Васька с Федором только кивали, удивлялись.
- А теперь, Василий Иванович, благослови сына. Столица не близко,
свидитесь ли когда?
В ту зиму страшный гулял на Невской перспективе холод. С полдня солнце
склонялось к шпилю Адмиралтейства огромное, красное. Нева вся парила со льда
светлым морозным дымом, от людей, от лошадей дыханье выскакивало большими
белыми фонтанами. Из иностранных посольств старались вовсе на улицу не
выглядывать. В Зимнем, в княжеских, графских палатах беспрерывной топкой так
накалили высокие голландские кафельные печи, что не тронь.
А на главном проспекте столицы все равно всякой славы и всякой судьбы
народ. В закрытом возке едет флигель-адъютант, мужик в желтом нагольном
тулупе везет битую птицу на господский двор, другой на роспусках сена
навалил. Толстая барыня с прислугой взошла в лавку, где заморские изделия -
торопится купить розенвассеру, розовой воды в свинцовой фляге. Капитан
кавалергардов с большого похмелья крутит ус, диковато озирается - нет ли
взгляда непочтительного, а то он готов и шпагу окрасить.
Кто поплоше одет, да не мясом обедал, того сразу прихватывает мороз.
Через тридцать-сорок шагов оттирай себе щеку либо становись греться у тех
костров, что будочники разжигают возле Полицейского моста, на Большой и
Малой Конюшенных.
Хоть днем, хоть в вечер красив же с этими кострами каменный державный
град Петра. И как разросся, расстроился! Будто еще совсем недавно блаженной
памяти императрица Анна Иоанновна рядила сразу за лютеранской кирхой
устроить сад-гартен для гоньбы оленей, кабанов, зайцев - великая
любительница стрельбы была. Но какие зайцы?! Нынче сзади кирхи ровные улицы
одна за другой, где в пять часов пополудни зажигаются масляные фонари на
чугунных столбах изящной фигуры
Возле кирхи же стоит двухэтажный дом на десять покоев, принадлежащий
славному кондитеру из немцев Нецбанду. В эту зиму снял его барон Степан
Петрович, нареченный недавно самой государыней, Екатериной Второю,
Колымским. Немало пришлось ему хлопотать аудиенцию. До самого Безбородько
доходил с подарками. Но добился, преуспел. Стал в назначенный день и час
среди толпы напудренных вельмож в большой приемной зале Зимнего дворца,
роскошней которого и в мире нет. Матушка-царица осчастливила долгим
разговором. Пожелала узнать, очень ли оробел, когда унесло от Аляски, как
это чувствуется, если сильный голод - в животе болит или только скучно.
Спрашивала, знатная ли река Колыма, годится ли для судоходства, чем
продовольствуются в Армонге царские люди, нельзя ли местных жителей
употребить в земледелии или лучше пусть в охоте на дикого зверя продолжают
упражняться. Приезжий на все давал толковые ответы. Довольная императрица
пожаловала его табакеркой, алмазами украшенной. Был зван на куртаги. Дамы
придворные, легкомысленные танцорки, многие заразились любовью к статному
иноземцу. Веером открыто примахивали к себе, мушки клеили у губ особым
образом, давая знак, что, мол, свободна, кровь горяча, хочу с высоким
блондином иметь амур. Но Колымский оказался подвержен другому соблазну -
карточному. Хоть в отважную игру садился, хоть в коммерческую. И проигрывал.
Причем так изрядно, что крупные столичные картежники стали приглядываться, а
нельзя ли его распрячь тысячи эдак на три.
Назревал скандал.
Сначала сели в доме барона за "фараон", потом решили сразиться в
холопскую "горку", где успех зависит только от бодрости игрока, так что
храбрый, имея одни лишь номерные, сорвет банк, а робкий и сомнительный
потеряет даже с сильными картами.
Кроме хозяина, были князь Смаилов, известный санкт- петербургский шалун,
кавалер Леблан и Бишевич, человек подлого роду, но великого достатка
откупщик.
И после ужина Колымский, против всех ожиданий, стал забирать чуть ли не
всякий кон. Гребет и гребет к себе широкими, словно у холопа, ладонями.
Добавит в большую кучу, холодно оглядит партнеров - серые глаза будто чужие
на загорелом по- мужицки каменном твердом лице - и ждет очередной сдачи.
Проигрывал больше всех князь Николай. А не того был закала, чтобы обиду
сносить Знающие неохотно садились с ним играть. Идет карта, Смаилов вежлив,
а нет, может и побить партнера.
К одиннадцатому часу он отдал Колымскому около тысячи и стал писать
записочки. Кавалер и откупщик уже заимели интерес следить, как же в конце
концов обойдется своенравный князь с хозяином.
Пробило полночь. Барон держал банк, Смаилов был за рукой. Ставку
назначили двадцать рублей. Князю открылась козырная десятка с фалью, а в
поднятых он нашел еще туза с королем. Получалось, игра его. Бишевич,
которому открыли козырную даму, отказался, кавалер с двумя мелкими заявил
себя в боязни. Перебить Князеву карту могли лишь три фали подряд у
Колымского - случай столь редкий, что на него и считать нельзя. Осторожно,
чтобы затянуть барона, Смаилов "пошел в гору" на двадцать. И тут же
поправился, назначив сто.
И барон равнодушно придвинул кучку империалов. Все смотрели на князя. Три
кона подряд он торговался с Колымским до конца и проигрывал на проверке. Он
побледнел, у него стала дергаться щека. Леблан и Бишевич каждую минуту
ждали, что он, придравшись к чему-нибудь, вскочит, порвет карты.
- Иду на двести. - Князь развязал галстук, бросил его на пол.
- Отвечено! - Колымский отсчитал деньги, положил па банк. - Вы пишите
записки, князь.
Смаилов бешено глянул, но сдержался. Закусив губу, написал на клочке
бумаги "восемь сот", показал барону.
- Принято. Поднимаю еще на столько же. Трещали свечи, Леблан с откупщиком
затаили дыхание. Чтобы продолжать борьбу князю надо было добавлять цену
выездной столичной кареты. Он плеснул себе вина в бокал, сжав зубы,
уставился на свои карты.
- Ну? - нетерпеливо прозвучал голос хозяина. Смаилов поднял на барона
ненавидящий взгляд.
- Прошу положить карты. - И тотчас спохватился. Глупость! Раз уж решил
кончать скандалом - он именно так и решил - стоило идти до проверки.
Но Колымский уже открыл на столе свои - четыре мелких.
Откупщик крякнул. Леблан после минутного молчания захлопал в ладоши.
Князь, багрово покрасневший, вскочил.
- Нет, господа! Дело нечисто, так не торгуются. - Он потянулся к денежной
куче барона. - Я этой игры не признаю.
Однако Колымский опередил. Мгновенным мягким движением вставши, положил
Смаилову руки на плечи.
- Что вы сказали, князь? Дурно себя чувствуете? И кавалер с откупщиком
ясно увидели, как быстрым, коротким движением кулак барона ткнулся Смаилову
пониже груди. Туда, где часы с брелками на ремешке. У князя замутнели глаза,
падая на стул, он стал ловить воздух.
- Федька! - Хозяин обернулся к дверям. - Воды! Князь нездоров.
Мгновенно распахнулись обе половинки дверей. Чернявого слугу будто ветром
вдуло в залу.
Колымский плеснул воды в лицо Смаилову, расстегнул ворот рубашки.
- Ничего, оправится. - Он прошелся по зале из угла в угол. - Признаюсь,
господа, поклонник я физических упражнений. Чтобы не впасть в дородство.
(Взгляд в сторону толстого Бишевича.) Как древние нас учили - в здоровом
теле здоровый дух. К тому же полезно, чтобы вору ночному не поддаться, честь
защитить от обидчика. Побыв во многих странах, обучился искусству без оружия
сразиться со злодеем, даже с двумя-тремя. Вот, к примеру, замахиваются на
меня...
Бросил на спинку стула отделанный мехом шлафрок, остался в рубашке, в
кюлотах. Шагнул к Смаилову.
- Князь, замахнитесь.
- Эй, хо... холопы мои! - Смаилов, приходя в себя, тщился встать.
- Ну, смелее, - подбодрил хозяин. - Поднимите
Руку!
Рывком поставил Смаилова на ноги, сам задрал правую руку. Партнеры не
поняли, каким манером то произошло, но Князевы башмаки с серебряными
пряжками мелькнули под потолком. Макушкой Смаилов только-только не ударил в
пол, а через момент уже стоял, как прежде, но с растрепанными волосами,
блуждающим взором.
Бант у князя соскочил с косички. Багрово-красный Смаилов силился что-то
сказать и не мог. Только шлепал губами.
Колымский небрежно толкнул его в кресла, вскинув голову, остро глянул на
француза с откупщиком.
- То было против хама, мужика. А если оскорблен дворянином... Федор,
шпагу, пистолеты!
Взял поданную слугой шпагу, передернул плечами, разминаясь.
- Кавалер, прошу, сударь. Обнажите ваше оружие и нападайте... Ну!
Леблан неуверенно поднялся.
- Так... Крепка ли ваша рука?
Клинок сверкнул перед глазами француза, лицо барона вдруг оказалось
рядом. Какая-то сила вывернула рукоять из пальцев Леблана, шпага его
взлетела, а барон уже стоял на прежнем месте. И все это было сразу:
лицо Колымского вблизи, возвращение хозяина на середину залы. Только
шпага кавалера долго взлетала и опускалась.
Правая рука вся онемела у француза.
- Или пистолеты...
Слуга тем временем поднял со стола туза пик, наткнул на торчавший в стене
гвоздь.
Колымский отошел к столу - отсюда до цели было шагов десять. Взял один из
трех пистолетов, расставив ноги, чуть потоптался, как бы проверяя, прочен ли
пол. Медленно поднял руку, прицеливаясь.
- Повязку!
У чернявого уже был приготовлен темно-красный бархатный шарф. Он наложил
его барону на лицо, завязал сзади. Затем отнес в сторону шандал, освещавший
карту. Теперь и партнерам ее не было видно.
- Князь Николай! - Шарф закрывал лицо Колымского от бровей до подбородка,
и это прозвучало глухо. - Князь, слышите меня?
- Слышу. - Голос Смаилова был дребезжащим, какого Леблан с откупщиком
прежде не знали.
- Сочтите мне.
- Счесть?
- Ну да, до трех.
- Раз, - начал Смаилов. - Два... три! Еще не до конца отзвучало "и", как
три выстрела грянули, почти сливаясь. Барон хватал пистолеты со стола,
бросал обратно с быстротой фокусника. Повязка тут же была сорвана, Колымский
подбежал к стене, снял с гвоздя карту, стал совать гостям. Карта была в трех
местах пробита пулями.
- Это, судари мои, память мускулов, стрельба не глядя. - Повернулся к
слуге. - Все убрать, нам новую колоду!
Прошелся по зале.
- Что ж, друзья, отдохнули, развеялись. Можем продолжать?
Гости молчали. Смаилов вдруг, пригнувшись, опустив голову, пошел к
дверям. Тремя легкими шагами Колымский нагнал его.
- Куда же вы, князь?
- Д-домой. Устал. - Тихий, неуверенный голос.
- Нет, князь, вы не пойдете.
- Не пойду? - Смаилов посмотрел в лицо хозяину.
- Нет, конечно. - Хозяин подвел князя к столу, посадил. - Господа, обязан
сообщить, что, соблюдая свое достоинство и особливо честь играющих со мной
партнеров, я неожиданного выхода из игры, каковой тень на всю компанию
бросает, прощать не могу. То долг мой по отношению к гостям - недопущение
двусмысленностей. - Глаза захолодели, он вел взгляд с одного лица на другое,
будто прицеливался. - Случалось мне за такие экивоки отхлестать обидчика
публично по щекам (рот скривился в гневе), да потом прострелить пустой лоб.
Не скрою, из важных европейских столиц и хороших городов принужден был после
дуэлей уезжать по наговорам недоброжелателей. Однако всегда возвращался по
разъяснении дела. Так что здесь, любезный князь, - похлопал Смаилова по
плечу, улыбаясь с нежностью, - здесь будьте вполне надежны. Ничьим внезапным
удалением ваше имя замарано быть не может. - Резко повернулся к другим
гостям. - Поиграем, други, раз уж собрались. - Отбежал к двери. - Федька!
Буди эконома. Поваров с поварятами поднять, пусть пекут, жарят. А нам сюда
кофею и вина... Князь, благоугодно ли вам начать? Ваша сдача.
От стола не поднимались больше суток. Ставку по настоянию барона повышали
трижды. Кто засыпал, того хозяин будил, заставлял взять карту. Гости уж
думали только, как живыми уйти. Огромный капитал проиграл откупщик, но
впятеро князь. Француз лишь тем отделался, что сопротивления не оказывал,
сразу отдавая за каждый кон - сперва наличными, потом записками.
Кончили в седьмом часу утра.
Проводив партнеров, Колымский взял с вешалки шубу, принял бобровую шапку
из рук подскочившего Федора. Небрежно запахнувшись, вышел, побрел мимо
обывательских трехэтажных домов. Мороз чуть отпустил. Иней светлым пухом
лежал на ветках подстриженных лип вдоль широкой Невской перспективы, дымкой
одел камень зданий, отчеканивая углы, грани.
Вельможный Санкт-Петербург еще крепко спал, но проспект шевелился почти
неслышным теневым движением. Исполняя вчерашним вечером наказанное, бежали с
поручениями комнатные девки, казачки, черный трубочист шагал (за спиной
мешок, где сажа - тоже важный товар), прилежные лошаденки везли ко дворцам
припас из пригородных усадеб, фонарщик плелся - в руках масляная бутыль и
лесенка. Молочницы-чухонки несли к базару горшки со сметаной, дворники
сгребали снег.
Барон повернул влево, оставляя за спиной Адмиралтейство, пошагал
приподнятым над мостовой бульваром. Просторные луга у Фонтанки были завалены
штабелями бревен - с весны рядили гатить низкий, топкий берег, ставить
набережную. Город почти кончался здесь - за рекой только конные дворы
Преображенского полка, а после уже темный финский лес.
На другой стороне проспекта у открытых ворот к Аничкову дворцу вереницей
выстроились сани с сеном, ждали с ночи, когда допустят. Колымский перешел
туда. В глубине хозяйственного сада тускло светились оранжереи, шел сбор
фруктов к царицыну завтраку... Трудно поверить, что не так уж далеко в
будущем вдоль этой же стены к Публичной библиотеке, что на углу, где Садовой
улице пролечь, пройдут гордые студентки филфака ЛГУ, толковые, острые на
язык ребята-электронщики, которым создавать компьютеры тридцатых поколений.
Люди станут совсем другими, а вот Аничков дворец таким же не изменившимся
войдет, словно мыс, в море времен. Резко рисовался контраст между
благородной простотой, спокойствием дивных, навечно пребудущих строений
юного Петербурга и самодурством, суетливостью тех, кто живет и властвует в
них сегодня.
Камень умней!
В тот же день к вечеру барон отправился на Большую Морскую к Смаилову.
Князь, сказавшись больным (да он и был болен), потщился не принять.
Колымский расшвырял прислугу, ворвался, предъявил, ссылаясь на нужду, записи
к расчету. Сумма была неимоверная, скоро собрать Смаилов ее не мог,
предложил в оплату одно из родовых имений. Вступать во владение пришлось
хлопотно. Указом просвещенной государыни карточные долги взимать
запрещалось. Составили фиктивную купчую. Сломленный князь всему подчинялся,
но дело тянулось до весны.
Выехал барон в новоприобретенную усадьбу только в мае. Впереди карета с
гербами, сзади кибитка для камердинера Федора и эконома Тихона Павловича.
Тертого, пожившего этого мужчину из петербургских мещан Колымский от
Нецбанда переманил.
В нежной карете двигались не шибко - две упряжки в день верст по
шестидесяти. На шляху то и дело царского курьера тройка, щеголь в атласном
кафтане рысит с визитом к соседке-помещице, погорельцы бредут с сумой -
огнем бог наказал. Обозы, обозы с кирпичом, тесаным камнем. А более всего
возов, рогожей покрытых, где юфть, сало, полотна, пенька - эти в
Кронштадтский порт.
Останавливались у крестьян. Барон, по причуде своей купцом одетый,
беседовал, как с равными. В дому мужика-однодворца позвали с полатей парня
молодого, тоже ночевщика, ужинать колбасами. Тот видом чистый ангел. Волос
русый до плеч, лицом тонок, бел, глаза ясные. Сказался крепостным актером.
Умеет акцию, на клавире, танец, может делать театральную машину. В Санкт-
Петербургском оперном доме пел Солимана в "Трех султаншах", аплодисменты
имел, похвалы удостаивался. Два же года назад барин- старик отозвал в
имение, велел научить пению, танцу да италианскому языку девицу четырнадцати
лет, каковую сдать ему неповрежденной в нравах и сердце.
- Сдал ли? - спрашивает его барон. - Сдал, - отвечает парень. И заплакал.
Этого, Алексей ему имя, было решено тоже взять, оброк за него платить
барину.
Поздно, как все по лавкам легли, наговорившись, Колымский вышел на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг