удары сердца -- внуку на помощь. Только бы этот страшный человек в
маске не сделал дедушке плохо. А он -- ладно, он -- как-нибудь. Он
знает, что ему делать.
Что ему делать?
* * *
Место, куда они вышли, незнакомым показалось лишь поначалу. Скоро
Мендель его узнал. Просто вечернее освещение, пустынность, несмотря на
непоздний час, и неожиданный ракурс таинственно преобразили город.
Глаз лишился привычных ориентиров, и вот виденное много раз стало
новым, стало неузнаваемым, и даже в этих печальных обстоятельствах
Мендель удивился происшедшей с городом перемене.
Они находились в окраинной части, неподалеку от моря, за десяток
кварталов от дома, где Мендель жил. Улочка, в которой они сейчас
стояли, закутанные в тень подворотни, упиралась в сквер с гранитной
фигурой на постаменте. Мендель вспоминал и никак не мог вспомнить, чей
же там памятник. Это было неважно и ненужно, но он напрягал память,
всматривался в нависающую над сквером фигуру, видел ее тень,
разрывающую светлое пятно площади на две неравные половины. Наверное,
сам мозг независимо от сознания находил в этих внешних предметах, в
припоминании их привычного облика, в отгадывании забытых имен защиту
от угрозы, которая исходила от стоящих рядом людей.
К скверу с безымянной фигурой с двух сторон сходились улица и
проспект, а на углу, фасадом заглядывая в переулок, стояло старинное
здание с колоннами по фасаду и большой дверью, темнеющей между колонн.
-- Вот этот дом, малыш. Дверь видишь? Тебе туда.
Главный говорил тихо, а сам все посматривал на часы. Наконец, он
сказал, обращаясь ко всем сразу:
-- Время. Теперь действуем так.
* * *
Мендель смотрел вниз на текучую воду реки и вспоминал прожитый
день. С воспоминаниями возвращался страх, он гнал их от себя, он не
хотел видеть оживающие в памяти картины. Он закрывал глаза, но с
закрытыми глазами становилось еще страшнее. Пытаясь отвлечься, он
смотрел вверх на мутное небо, разглядывал опоры моста, глаза его
блуждали между зыбких расплывчатых пятен береговых огней.
Но память не отпускала.
Наверху, на дальнем конце моста привычно запел мотор. Мост тяжело
вздохнул, и Мендель спиной ощутил усталую дрожь опоры. Течение воды
сбилось, и от опор по темной поверхности побежали рубчики волн.
Свет от фар патрульной машины упал на воду, и широкая световая
дорожка протянулась в сторону Менделя.
Тотчас ответила память.
Мендель вспомнил. Там, на площади возле сквера, другой свет, не
отраженный, как этот, а усиленный предощущением опасности и потому
много жестче и яростней, ударил из-за угла по глазам. Площадь
вспыхнула, словно бумажная декорация, подожженная светом автомобильных
фар.
Это случилось, когда Мендель почти завершил свой крестный путь к
желтому зданию с колоннами. Он шел к нему, ведомый цепкими взглядами
из темноты, подходил, приближался, а в мыслях было одно -- умереть,
умереть, вот сейчас, и чтобы ни шагу дальше. Чтобы разорвалось сердце,
разверзся под ногами асфальт, чтобы ничего больше не было -- ни
смерти, той, что держит его на прицеле, ни той, что ждет его за
высокой дверью между колонн. Чтобы была она здесь, в нем, сейчас, а не
ходила вокруг сходящимися кругами и не пытала страхом.
Вспышка света и шелест шин ворвались в течение этой мучительной
мысли, и Мендель, не зная, что делать, слепо метнулся в сторону. Он не
сразу понял тогда, что в свете его спасение.
Это был обыкновенный гражданский автомобиль, низенький, плоский,
таких тысячи в часы пик трутся боками в вечных уличных пробках.
Машиной, верно, управляла сама судьба.
И все, что было на площади,-- тумбы, ограда сквера, колпаки
настенных видеофонов и жирафьи шеи тусклых уличных фонарей --
зашевелилось, ожило вдруг и, спасаясь от слепящего ока фар, принялось
обрастать тенями.
Сам памятник, всему здесь хозяин, дрогнул и перекосился. Тени --
двойники каменных рук -- потянулись вперед к мальчику -- через сквер,
ломая стриженные кусты и сминая низкое садовое ограждение. Они почти
его обхватили, тени, а грязная вата, шевелящаяся в выбоинах асфальта,
норовила опутать ноги. И все это, более, чем невидимые глаза людей,
решило для него остальное. Не осознавая, что делает, он метнулся
сквозь плотный свет и побежал вдоль стены в сторону от колонн.
Очень скоро стена здания оборвалась. Справа от бегущего мальчика
потянулся, теряясь в бесконечности улицы, высокий белый забор. Вряд ли
он понимал умом, что наблюдающие за ним невидимки не решатся в такой
момент пуститься вдогонку или стрелять из укрытия. Машина -- значит,
свидетели. Он просто бежал, не зная, что будет дальше. И когда
почувствовал, что бег по открытой улице ничего хорошего не сулит,
Мендель на бегу прыгнул на стену, нога зацепилась за случайную
выщербину, еще толчок -- и, не понимая, как получилось, он уже летел в
темноту по другую сторону забора...
Дрожь на воде угасла. Мост замер до новых ударов и пока отдыхал.
Тоскливо пела вода. Тоскливо тянулась ночь. От неуюта и тесноты немело
и ныло тело. Настоящее -- страх и тоска. Будущее -- неизвестность. Все
вокруг было странно и зыбко, и сама вода, единственное живое, с кем он
мог переброситься взглядом, даже сама вода больше не успокаивала. Из
открытой, речной она превратилась в колодезную, глухую. Из друга стала
врагом.
А еще там, в чернильной воде левее пятна от прожектора на дне
лежала та самая смертельная пуговица, которую дал ему Главный. Мендель
о пуговице не думал, забыл, хотя круглый след на ладони до сих пор
отливал чернью.
И одна мысль, простая и жуткая, явилась неизвестно откуда, а когда
он осознал всю ее каменную весомость, мальчику сделалось страшно. Ему
показалось, что вода не внизу. Она вокруг, и мир переворачивается и
тонет. И мост, давший ему приют, уже не спасает. Наоборот, мост сам
наваливается на него, с силой прижимает к воде, вода все ближе и
ближе...
Имя! Они знают имя. Мендель сам назвал свое имя тогда у стены. А
имя -- это все. Это -- адрес. Это -- дом. Это... дедушка. Вот самое
страшное -- дом и дедушка. И то, что он сидит сейчас здесь и думает,
что до дедушки им не добраться... Только такой наивный дурак, как
Мендель, мог подумать такое. Имя, дом, дедушка. Он представил, как эти
люди врываются в дом, в квартиру... Нет, они входят тихо. Дедушка, как
всегда, читает. Нет, он не читает, до чтения ли ему, когда внук
неизвестно где. Он просто ходит по комнате, места себе не находит. Он
кашляет от волнения и часто хватается за грудь. И тут появляются
они... Нет, нет, не может такого быть. Они не войдут, они ничего с ним
не сделают, дедушка ни при чем... Зато ты -- при чем. Глупец. Дурак.
И... Нет, он не будет предателем. И отсиживаться тоже не будет. Не
нужно ему ничего, когда там дедушка.
* * *
К полуночи кабинет превратился в ад. Кондиционер не работал.
Воздух, затхлый и душный, был вязок, как гнилая вода.
Лежнев с ненавистью посмотрел на окно, на чуть приоткрытую
створку, словно она виновата. Ночь, а ни капли прохлады. Дым, как
повис в воздухе, так и висит, не шелохнется даже.
Лето... Подойти сейчас и распахнуть створку настежь. Плюнуть на
Секретную часть. Кто заглянет сюда, в это окно, одно из сотен,
светящихся над колодцем двора в доме, который в городе выше всех. Если
только вражеский спутник прорвет защитное поле. Дурь! Никакого
спутника. Ночь, духота и дурь идиотов из Секретной части. Открыть окно
-- служебное преступление. Нарушение режима. Дурь!
Лежнев опустил голову совсем низко и расправил рубашку, вздувшуюся
на животе пузырем. Жара его утомила. Он поднял голову, зажег новую
сигарету и посмотрел на подремывающего у стены Кравца.
"Ну вот, капитан, теперь мы вроде бы квиты. Твоя очередь бить.
Тогда -- я тебя, теперь -- ты меня, если, конечно, сможешь. Ты
прозяпал мальчишку, когда твои лопухи ползали в открытую по стене. Я
дал добро на то, чтобы его отпустили. Бей, Кравец. Чего же ты
дремлешь, бей."
Лежнев смотрел на Кравца и не скрывал усмешки.
"Нет, ты не ударишь. Ты умный, хоть и вляпался из-за своих
дураков. А умные по роже не бьют. Умные делают так, чтобы человек сам
разбил себе рожу. Или чтобы ему разбили. Но и это у тебя не получится.
Как говорил товарищ Полозов, события надо легонько пинать под зад,
чтобы умники, вроде тебя, не очень путались под ногами."
Он заметил, что на скулах Кравца медленно перекатываются желваки.
Лежнев затянулся и выпустил в сторону капитана тонкую струйку дыма.
Вдруг ему стало скучно смотреть на Кравца и думать об этом конченом
для него человеке. Он стал думать о предстоящем эксперименте, о
Маленьком Генерале и совете, который тот подарил ему на прощанье. Что
касается эксперимента и роли в нем генерала Полозова, то не все здесь
было понятно. Почему, например, вместе с детьми в будущее посылают
именно его, Полозова. Неужели для такого рискованного предприятия не
могли подыскать фигуру рангом пониже. А то сразу -- и генерала. Как
будто и вправду кандидата выбирали по росту.
Лежнев улыбнулся, представив генерала в компании десятилетних
детей. Потом подумал о Масленникове, нахмурился и посмотрел на часы.
Стрелка перевалила за полночь. О Менделе сообщений не поступало.
-- Пять минут первого. Кравец, грозу сегодня не обещали? С ума
сойти, какая жара. Я тут навел справки. Группу Масленникова и Коля
какое-то время после их возвращения курировал Малиновский. А
Малиновский и Островой, иначе твоя Семерка, кажется, дружат семьями.
Их жены то ли учились вместе, то ли вместе работали. Не может быть,
чтобы утечка произошла как-нибудь через них? Семерка домой не звонил?
Кравец вздохнул и чуть приоткрыл глаза.
-- Не звонил, ты же знаешь. У него телефон прослушивается.
Максимыч, ну зачем им было предупреждать Масленникова, если мальчишке
ничего не грозило.-- Кравец заерзал на стуле.
-- Знаю, это я так. Привычка рассуждать вслух. Твоим,
действительно, выгоды никакой. Но ведь кто-то подумал, что мальчишке
грозит опасность, кто-то Николаеву подсказал -- время, место, чтобы
выскочить на своей машине. Или это Бог нас не любит, Кравец? Судьба?
Она ставит палки в колеса?
Он помолчал, задумчиво поглаживая подбородок.
-- Генералу я пока не докладывал. Не хочу, он узнает и так.
Лежнев поднялся и стряхнул с сигареты пепел.
-- Рушатся планы, Кравец. Планы рушатся, и приходится работать
вслепую. Отпустили мальчишку, теперь ищем опять. Всегда у нас так.
Кравец сидел у стены понурый и смотрел на носки ботинок. Лежнев
подумал: "А ведь если Кравец подозревает его, а такое вполне вероятно,
он тоже не будет сидеть сложа руки. Наверняка, сегодня же сообщит в
Особый. Что ж, пусть попробует. Доказательств у него нет". Лежнев
глубоко затянулся и искоса посмотрел на Кравца.
"Итак, что мы имеем. Натан Рутберг, дед. Он переживает за внука и
звонит Масленникову. Масленников к этому времени уже дома. Он
взволнован не меньше старого Рутберга, как-никак они с Натаном
Иосифовичем друзья. У Масленникова причины для волнения особые. Он
знает о сегодняшнем эксперименте и связывает эти события --
эксперимент и похищение Менделя. После звонка деда некто звонит
Масленникову домой и сообщает ему про мальчика -- время, место и
кое-какие подробности, которые убеждают Масленникова, что опасения его
не напрасны. Масленников уходит из дому и какое-то время отсутствует.
За это время он связывается с Николаевым и они вырабатывают план
действий. Николаев берет на себя спасение мальчика, что и делает, но
не совсем удачно -- Мендель, напуганный, убегает. Пока Николаев
действует, Масленников приводит к себе домой деда. Он еще не знает,
что Мендель убежал и скрывается неизвестно где. Иначе бы он с дедом
остался на квартире у Рутбергов. Ведь если вернется внук, то вернется
к себе домой. На данный момент положение остается неопределенным. Все
упирается в мальчика. Пока он не будет найден, ничего предпринимать
нельзя. Ни им, Масленникову и Николаеву, ни ему, потеющему в
отравленном кабинете. Остается одно -- ждать. Ждать и Бога молить,
чтобы мальчишка отыскался до срока, когда начнется эксперимент. Иначе,
все летит к черту. И, выходит, зря он рисковал и тайно звонил
Масленникову, убеждая его, что дело слишком серьезно. Зря он ставил на
этих людей, потому что без мальчика они не решатся в этот раз
перекрыть туннель, и, значит, Маленький Генерал, придет время,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг