на юг и через десять - пятнадцать минут с их стороны надо ждать
немецкие танки.
- Мы перехватили радиограмму бошей: они собираются отрезать нас от
Дрома. Речь шла о десанте.
- Похоже, только мы мешаем немцам замкнуть кольцо, - сказал Дятлов
Декуру, когда связной ушел. - Пройдите по траншеям, Жак. Поговорите с
ребятами. Сейчас будет... Да что там, сами знаете.
Декур исчез.
- Базиль, - сказал вдруг Пьер, - что вы тогда говорили про будущее?
- Тебе не хотелось бы слетать на тысячу лет вперед, малыш? В гости.
- Сказки, Базиль.
- Вовсе нет. Ладно, мы еще потолкуем об этом. А сейчас... - Дятлов
обернулся к д'Арильи, - уходите, право. Эрвье вас ждет.
- Подождет.
Д'Арильи остался. И был убит в самом начале боя. Тихо скользнул по
стенке траншеи и сложился на дне, устроив голову на горке пустых
пулеметных лент.
А когда немцев отбили, пришел Буше.
- Представь себе число песчинок на этом берегу. - Широкое движение руки
над охристой уходящей вдаль полосой, и взгляд Пьера послушно оторвался от
нежной зелени миртовой рощи, следуя за приглашающим жестом. - Число капель
в этом море. Представь себе пустоту. Всякая мысль есть мысль о чем-то.
Чтобы мысли рождались и жили...
Волны мерно ударяли в берег, на секунду возникала и таяла белая молния
пены.
- Мыслимые же формы суть идеи, сущности вещей. Идеи блага, истины,
красоты - это сущие реальности, но они бестелесны, мир их совершенен и
вечен. - Курчавый бородач в белом хитоне светлыми глазами смотрел на
Пьера.
"Суть, сущие, сущности". Пьер потерянно моргал.
- Не люди ли придумали эти идеи, Платон? А ведь люди не вечны, - сказал
юноша с широким гладким лицом.
- Я отвечу тебе так, Харитон. Души вещей живут до своих жалких
воплощений, наряду с ними и после них. А людям, - Платон поднял палец, -
свойственно стремление обратить свою смертную природу в бессмертную и
вечную, идеальную. Что есть счастье, свобода, жизнь человека в сравнении с
государством, то есть идеей человеческого сообщества!
На всхолмии под высоким синим небом стоял беломраморный храм. Шесть
кариатид западного портика смотрели в море, второй портик легкой
ионической колоннадой открывался им навстречу.
За спинами учеников мелькнула голубая туника Елены. Она перехватила
взгляд Пьера и подошла.
- Вам не нравится?
- Что вы, напротив, - сказал он. - Где мы?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг