крыльцо.
Отрозовела, погасла вечерняя заря, пахло березовым листом. Майские низкие
звезды сияли над головой, словно вывешенные в глубокую черноту неба. От
тишины и отсутствия наземного света казалось, будто после огородишка за
непробивными кустами бузины мир кончался. Будто здесь же, в двух шагах,
земная твердь обморочно опрокидывается в эфирную пропасть Вселенной. Но
Русь, хоть и невидимая, была. Раскинулась во все стороны. Ему ли не знать,
человеку у крыльца! Как в глухой сибирской деревеньке зимой оттерли его,
нагим явившегося, он и лес валил, и землю пахал, с коробом легкого товару
ходил по селам, сам на лесной дороге купца останавливал, городскую управу
ночью взламывал ради бумаги, печатей. Насмотрелся...
Вдруг треснула ветка поблизости, что-то двинулось в кустах.
Колымский повернул голову - корова? Или кто любопытный из соседских
мужиков?.. Шагнул туда, и тотчас странная, во что-то гладкое одетая фигура
тронулась с места.
Легкий, сразу стихший звук шагов.
Перескочил через кусты.
Человек, как бы облитый чем-то серебряным, стоял па шляху возле старой
липы. И одежда и повадки не мужицкие. При свете звезд стало различимо лицо
незнакомца. Узкое, с большими глазницами. Не русское.
Мгновение, и мужчина в серебряном ступил в тень, под липу. И исчез. Как
растворился.
Колымский ринулся к липе. Никого... Шлях и поле за ним пусты... Был и не
стало.
Кто? Неужели слежка? Но почему? Если до царицы дошло насчет Смаилова,
послали бы поручика - доставить на допрос.
Постоял, закусив губу. А может, и не было ничего. Галлюцинация, как в
меловом периоде с тираннозавром, которого видел, слышал разговаривающим с
сигарой в зубах. Нервность от перегрузки.
Но, идя в избу, знал, вспоминаться будет серебряный.
- Сим объявляется... во владение его сиятельства... Обязаны иметь к нему
полное повиновение и беспрекословное послушание. - Из губернского штата
чиновник с глубоким поклоном подал бумагу Колымскому. - Вот вам, крестьяне,
ваш новый господин. Усердствуйте ему, он вас своей милостью не оставит.
Толпа опустилась на колени. Торжественно было. У самой лестницы на
террасе кучкой стояли управляющий из поляков со льстивой улыбкой на губах,
приказчики, дворецкий, главный конюший, староста.
Вперед, на коленях же, вдруг просунулся древний старик. На голове редкий
пух, члены дрожат - такому терять нечего.
- Батюшка-государь, - зашамкал, - пожалей нас, сирых. Прежний барин да
управитель жениться парням не велит, девок сперва зовут на смотрение (У
толстого управляющего перекосило рот.) Милостивец наш, дозволь...
- Дозволяю!
Старик осекся растерянно.
Барон с кресла встал.
- Мужики, теперь ступайте в поле, трудитесь. Дело летнее.
И повернулся. Ушел в дом.
Приехал новый господин, еще не рассвело. Сразу стал смотреть имение,
сопровождаемый сорванным с постели управляющим Аудерским. Готовились к тому,
что он нагрянет, но раннее появление застало всех врасплох. К полудню
Аудерский от страху и усталости еле держался на ногах.
- А всего к услугам вашей светлости...
Выхватывал листок из кипы списков и описей.
"Камердинеров да казаков - 12
Официантов - 9..."
Начали с дома. Прошли двусветный зал (хрустальные люстры, подсвечники на
стенах бронзовые в виде грифов), заглянули в князев кабинет (бюро красного
дерева с финифтяными бляхами на замках, прошлогодние "Санкт-Петербургские
ведомости"), спальню (кровать на возвышении с кружевным и атласным пологом,
мраморные колонны по углам). Всюду навощенные полы блистают, пыль выметена,
мухи все до одной вымаханы, чистота, свежесть.
Барон шагал скоро, задерживался в местах неожиданных, стрелял вопросами:
- Чьей кисти портрет?
- Эта дверь куда?
В буфетной подергал замок на железном ящике, где заперт сахар. (Как ни
наказывай дворовых, все равно, пся крев, будут лазить.) Обвел взглядом полки
с дорогой посудой.
"Ямбурского завода бесцветного стекла кубков...
Глазурованного фарфору, ножей да вилок..."
Барон глазами по сторонам. Слушал невнимательно. Крестьян отпустивши,
пообедал быстро, велел заложить коляску. Пока запрягали, направился во
флигель, где людская и дворовых квартиры. Не понравилось. Стены закопчены,
на полах солома. Спросил, по скольку семей в одной комнате.
Из этого флигеля выйдя, показал на дверь в подвал - арестантскую. За
всякие провинности тут содержалось наказанных человек тридцать. Одни на
короткой цепи к стене прикованы, иные в колодках, с рогатками на шее. Когда
подходил новый барин, изнутри гам, но, как замок звякнул, умолкли. Сидят в
темноте, только глаза белеются.
Управляющий объяснять:
- Этот спор затеял со старостой. Не из дворни, ваше сиятельство,
пахотный. Неслух. Волком глядит.
Барон знаком остановил его. Поднял взор в низкий потолок.
- Всех освободить! Рогатки, колодки сжечь. Просто у барона все решалось.
Прибежал, глянул и тут же, не досмотрев, не дослушав: так-то и так-то. От
этой легкости Аудерский стал понемногу приходить в чувство. У Смаилова он
управительствовал не у первого, встречал уже ту манеру - лишь бы сказать.
Пошли к правому флигелю, в коем окна изнутри заделаны решетками. Князев
дворецкий вынул связку ключей.
- Для барского удовольствия. - Управляющий осклабился. - Князь большие
любители были.
Первая дверь, скрипя, отворилась. В комнате молодая женщина, статная,
брови двумя дугами нахмурены, губы закушенные, большие глаза на белом лице
горят испугом, гневом. Волосы - каштановая река с плеч.
Барон, вдруг покрасневший, опустил взгляд.
Стали открывать другие двери. В коридор вышли женщины, девушки. По одной,
по две из комнаты, из иных по трое. Бледные, нездоровые, все в одинаковых
сарафанах, и каждая по-своему хороша. Выйти вышли, на барина нового пялятся,
слово сказать боятся. Одна за другую прячутся.
Откуда-то голос:
- Лизавета, скажи барину, скажи!
Из первой комнаты красавица вперед шагнула:
- Батюшка-барин, помилуй! Воды нет, в грязе живем.
- По месяцу не выпускают! В церкве сколько не были!
Колымский поднял руку.
- Идите все по домам. - Повернулся к управляющему. - Решетки из окон
выломать!
Ехали в село, солнце уже садилось за полем.
- Овсы здесь для собак сеем, - управляющий объяснил. - Князевой псовой
охоты на всю губернию лучше не было.
- Сколько собак?
- Восемь сот, ваше сиятельство. Овса идет на прокорм с лишком две тысячи
четвертей.
Миновали за полем порядочный дом с башенкой, высокими воротами. Село
раскинулось над речкой - поверху, вкруг церкви, избы крепкие, дранкой крыты,
у берега же одна солома серая.
Барон соскочил с коляски возле первой хижины. Столичный ловкий кучер тут
же и осадил коней. С главной улицы, сверху, староста с десятскими бегом -
ожидали с хлебом-солью.
Двор неприбранный. Изба покосилась. Из сарая пегая кляча робко-робко
глянула, переступила смущенно - под тонкой, продырявленной оводами кожей
мослы горбом.
Вошли в избу. На столе пареная репа. Хозяин, хозяйка да ребятишек орава
за ужином. Тощие все, мелкие. Ни говору, ни гама, только мухи гудят. Увидели
барина в белом, шитом золотом камзоле. Детвора во все стороны, баба упала
лбом в пол, мужик стал, глаза вытаращил.
На дворе топот вразнобой - староста с десятскими подоспел.
- Сколько детей? - барон спрашивает. Молчит мужичонка. Одеревенел.
Староста тогда, дыхание укорачивая, от дверей шаг.
- Кабы не мерли, до двух дюжин, батюшка-барии. Куды они их сеют?
Мужик потупился. И все ему невдомек барину в ножки поклониться. Стоит
пень пнем.
- Много бесхлебных?
- Государь наш, да есть. Которые еще с Тимофея- полузимника за макуху
берутся. Сей-то час репку бог послал.
Барон управляющему, выходя:
- Выдашь муки ржаной по мешку, масла конопляного по пять фунтов, солоду
на квас по десять.
- Кому?! - Аудерский бегом за барином. - Ваше сиятельство, по этому краю
наподряд лежебоки-мошенники...
И тут же понял, что ошибка. Колымский повернулся - в жизни не видел
управляющий такой злобы в глазах.
- Обсуждать?.. С барином спорить?!
Две железных руки схватили повыше локтей, сжали, земля вырвалась из-под
ног. Со стороны видели, как управителева восьмипудовая фигура поднялась,
пролетела, ударила в забор, повалила его. В то же мгновение барон одним
прыжком настиг.
- Где твой дом? Тот вон? - Схватил Аудерского за отвороты камзола, дернул
кверху - треск, и два клока материи остались в пальцах. Перехватил за плечи,
поднял опять, бросил в коляску. (Как только рессора выдержала?) На старосту
зыкнул: - Садись!
Лихой кучер, ничего более не дожидаючи, лошадей разом вскачь. Барон на
сиденье, камердинер на запятки, староста еле успел возле него прицепиться.
Галопом вывернули в узком месте меж рекой и двором - народ с дороги кто
куда. Рысью в гору напрямик через овсы.
Кучер остановил. Староста на колени сразу.
- Твое? - На башенку барон показывает Аудерскому.
Управитель стать не может. Барон выхватил его из коляски.
- Твой дом?
- Ва... ва... - На губе розовая пена. То ли с испугу великого обкусил, то
ли внутренность повредилась.
Колымский подскочил к воротам, ударил ногой. Треск. Щеколду внутри
сорвало, две половины поплыли. У сараев гора раковой скорлупы, ее розовые
аглицкие свиньи хрупают. На гумне раскрытом стеной стоят высокие аккуратные
одонья еще прошлогоднего хлеба, дров поленница - в три зимы не истопишь. Под
навесом крыльца баба пухлая в душегрее на кресле сидит. Проснувшись, рот
раскрыла крикнуть строго да так и осталась. Из конюшни выбежал раскормленный
малый - рожа мятая, заспанная, в волосах солома.
Барон управляющему.
- Подойди сюда. - Ненавистным голосом. - Ну! Аудерский, согнутый,
приблизился.
- Видишь дом?.. Слово еще поперек, по бревнышку разнесу. - В глазах
бешеные молнии. - Яма останется. И ты в той яме сгниешь!
Постоял, через раздутые ноздри дыша. Вернулся к лошадям, на коляску
ступил, Аудерского подманивает к себе пальцем. И спокойно теперь, холодно:
- Отчеты все, книги сдавать будешь моему эконому для проверки. Завтра
после молебна соберешь дворовую прислугу, конюхов, стремянных, доезжачих,
псарей, щенятников. Объявишь, псарню, конский завод продаем. Из людей
отберешь плотников добрых, колесников, кузнецов, шорников да тех, кто в
плотники и прочие хотят и годятся. Которые в пахотные мужики попросятся, тех
на пашню вернуть. Завтра же приказчика послать в город, пусть ищет охотников
лесу продать.
Уехал. Староста с набежавшими мужиками еле впятером донесли Аудерского в
дом. Хрипел, что его, мол, шляхтича, так обижать не след, но, опомнясь, те
поносные слова против барина оборвал. Положили в постель, вскинулся -
наказанные-то у него не отпущены. Послал сына снимать с цепей, колодки
сбивать.
С другой недели лакеев, официантов, псарей, девок разных, коих без счету
везде толклось, послали косить, оттого для барщинных два дня урезав. Новый
господин одеваться по утрам изволил сам, кушал в большой зале один вельми
скоро и скудно на изумление. Четверти часу не просидит за трапезой, на коня
и в поле, в лес. Землю ему раскопают, где скажет, он берет горсть глины,
песку, смотрит. Вскорости на той глине явились из столицы люди ставить
кирпичный завод. За ними стекольного дела знатоки с обожженными лицами, с
Урала мужик - по литью мастер, двое немцев - позументщик и часовщик, из
Лондона-города англичанин. Всяк ехал со своим инструментом, со скарбом.
Англичанин привез страшной тяжести железа, сгрузить барон указал в диванной
прямо на штучный пол. Аудерский после своего летания в воздухах, хоть и
пополам согнутый, но приехал утром в контору, двое мужиков помогали от
коляски. Так, не разгибавшись, начал щелкать на счетах. Из города повезли
купленный казенный лес - за аглицким парком над рекой Колымский повелел
ставить деревню. На спас яблочный обложили на три венца полета изб.
Интересовались бароном соседи из мелкопоместных. Останавливалась перед
террасой неуклюжая карета, дородный помещик ждал, что подбегут лакеи,
откроют дверцу. Не дождавшись, выходил сам, озирался недоуменно. Без
уверенности ступал на широкую лестницу. Наверху дворецкий двухаршинного
роста. На зеленом, серебром шитом кафтане пуговицы с бароновым гербом, в
руке трость с набалдашником слоновой кости. Стоит не сбоку у дверей, чтобы
гостя пропустить с поклоном, а посередке. Глаза оловянные выпучены.
Приехавший набирался куражу, закидывал голову, выпячивал пузо.
- Доложи-ка, любезный, барину, что гвардии отставной поручик...
- Их сиятельства барона в дому нет.
- Ну так я подожду. Распорядись отпрягать.
- Не приказано.
- Как не приказано?.. Распорядись, говорю! И мне, пожалуй, закусить с
дороги.
- Не приказано.
В оловянных глазах пустота. Помещик медлил, мялся.
Перестали с визитами. Роптание, конечно, пошло. Но мнения разные.
- Помилуйте! Обедает с экономом за одним столом. До чего же этак
дойдет-то? Дворню всю разогнал. Но это ж дурость так себя унижать. Дворянин
есть подпора престолу - вот чем он занят, в то время как другие сословия
трудятся на одну только собственную пользу. За то дворянину и честь, за то
прислугой окружен.
- Однако матушкой-государыней сказано: "От пашен не отлучать!" У иного
лакеев сотня, а на тягле одни старики. Оттого и разоряемся.
Были о Колымском в столице слышавшие.
- Нравственности, говорят, самой дурной. Дерзок, силен, росту высокого,
через бровь шрам, на подбородке другой. Словом, все качества, душевные и
телесные, составляющие скорее разбойника, чем барина.
- Заметьте, сударь, между тем государыней принят, обласкан. Жалована
табакерка с их величества портретом.
У Колымского же стали ладить пильную мельницу. Уральский мастер с
подручными свозят болотную руду - нашел-таки ее барон - плавильную печь
кладут, стекольщики амбар получили, тоже там маракуют. Артель собрана уголь
жечь для всяких надобностей, мастер-позументщик поставил стан проволоку
тянуть, второй немец стекла шлифует.
На полях страда. Пойменного лугу в имении пять тысяч десятин. Побольше
половины сметали в стога, барон велел рыть ямы, хоронить туда сырую еще, не
сушеную траву. Зачем - никому не ведомо. Ржи в тот год поспели ранние, за
покосом сразу и жнитво. Яровые догоняют, а тут овсы убирать, и сеять пора. У
непривычных дворовых на вечерней заре всякая жилка ноет. Тягловые мужики,
правда, вздохнули - помилуй бог, два-то дня прибавлено для своего надела!
Нового господина боялись все.
Главное - укрытия от него никакого. Всем пренебрег: охотой, карточной
забавой, иным каким ни то барским гулянием. Оттого может собственной
персоной во всякий час на всяком месте негаданно. Из лесу с Федором,
камердинером, выскочит, коня осадит. Мужик и мигнуть не успел, барина словно
ветром из седла выхватило, и вот он уже рядом. Лик тверд, будто из камня
тесанный. Нагнулся, в борозду руку запустил: "Мелка пахота! Землю царапаешь
только". Взглянет, как гвоздем пробьет. В тот же миг опять на коня, и
сгинули двое.
- Ты почему здесь?
Колымский поднял подсвечник. Сам в халате после умывания, готовый
сбросить его, свалиться на кровать.
В темноте тонули дальние углы спальни. На открытой постели сидела
Лизавета. Поднялась, как он вошел.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг