мама хлестнула меня по лицу, мы проталкивались сквозь толпу молча. Я не мог
сдержать слез; старался сдержать и не мог.
...Мы стояли у небольшого грузовичка, в кузове которого тосковало
пятеро парней.
- Полезай в кузов, - приказал мне Александр Петрович.
Я поставил ногу на колесо машины, уцепился за борт, но мне не удалось
подтянуться.
Парни, сидящие в кузове, лениво следили за мной.
- У, - сморщился Александр Петрович и попытался подсадить меня, - да
что ж ты, как разварная макаронина... Ван! Подай ему руку, не видишь, что
ли?
Один из парней поднялся, схватил меня за руку и с силой дернул.
Я перелетел через борт и шлепнулся, больно ударившись, на дно машины. Я
стер рукавом слезы, сопнул носом и сказал, глядя на плотно зашнурованные
черные ботинки Вана:
- Спасибо, Ван.
- Ван - это для Александра Петровича, а для тебя...Ван-цзи-вей.
Вопросы?
Я поднял голову.
Ван-цзи-вей смотрел на меня сверху вниз так, как смотрят на того, кого
собираются ударить.
И я испугался.
- Спасибо, Ван-цзи-вей, - покорно ответил я, - спасибо вам большое...
Я поднялся и уселся на скамеечку, тянущуюся вдоль кузова, напротив
пятерых парней.
Ван вернулся на свое место.
- Джек, - сказал я, - Джек Никольс.
Парни молчали.
Один из них сплюнул и, глядя мимо меня, ответил на мое обращение:
- Познакомимся в процессе работы. Пока отдыхай...
Я понял, что эти пятеро ненавидят меня, и закрыл глаза.
Грузовик тронулся с места, но я не разлепил глаз. Мне было хорошо
сидеть вот так, в полной тьме, проваливаться то в сон, то в явь... Меня
знобило. И все равно было хорошо... с закрытыми глазами.
Иногда я слышал, что говорили сидевший напротив меня парни, иногда я
слышал что-то другое, например, плеск моря или свист вьюги.
Мне было плевать. Я не прислушивался, и хоть не прислушивался, но
слышал. Странное дело, мне было не стыдно слышать все то, что говорили обо
мне парни. Видно, я уж чересчур устал и нанервничался.
- ...А Петрович в труповозах...
- Ну так. Это, блин, жизнь такая. В ней ни черта справедливости нет. Я
давно понял...
- У, дрыхнет, гляди, как сынок дрыхнет...
- Ничего, пусть отсыпается. Мамочка уйдет - я его к Костроме поставлю.
Он у меня ни одной ночки не поспит, ни одной! Все банки, склянки перемоет...
- Да ты на это чудо посмотри...Это же чмо. От такое рыло наел на
маминых пирожках. Он же все склянки перебьет, а отвечать Костроме...
- Ничего он не перебьет. Первую чашку кокнет, я его...
- Он Сане настучит...
- Не... я этих сынков знаю - не настучит. Гордость не позволит. Их же
мамы с папами учили: ябедничать нехорошо.
Я открыл глаза. Парни смотрели на меня с той смесью недоуменной
брезгливости и веселой ненависти, с какой смотрят на мелкую гадину перед
тем, как ее раздавить.
Эта ночь... Вчера я ненавидел дракона, а сейчас я начинал ненавидеть
людей.
Почему должна гибнуть Мэлори, умная, добрая, веселая Мэлори, а не эти
скоты? Пусть бы их жрал дракон, планете было бы лучше.
- Нет, нет, - успокаивал я себя, - так думать нельзя... думать так -
скверно, стыдно, они такие из-за дракона, из-за него их загоняют в
подземелье, в драконовы тоннели, а не помещают в нормальные исправительные
или лечебные учреждения. Они же все больные, душевнобольные, они же психи...
Разве может нормальный человек с нормальной психикой с таким наслаждением
издеваться над себе подобными?.. Их надо жалеть и лечить, а не ненавидеть и
проклинать...
- Эй, сынок, приехали... подымайся!
Меня дернули за рукав.
Машина стояла во дворике, вернее сказать, в округлом тупичке.
Стены тупичка были облупившиеся, со многими потеками от сырости, и
напоминали стены замшелых подворотен, где стоят бачки с мусором, а веснами
сладострастно орут неприкаянные бездомные коты и кошки.
Зато двери в стенах, вернее, в одной округлой стене, были что надо. Их
было штук семь, и казалось, что каждая дверь выполнена по индивидуальному
проекту.
Здесь были: массивная дубовая дверь с двумя тяжелыми чугунными
накладками, и плоская стальная дверь, без выкрутасов, напоминавшая дверцу
сейфа, и небольшая замухрышистая дверь с огромным амбарным замком - дверь
чулана что ли, и две воротообразные створки будто гигантского шкафа,
изукрашенные резьбой, и стеклянная дверь, толщину которой помогал понять
врезанный в стекло железный замок (во тьме за стеклом, в падающем из тупичка
неровном свете виднелись столы с громоздящимися на них приборами), и дверь,
склепанная из толстых металлических брусьев - попросту дверь-решетка, и
плоский черный, каменный створ, наподобие железного занавеса в театре,
перегораживающий вход в одно из помещений тупичка.
Мы спрыгнули из кузова. Спросонья я прыгнул неудачно и чуть не упал.
Ван, спрыгнувший первым, поддержал меня за руку.
- Устал, мальчик, - подмигнул Ван Александру Петровичу, роющемуся в
карманах, - намаялся...
- А? - не слушая, полуспросил Александр Петрович. - Ага.
Он извлек небольшой плоский ключик, подошел к каменной двери, сначала
колупнул стену рядом с камнем ногтем, и когда - щелк! - открылся-обнаружился
замок, повертел в этом замке ключиком.
Раздалось натужное гудение, словно стон мучимой твари, и дверь
медленно, нехотя поползла наверх.
Александр Петрович вошел первым, в темневшей черной дырой комнате он
щелкнул тумблером, и я увидел, как перед замученными, усталыми людьми
засияла сверкающая мрамором зала.
- Давай, - пихнул меня в спину Ван. - И - быстрее.
Я покорно вошел в залу. Следом за мной устремились пятеро моих
спутников. Мама вошла последней. Она зашла так же неспешно, вальяжно, как и
Александр Петрович.
Не успела она шагнуть за порог...
- Я сотню раз говорила, - мама посмотрела на рухнувшую за ее спиной
плоскую каменную глыбу, - надо сменить пружины. У нас и без того опасная и
малоприятная работа, и ни к чему дополнять ее, разнообразить такими,
понимаете ли, испытаниями воли.
- Вы тоже не бравируйте, - обиделся Александр Петрович, - что вы шли
нога за ногу? Я, между прочим, хотел, чтобы Жакомо к нам зашел...
- Оставьте вы водителя в покое, - сказала мама, - поставит машину в
гараж и придет через световой дворик. Ключ у него есть.
- Ладно, - Александр Петрович махнул рукой, - оставлю в покое. Братва!
Сегодня поступаете в распоряжение Рахили.
- Формовка, что ли? - недовольно спросил Ван.
- Будет тебе и формовка, и отливка, - весело пообещала мама.
- К Костроме не пойдем? - снова спросил Ван.
- Ты мне прекрати эти клички, - прикрикнул Александр Петрович, - не в
столовой работаешь.
- А где? - буркнул Ван.
- Вот отправлю тебя в последний отливочный, - пообещал Александр
Петрович, - тогда и узнаешь - где! А покуда хватит болтать! За работу. Так,
новенький, - Александр Петрович подозвал меня к себе, - тебе пока
спать-отсыпаться, ясно?
- Ого, - выдохнул Ван, - ни черта себе. Мы тоже сверху.
- Да, - сказал я, - я хочу с ребятами.
- Тихо, - поморщился Александр Петрович, - еще накушаешься дерьма с
ребятами.
Он отомкнул дверь в стене, включил в комнате свет - я увидел длинный
ряд кроватей в коридоре.
- Пятая с краю, - приказал Александр Петрович, - воон с того, ложись и
спи, покуда тебя не позвали. Все.
Я вошел в комнату. Александр Петрович закрыл дверь.
Я подошел к пятой кровати.
Я понимал, что здесь меня ненавидят и презирают все.
Я отдернул покрывало с кровати.
Здесь было холодно.
Я снял ботинки, пальто, расстегнул штаны и, не раздеваясь, бухнулся в
постель. Я накрылся стеганым одеялом и сразу, будто кто позвал меня ласковым
голосом, провалился в сон.
________________________________________________________________
Я проснулся мгновенно, будто и не засыпал.
Я повернул голову. Теперь во всех кроватях лежали люди.
- Эй, сынок, - услышал я, - куда? Куда собрался? Лежать... до подъема!
Я увидел. что в конце коридора сидит на стуле коренастый мужчина в
форме.
- Я... - начал я объяснять.
- Тебе сказано - лежать! - мужчина подошел ко мне вплотную. - Что -
выспался?
- Да, - виновато ответил я. - Я... - я покраснел, - мне...
- А, - догадался мужчина, - пописенькать?
- Да...мне...я...
- Лежи, родимый, терпи до подъема... Лежать! - прикрикнул он на меня.
На соседней кровати приподнялся какой-то человек.
- Винченцио, - сказал человек, - ты...Что ты тут лекции читаешь?
Большим начальником стал?
Я увидел, как изменилось лицо у Винченцио. Он не стеснялся своего
страха перед говорящим .
- Сережа... - начал он оправдываться.
- Все, - сказал Сережа, - дискуссия окончена. Отводишь cынка в сортир,
чтобы он здесь не ныл, а чтобы жизнь медом не казалась, дашь порошок и
тряпочки. Пускай краны чистит. Марш отсюда...
- Одевайся, - мрачно сказал мне Винченцио, - пошли.
Я надел ботинки, накинул пальто.
Мы миновали длинный ряд кроватей. Винченцио толкнул дверь в стене, мы
вошли в узкий холодный коридор.
Мне показалось, что потянуло легким знобящим ветром.
Винченцио протянул мне надорванную пачку порошка и ворсистую тряпку.
- Значит, так, - сказал Винченцио, - принимайся за работу. Понял?
- Понял, - буркнул я.
- Радости в голосе не слышу, - сказал Винченцио.
Я промолчал.
Винченцио с силой дал мне по заду ногой. Удар был так силен, что я чуть
не свалился. Я повернулся к Винченцио. Я сжал кулаки.
- За что? - спросил я, мне было не вытолкнуть это "за что" сквозь
подступавшие к горлу рыдания. - За что? - повторил я.
- За то, что ты - сволочь, - охотно и весело объяснил мне Винченцио, -
из-за тебя Петровича в труповозы отправили, из-за тебя дядя Саша выговор
огреб, из-за тебя дракон взбаламутился и Андромеду сожрал... Все из-за
тебя... Иди работай и не зли меня.
Я побрел по скудно освещенному коридору, я старался не глядеть на
осклизлые холодные стены.
Я знал, что мамина лаборатория совсем близко от дракона. Ближе нельзя.
Ближе - "отпетые". А дракон любит холод. Он - горяч и изрыгает пламя.
Поэтому ему не нужно тепло, ему нужен холод.
Винченцио толкнул дверь, и мы вошли в огромную комнату, в центре
которой впритык стояли умывальники и раковины, образуя длинный ряд.
- Там, - Винченцио указал на другую дверь, - горшочки. Вон тряпки, вон
порошок, тряпочку в порошочек - и давай, давай, чтобы блестело, как у кота
яйца... Ничего! Нормально. Этим ты не только краны очистишь, ты душу себе
очистишь от скверны себялюбия и эгоизма... Вперед!
Винченцио развернулся и вышел.
Я открыл дверь. В полу полутемного коридора были проделаны огромные
дыры, в них бурлили, вертелись, будто раскрученные какой-то невидимой
мутовкой, нечистоты. Коридор уходил вдаль, в темноту.
Из дыр, где бурлили нечистоты, доносилось странное урчание, бульканье.
Неимоверное зловоние стояло здесь. У меня закружилась голова. Я согнулся над
бурлящей дырой. Меня вырвало. Дрожащей рукой я вытер подбородок, потом
помочился. Я заглянул обратно в умывальню.
И тогда я увидел глаза дракона.
Они были привинчены к четырем верхним углам помещения и излучали
ровный, мягкий, умиротворенный свет.
Я представил себе, как, сгорбленный, буду драить краны, чтобы блестели,
а эти чуть выпуклые квадратные экраны будут светлеть и светлеть, будут все
ярче и ярче освещать мое рабочее место, мою плаху, мой позор.
И тогда я пошел вдоль воняющих дыр по коридору в сгущающуюся темноту.
Я шел и плакал.
В темноте я не заметил дыры под ногами - и чуть было не соскользнул в
бурлящие, вскипающие нечистоты, но вовремя остановился.
Опасность успокоила меня. Я пошел теперь вдоль стены, скользя ладонью
по ее осклизлой мокрой поверхности.
Я рассчитал так: мой побег, уход - что угодно, как угодно квалифицируй
- крутое ЧП - и маме меня не отстоять. Значит, или меня отправят в
труповозы, или в "отпетые".
Я шел уже в кромешной, в полной тьме, и глаза мои не могли к ней
привыкнуть, я жался все ближе и ближе к холодной сырой стене - и меня
пронизывали насквозь ее сырость и холод
Впрочем, иногда попадались сухие и даже горячие участки стены. Я не мог
взять в толк, от чего это зависит, но я и не задумывался об этом, а шел все
быстрее и быстрее - даже не шел, а словно бы скользил вдоль стены,
распластываясь по ней всем телом.
Вдруг стена кончилась. Рука, которой я ощупывал стену, провалилась в
пустоту.
Я присел на корточки и похлопал вокруг себя ладонями по полу. То был
поворот, боковой коридорчик. Ну что ж, это мне на руку. Чем больше я буду
сворачивать, тем дольше меня будут искать, тем несомненнее меня отправят или
в труповозы, или на испытания к "отпетым ".
А может, я и сам выйду к "отпетым"?
Я осторожно, осторожно переставлял ноги. В кромешной тьме я не мог себе
представить ни ширину, ни высоту коридора.
"А если меня не найдут?"- подумал я внезапно. - Вот так... Не найдут -
и все? Это же чрево планеты - и ты здесь один-одинешенек. Так-то вот. Ты
сдохнешь здесь от голода. Сдохнешь, замерзнешь". Меня била дрожь. Мне
показалось, что вся толща планеты над моей головой снижается, сдавливается,
готовится обрушиться на меня, на меня одного.
Я шел, уже не касаясь стены, прямо по коридору, хотя зловоние могло бы
мне подсказать, что и здесь следует соблюдать осторожность. Мне было все
равно. Исчезнувший подо мной пол, провал в бездну. Странно, вместе с
испугом, с ужасом меня охватило наслаждение - чувство ныряльщика с самой
высокой вышки.
Бултых! Я нахлебался вонючей горечи, забил руками и кое-как выгреб,
удержался на поверхности.
Я провалился в одну из зловонных дыр. Здесь было посветлее, чем
наверху: над моей головой, на осклизлом своде мерцали зеленые светлячки, как
странные звезды этого подземного мира. Я поплыл, и тогда над моей головой
зажглась яркая круглая лампа. Мне стал виден берег (если это можно назвать
берегом) - каменный пол, выступающий из моря нечистот.
Я поплыл в ту сторону. Я понял, что это за круглая выпуклая лампа. Глаз
дракона. Сколько их тут навинчено! И он засияет еще ярче, еще победнее, если
я захлебнусь, утону здесь, в этом дерьме.
Мысль об этом придала мне отчаяния и силы. Я заработал руками и очень
скоро почувствовал, что ногами могу коснуться дна.
Свет глаза дракона начал меркнуть, тускнеть - и выбрался я на каменный
пол уже в полной темноте.
Я прошел несколько шагов и лег на каменный пол. Пол был горяч. Я
отворотил лицо, чтобы не обжечься. Я блаженствовал. Мне было хорошо, как
коту на печке. Я перевернулся на спину. Тепло, жар пронизало меня, как
когда-то пронизывал мокрый осклизлый холод. Я старался не касаться затылком
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг