Здесь!
Я присел на корточки и принялся лихорадочно раскидывать мокрые ветки.
Меня даже стало знобить, и я с трудом удержался, чтобы не застучать
зубами.
Но вот черное мелькнуло под ветками. Еще несколько взмахов руками, и
оно освободилось со всех сторон.
Ф-ф-фу! Я вздохнул и встал.
Здесь оно и было, мое пятно. То, чем я, умирая, отвечу на вопрос, зачем
существовал.
Черное пятно, как огромная капля китайской туши, только не мажущейся,
висело в воздухе в полуметре от земли, не опираясь ни на что. Кусок
непроницаемой для света черноты. Кусок космической внеземной тьмы, кусок
состояния, который я создал сначала на кончике пера в результате
одиннадцати лет вычислений и размышлений, а потом воплотил вот здесь.
Тысячелетия пройдут, и, если люди не поймут, как оно сделано, они не
смогут ни уничтожить его, ни сдвинуть с места. Дуб сгниет и упадет, почва
может опуститься, а пятно все так же будет здесь висеть. Местность может
подняться, но и тогда в тверди скалы или в слое каких-нибудь туфов пятно
будет спрятано, но не уничтожено.
Я сунул носок ботинка в эту черноту и вынул его. Потом я сел на
корточки и протянул к пятну руку. Мне хотелось купать в нем ладони.
И в этот момент я почувствовал, что кто-то наблюдает за мной сзади. Я
повернулся и увидел его.
Из-за густого ольшаника нерешительно поднялся мужчина. (Но не тот, не
бледный, которого я встретил.) Может быть, я и испугался бы, что меня
застали возле пятна, но просто не успел. Меня сразу успокоила
нерешительность незнакомца.
Это был коренастый мужчина средних лет, с красным обветренным лицом и
такими же красными большими руками, одетый в брезентовую рабочую куртку,
испачканную на плече, в ватные брюки и тяжелые грубые ботинки.
Сначала я подумал, что это хозяин одного из хуторов с другой стороны
леса, но затем - по какой-то оторопелости и робости на его лице - понял,
что он может быть только наемным работником.
Три или четыре секунды мы смотрели друг на друга - я все так же сидя.
Потом он сделал несколько шагов, подошел ко мне и сказал:
- Э-э...
- Здравствуйте, - сказал я.
Он сунул руки в карманы, вынул и потер одна о другую.
- Вы тоже знаете про это? - Он подбородком показал на пятно.
- Знаю, - ответил я. - И вы?
- Я его увидел сегодня утром. - Он подумал. - Сначала испугался, что
это у меня в глазах, а потом понял, что оно есть. Это я его завалил
хворостом.
Мы помолчали, и он сказал:
- Я ломал ветки для метел. Потом увидел, как вы сюда идете, и пошел за
вами.
Очевидно, он считал, что должен объяснить мне, как попал на поляну.
- Да, - кивнул я. - Я видел это пятно осенью. И приехал посмотреть,
осталось ли оно еще. Любопытно, правда? - Тут я протянул руки к пятну,
намереваясь погрузить в него пальцы. Но мужчина шагнул вперед.
- Не надо! Не трогайте! Вдруг взорвется.
- Да нет, - сказал я. - Оно не взорвется. Вы же сами закидывали его
хворостом.
Я снова протянул руку, но он опять остановил меня. На его лице был
страх.
- Лучше не трогать. Не надо.
Он не мог понять, что если взрыва не последовало, когда пятно
пересекали первые ветви, то ничего не будет и сейчас.
Быстро подходил вечер, начало темнеть.
- Его ничем не сдвинуть, - сказал он. - Видите, висит само.
- Да, - согласился я. - Очень интересно, верно?
Но он покачал головой.
- Не нравится мне это. Лучше бы его не было.
- Почему?
Он беспокойно переступил с ноги на ногу. (От него ощутимо пахло хлевом,
и этот запах, соединенный с его нерешительностью, еще раз подтвердил мне,
что он батрак на одном из хуторов.)
- Нехорошо это, - вдруг начал он с горечью. Потом сразу запнулся и
задумался. - Уж слишком много разных штук.
- Каких штук?
- Ну, атомные бомбы... Водородные. Всякое такое... И вот это пятно.
Зачем оно?
- Не знаю, - сказал я и посмотрел на него в упор.
Глаза у него были светлые, голубые и выделялись на красном лице.
Некоторое время он выдерживал мой взгляд, потом отвел глаза в сторону.
Опять мы молчали, и это молчание становилось тягостным.
- Ну ладно, - сказал я. - Давайте закидаем его, что ли?
- Давайте.
Вдвоем мы быстро закидали пятно, потом я спросил, куда ему идти.
Оказалось, что из леса нам вместе.
Мы пошли тропинкой. У него была неровная походка - он как бы чуть
подпрыгивал через шаг. В одном месте он свернул в сторону и тотчас
возвратился на тропинку с перекинутыми через плечо двумя большими
вязанками прутьев.
- Я работаю у Буцбаха, - сказал он, и снова это прозвучало каким-то
извинением. Как будто он пояснял, что взял хворост не для себя, а для
Буцбаха.
Несколько минут мы шагали молча, потом он заговорил:
- Нехорошо это. Я весь день о нем думаю. - Вдруг он остановился. -
Лучше, пожалуй, уехать отсюда. Как вы думаете?
Он бросил прутья на землю.
- Уехать?
- Уехать. Потому что кто его знает, что оно такое. Раньше этого не
было. Я никогда не видел.
Здесь, на выходе из леса, поднялся ветер. Мне стало холодно, и ему,
наверное, тоже.
Уже совсем стемнело.
- Уеду. Да! И вам тоже советую. - Он поднял руку и вытер нос. - Нет,
точно. Добром это не кончится. Сейчас заберу жену, ребят и поеду. - Он
говорил с неожиданной горячностью.
- Но послушайте, - сказал я, - к чему такая спешка? Пока ведь это вам
ничем не грозит.
Но он не дал мне договорить.
- Нет-нет. - Он взял хворост на спину. - Вы видите, что это за штука.
Висит себе ни на чем. К хорошему это не приведет, я знаю. Всегда
начинается с маленького, а потом... У меня же дети. Просто поеду сегодня.
Прощайте. - Он кивнул мне и зашагал прочь, но затем вдруг остановился,
повернулся и своей прыгающей походкой подошел ко мне.
Он положил мне руку на плечо, и тут я заметил, что на левой у него не
хватало двух пальцев, безымянного и мизинца. Он придвинулся ко мне
вплотную.
- Послушайте.
- Что?
- Уезжайте, - сказал он тоскливым шепотом. - Уезжайте скорее.
- Но куда? - спросил я. (На миг я даже сам испугался своего пятна и
внутренне отделился от него.) - Куда?
- Куда? - Он задумался. - Куда-нибудь... Да, именно куда-нибудь, но
только подальше. Чтобы оно не так скоро дошло. Я вам советую. Прощайте.
Он зашагал вдоль леса и быстро исчез в темноте.
Оставшись один, я некоторое время смотрел ему вслед, потом вздохнул и
огляделся.
- Проклятье!
Здесь действительно было от чего затосковать.
Черное поле лежало передо мной. Смутно виднелась труба разрушенного
дома. Рядом было пусто и темно, но справа вполнеба сиял багровый отсвет
заводов "Акс", затмевая звезды, а слева, со стороны военного стрельбища,
где испытывали реактивные двигатели, горизонт вспыхивал синевато-белым, и
оттуда доносился грохот, будто гиганты ковали на наковальне. Современная
цивилизация! Огромный темный пустырь под пологом ночи был похож на
марсианский пейзаж либо на адскую лабораторию, на полигон, где готовится
гибель для всего человечества. А ведь это та самая местность, которая
только тридцать лет назад так напоминала идиллические пейзажи доброго
старика Альтдорфера...
Я уже сильно устал, а мне предстояло пройти пять километров по грязи в
темноте. И при этом нужно было торопиться, чтобы успеть на трамвай.
Пустившись в дорогу, я брел около полутора часов, ни о чем не думая и
придерживая рукой ворот плаща, чтобы не очень задувало в грудь. Потом меня
вдруг стукнуло: а ведь этот человек, этот мужчина, был первый, кто
познакомился с моим открытием. И что же? Какие чувства это у него
вызвало?.. Только страх. На первый взгляд это может показаться диким. А
если вдуматься?
Чего он, этот батрак, может ожидать от успехов физики - только новых
ужасов и новых предательств. Конечно, он испугался черного пятна и хочет,
чтоб его дети были подальше от него.
Я остановился, закрыл глаза, и на миг мне представилось, как этот
бедняга возвращается сейчас в полусарай, служащий ему жилищем, освещенный
единственной тусклой лампочкой без колпака. В сарае холодно и неуютно,
дует из щелей, жена и дети лежат на общей постели. Он возвращается и будит
их. Жена и белоголовые ребятишки молча смотрят на него и покорно начинают
собираться. В таких трудовых семьях, которым приходится бродяжничать в
поисках работы, все делается без лишних расспросов и разговоров. Там не
капризничают и не обсуждают. Ведь это мне мужчина показался забитым и
нерешительным, а для детей он отец, самый сильный, самый умный на земле.
Семья укладывает кастрюли, одежду, а потом батрак пойдет и постучится в
дом этого самого Буцбаха.
И все это из-за меня...
Кошмарная была ночь. Я брел и брел, шатаясь от усталости, и, конечно
же, опоздал на трамвай.
Возле трамвайного круга, в темноте, мне на миг показалось, будто я вижу
у будки, где отдыхают кондукторы и вожатые, ту резиновую фигурку в
полупальто, что обогнала меня на пути в Петервальде. Сердце пронзило
страхом: вдруг кто-нибудь выследил меня и пятно? Я быстро подошел к будке,
но за ней никого не было.
Начался дождь. Темнота настороженно и тихо шептала вокруг.
Никого не было, и в то же время что-то подсказывало мне, что я не один
в окрестности.
Я постоял около будки минут пять, потом успокоился и пошагал дальше.
Окраина города, уже совсем пустая, дышала холодом, но в центре было
светло, оживленно и даже как-то теплее. От голода у меня кружилась голова,
я прислонился к прилавку цветочного киоска через дорогу от ресторана, и
тут меня снова взяло отчаяние. Пятно не помогло. Этот второй приступ был
еще сильнее первого.
И что я такое здесь, в этом городе? Зачем я живу? Как я живу?
Я просто физически чувствовал, как волны отчаяния перекатываются у меня
в черепной коробке по мозгу. Я громко застонал и испугался. Неужели я
схожу с ума? Все, что было сегодня, вертелось у меня перед глазами:
Крейцер, дочь декана, мое пятно, виноватый бездонный взгляд маленького
резинового мужчины, красное лицо батрака...
Потом я взял себя в руки. Помотал головой и сжал зубы.
Нет, я должен держаться. Ведь еще не кончен мой труд.
Я должен сохранить способность мозга к работе. Есть все-таки надежда,
что мне удастся закончить вторую часть с пятном.
Необходимо бороться. Надо думать о хорошем. В конце концов, я не один.
Есть же еще Валантен, мой друг. Ему тоже бывало так трудно.
Я сказал себе, что завтра увижу Валантена. Пойду в галерею и встречусь
с ним.
2
Утро.
Лежу грудью на подоконнике и смотрю вниз, в колодец двора. Ночь прошла
ужасно, я не заснул ни на мгновение, дважды пытался браться за расчет,
полученный у Крейцера, но, конечно, ничего не выходило.
Мне обязательно надо увидеть Валантена. Но к нему можно будет пройти
только в одиннадцать. А сейчас всего девять.
Я лежу грудью на подоконнике и смотрю вниз.
Во дворе на асфальте в поле моего зрения вплывает серая шляпа. Это фрау
Зедельмайер вышла подышать свежим воздухом и заодно поболтать с женой
дворника. Так и есть. Вторая шляпа выплывает из дверей в полуподвал.
О чем они будут говорить?..
Хозяйка давно хочет, чтобы я освободил комнату. Она ненавидит меня
затаенной молчаливой ненавистью, которая иногда все-таки прорывается
наружу и удивляет меня своей силой и стойкостью. При этом я не могу понять
причин ее злобы. Комната занимается мною почти пятнадцать лет, ни разу за
этот срок не была просрочена плата, ни разу фрау Зедельмайер не слышала от
меня невежливого слова. Может быть, ей не нравится моя бедность? Может
быть, она невзлюбила меня за то, что я прежде подавал большие надежды,
должен был стать великим ученым и не стал? А возможно, что ее просто
раздражает моя замкнутость.
Так или иначе, она хочет теперь избавиться от меня. Я ей надоел. Она
меня не понимает и оттого ненавидит. Она ищет случая придраться к
чему-нибудь, устроить ссору и потребовать, чтобы я съехал.
Но я-то как раз не могу съехать сейчас. Это была бы катастрофа. Я не
могу оставить сейчас эту комнату - у меня есть важнейшие причины.
Я поспешно убираюсь с подоконника. Впрочем, уже половина одиннадцатого.
Можно идти к Валантену.
День опять серый. Но чуть светлее вчерашнего. Во дворе по асфальту
из-под груды снега черным ремешком бежит вода. Тепло. В скверике на
Ринлингенштрассе жидкая земля на аллейках вся истискана детскими следами.
Прошлогодняя бурая трава на газонах обнажилась.
У Таможенной башни я вступаю на Бургштрассе, иду до Городских ворот,
поворачиваю налево. Я тороплюсь к Валантену. Мне надо скорее увидеть
своего друга, француза, который только один и может придать мне бодрости.
В старой части города прохожих мало, но улицы вовсе не безлюдны. Тем не
менее я иду и не вижу ни одного лица. Это зависит от особенного взгляда,
которому я выучился в результате долгой тренировки. Я умею не видеть.
Я выработал такой взгляд оттого, что не люблю смотреть в лицо людям и,
что еще важнее, не хочу встречаться со старыми знакомыми из университета.
Все мои бывшие сокурсники теперь на больших должностях, некоторые даже в
правительстве. У них автомобили и виллы, они уверены в себе, удачливы и
остроумны. А я от длительного одиночества ненаходчив, подолгу думаю,
прежде чем ответить на самый простой вопрос (да, впрочем, никакой вопрос
не кажется мне простым), и заполняю паузы в разговоре вымученной глупой
улыбкой.
Поэтому, пускаясь в дорогу, я избираю себе на каждый отрезок пути
какой-нибудь ориентир: фонарный столб, угол дома, дерево. И смотрю строго
на него, не замечая ничего по сторонам. Сначала трудно было не замечать,
но потом я привык. Теперь я действительно никого не вижу на улицах. Для
меня город только здания, камень. В самом людном месте я прохожу, как в
пустоте, в пустыне.
По-моему, это устраивает обе стороны. Людям ведь тоже не хочется быть
как-то связанными с неудачливостью и нищетой, обычно подозревают, что это
немножко заразно. Когда бывшие знакомые видят меня в дешевом, обтрепанном
костюме, исхудавшего, с неподвижным взглядом, они покачивают головой и
говорят себе не без тайного самодовольства: "А мы-то думали, что он далеко
пойдет". Они как бы жалеют, что этого не получилось, грустят, но эта
грусть их ласкает.
Но я-то действительно далеко пошел. Только не туда, куда они думали...
Вот наконец особняк Пфюлей. Здесь Валантен.
Тяжело отплывает огромная дверь, ей, пожалуй, лет двести. Матово сияют
мраморные плиты пола. Вестибюль.
- Добрый день, герр Бюкинг.
- Добрый день, герр Кленк.
Однорукий швейцар-инвалид приподнимается на своем стуле, прикладывает
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг