вернется, и ему, капитану Лежневу, веки вечные сидеть в капитанах."
* * *
Лестница испугала тишиной. Ее нужно было перебороть, эту страхом
наполненную тишину, да еще успеть открыть дверь в квартиру, пока
тишина не опомнилась и не набросилась по-воровски сзади.
Дверь открылась легко, она понимала, что медлить ему нельзя.
Мендель вошел в прихожую, по привычке шаркнул ногой и сейчас же замер
от жаркой волны испуга. Замер и прижался к двери спиной.
"А вдруг они здесь?"
Прошло очень много времени, наверно, минута. Мендель все
вслушивался в тишину, не решаясь даже света зажечь, так и стоял в
беспросветном мраке прихожей с круглыми от страха глазами.
Квартира была пуста.
Сердце от этого не успокоилось, наоборот, сделалось даже
тревожней, и Мендель не выдержал и зажег свет.
Тишина рассеялась, предметы заговорили наперебой привычными
домашними голосами. Молчала лишь ниша в стене, где хранился дедушкин
плащ. Плащ на вешалке не висел. Но такое случалось, иногда дедушка
бросал плащ на стул, где попало. А то, что он не выходит навстречу,--
в этом тоже ничего странного. Дедушка часто засиживался над книгой у
себя в кабинете, забывая и ужин, и полуночный кофе, и часто вовсе не
замечая прихода внука. Мендель тогда осторожно подходил к нему сзади и
бросал на страницу какую-нибудь пушинку, или перышко, или клочок
бумаги. Дед смахивал со страницы помеху и недовольно морщился, до него
не сразу доходил смысл возникшей помехи. Она, может быть, какое-то
время была частью мира, в котором он пребывал, чем-то вроде шлагбаума
или обрыва на тропе, по которой он в тот момент спускался с горы в
долину. Наконец, он отрывался от страницы и говорил внуку: "Ай-яй-яй,
опять этот человечек явился, как всегда, вовремя".
Вот Мендель сейчас войдет на цыпочках в кабинет и увидит, как по
плечам деда и по его склоненному к книге виску стекает тихий ласковый
свет настольной лампы под абажуром. Седые волосы деда время давно
превратило в молочный пушок младенца. Они золотятся в этом волшебном
свете, и дед делается похожим на святого Франциска с картины, которая
висит на стене.
Мендель так живо представил себе все это, и весь кабинет со
стеной, затянутой тусклым золотом книжной кожи, и себя, и свои
крадущиеся шаги...
Все было так, как он представлял. Даже лампа под абажуром горела
ровно и одиноко, и разворот толстого тома отсвечивал белизной, а на
странице лежала шелковая полоска закладки.
Только не было деда. Кресло стояло пустым.
Мендель опустил на сиденье ладонь и почувствовал холод вытертой
кожи. Кресло пустовало давно. Как давно? Если б он знал.
Он включил верхний свет и погасил лампу. Потом обошел квартиру,
везде зажигая свет и заглядывая во все углы.
Что ему делать? Снова уйти в ночь и пуститься на поиски деда? Но
где он будет искать? Он вспомнил тесную тюрьму-комнатенку, в которой
его держали. Сколько таких в городе? Куда идти? Какой в поисках смысл?
Но Мендель не искал сейчас смысла, слишком он был подавлен, чтобы
его искать. Он не хотел думать о смысле, ему надо было что-то делать,
пусть без смысла, но не сидеть же вот так, в пустом ожидании чуда.
Не похоже, чтобы здесь побывали они, те страшные люди в масках.
Все на месте, ничего не тронуто. Остается думать одно -- дед сам
отправился на поиски внука.
А что делать ему?
Впервые Мендель так остро ощутил одиночество. Он не понимал до
этого часа одной простой вещи, а теперь, когда дед исчез, эта простая
вещь стояла перед ним зримо, словно крест посреди голого поля.
Он и дедушка. Дед и он. И если не станет деда, неделимое целое --
то двусердое существо, имя которого он сейчас произносит,-- разорвется
и останется... Он. Один. И никого больше. Совсем никого. В этом
городе, в этом мире у него если что и есть, так это дедушка.
Он не удерживал слезы. Он даже не вытирал глаза. Горло сдавило, и
сквозь мокрую пелену мальчик видел картину на стене дедушкиного
кабинета. На картине склонился к земле маленький человечек, одетый в
странную черную рясу и с отливающей золотом головой, так похожей на
голову дедушки.
* * *
Ватное облачко от раскуренной сигареты медленно опустилось на
стол, потекло вниз по панели переговорного пульта, и на матовом поле
экрана вдруг ожило, наполнившись светом. Экран осветился и громко
прогудел сигнал вызова. Лежнев вздрогнул, переключил связь на личную и
закивал в такт одному ему слышному голосу, идущему через ушные
горошины. Потом улыбнулся кисло и сказал, не глядя на экран:
-- Потапыч, не в службу. Пойдешь ко мне, загляни к подполковнику,
попроси чего-нибудь от живота. Что? Да нет, жизнь такая. Все в
сухомятку.
Экран погас.
-- Ну вот. Наверху уже знают, кто-то успел накапать. Ладно,
переживем.
Он повел головой -- влево, вправо, закинул голову вверх, потом,
словно вспомнив, где тянет, ослабил узелок галстука и выдохнул
нарочито устало:
-- Могущественная государственная служба, можно сказать,
краеугольный камень демократии, а кондиционер не работает. Каково
могущество, а, Кравец? -- Он постучал пальцем по циферблату.-- Ноль
часов, тридцать четыре минуты. Кравец? Ты о чем сейчас думаешь?
Кравец равнодушно пожал плечами.
-- Думаю? Как бы скорей до дома добраться, думаю. А то, как
проклятые: вторые сутки ни выспаться как следует, ни помыться.
Лежнев кивнул.
-- Все верно. Поспать бы сейчас не мешало. Ничего, капитан, будет
время -- еще отоспимся.
Он затянулся и отогнал от лица дым, чтобы не ел глаза.
"Подозревает он все-таки или нет? А если да, то что собирается
делать?"
-- Кравец. Твое мнение не переменилось? Если мальчик отыщется,
по-прежнему предлагаешь как следует на него надавить?
-- Я думаю, в первую очередь, пока он не найден, надо срочно
изолировать Масленникова и Николаева. Взять их обоих и хорошенечко
потрясти. А с мальчишкой... Он будет хорошим козырем. Я бы сыграл на
их человеческих чувствах, представил дело так, что, якобы, без их
признания Менделю будет плохо.
-- То есть ты за радикальные меры. Что ж, возможно, ты прав. В
конце концов, наше дело простое -- обеспечить безопасность
эксперимента. Сделать все, чтобы враг, ежели таковой отыщется, не смог
ему помешать. За это нам деньги платят.
Лежнев поскреб пальцем мертвую кнопку кондиционера.
-- Все верно. Но, понимаешь, Кравец, как-то на душе неспокойно. А
что, если мы опять наломаем дров? Я, хотя склонности к суеверию в себе
и не замечал, но после двух проколов за день не хочу, чтобы был
третий. Масленников под наблюдением. Николаев тоже. На этот счет я
спокоен. Нет, Кравец. Хватит мне на сегодня твоих радикальных мер.
Надо пока успокоиться. Ты никогда не увлекался рыбалкой? Товарищ
генерал очень уважает этот вид спорта. Говорит, успокаивает. Нам бы
тоже с тобой не мешало заняться чем-нибудь вроде. Рыбалкой, охотой...
Нет, охоты и на службе хватает. Чем еще? Тимофеев из отряда Денисова
домики клеит из спичек. Красиво получается. А вокруг заборчики из
зубьев расчесок. Может, и нам попробовать?
Кравец даже не улыбнулся.
Лежнев поднялся и, вмяв в пепельницу окурок, быстро прошел к окну.
Он приник лицом к спасительной щели, постоял так немного, потом
повернулся и присел на узкую грань подоконника.
-- Ноль часов сорок восемь минут. О мальчишке ни слуху ни духу. А
может, он утонул. Или в люк провалился.
-- Это облегчило бы нам работу.
Лежнев усмехнулся и посмотрел на Кравца. Тот расправлял складку на
рукаве рубашки. Прямо над ним в узкой прямоугольной раме висел портрет
человека. Все было просто. Спокойный взгляд. Безгубая складка рта. В
залысинах отражается стосвечовая лампа. Все просто и ясно. Смущает
только стрела бороды, как будто фальшивой, наспех наклеенной на
подбородок.
Это был мир иной, сообщающийся с настоящим через лоб, глаза, через
эту блуждающую над их головами улыбку. Через военный китель покроя
прошлого века. Это был мир вечный -- вчерашний, завтрашний, настоящий.
Оба молчали. Лежнев вернулся к столу и сделал вызов по внутренней
связи.
-- Тишкин? Нового ничего? Так. А Масленников? У себя с дедом?
Понятно. Если будет что новое, немедленно мне.
Он дал отбой.
-- Вот, капитан. Все на своих местах. Ты, я, Масленников.
Николаев, и тот на месте. Спит себе в домике на колесах на стоянке у
Каменного моста. Храп хочешь послушать? Как хочешь, а то -- могу.
Интересно, на что он рассчитывал, когда выскакивал на машине на
площадь?
Лежнев забарабанил пальцами по столу.
Засветился сигнал вызова. Барабанная дробь оборвалась. Старший
навис над экраном и сильно наморщил лоб. Слушая, он массировал темную
впадину у виска.
Кравец поднял голову, ожидая сигнала отбоя.
-- Ага.-- Лежнев нарушил молчание.-- Все-таки отыскался. Выбрался
из подвала на Маклина и сейчас приближается к дому? Крадется? Очень
хорошо. Ни в коем случае. Если задержите, расстреляю. Пусть спокойно
войдет в квартиру. И чтобы ни одного идиота, ни одного пугала на пути.
Головой отвечаете, ясно? Выполняйте. Там будет видно. До особого
распоряжения.
* * *
Он уже собрался пойти на поиски деда, когда прозвучал звонок.
-- Дедушка! -- закричал Мендель, выбегая в прихожую. Но вдруг
понял, что дедушка не станет звонить, у дедушки ключ и он всегда
открывает сам. Менделю сделалось страшно.
Звонок повторился.
Мальчик шагнул к двери и остановился, не решаясь открыть.
"Сделать вид, что в квартире никого нет.-- Он на цыпочках отошел к
стене, но тут же подумал: -- Свет! Во всех комнатах он зажег свет.
Какой смысл прятаться, когда он выдал себя светом."
Дверь молчала. "Ушли?" Прижимаясь к стене, он приблизился к самой
двери и посмотрел в глазок. По ту сторону стоял Владимир Сергеевич
Масленников.
-- Ну, ты и устроил иллюминацию,-- сказал Масленников, входя. Он
щурился после лестничной полутьмы, а когда глаза пообвыкли, Владимир
Сергеевич внимательно осмотрел прихожую. Потом обернулся к двери и
подергал за ручку, проверяя замок.
-- Сюда никто сейчас не звонил?
-- Никто.-- Мендель хотел сразу спросить про дедушку, но
Масленников, словно угадывая вопрос, сказал:
-- Мне позвонил Натан Иосифович. Сказал, что тебя с обеда нет
дома. Послушай, где ты пропадал все это время?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг